– Так я провел большой кусок летних ка-ни-кул…
Я обняла худенькие плечи Кирсти и поцеловала ее мягкие светлые волосы. Переменив позу, я сразу почувствовала, что мне в бедро впивается что-то маленькое и острое. Стараясь не беспокоить дочку и не думать над ее странным вопросом, я подсунула руку под себя.
Это оказалась игрушка: маленький пластмассовый дракончик, которого мы купили в лондонском зоопарке. Но мы приобрели его для Лидии. Ей всегда нравились крокодилы, драконы и прочие страшноватые рептилии, а Кирсти предпочитала – предпочитает – львов, леопардов, пушистых, живых и милых млекопитающих. Вкусы девочек были одним из способов различать их.
– Когда я пришел в школу, там все вели себя странно.
Я крутила дракончика в руке. Почему он валяется на полу? Спустя месяц после того, как все и случилось, мы с Энгусом аккуратно собрали любимые игрушки Лидии и упаковали в коробку. Выкинуть их у нас не поднялась рука – это было бы слишком просто и говорило бы о том, что мы способны окончательно забыть Лидию. Поэтому мы сложили все вещи, связанные с ней, – одежду, игрушки – в ящик, а потом спрятали на чердак. Если можно так выразиться, похоронили психологически у себя над головой.
– Когда играешь в «заразу», основная проблема в том, что пока ты не дотронулся до другого, ты сам «зараза».
Лидия с ума сходила по дракончику. Я помню тот вечер, когда мы его купили. Лидия прыгала по Риджентс-Парк-роуд, подняв игрушку в воздух, мечтая о том, что у нее будет свой собственный ручной дракон. Тогда нам было весело, а сейчас меня от этих воспоминаний охватила грусть. Я осторожно сунула дракончика в карман джинсов и попыталась успокоиться, слушая, как Кирсти читает, добираясь до конца главы. Наконец она неохотно закрыла книгу и посмотрела на меня невинным ожидающим взглядом.
– А сейчас, милая, тебе пора спать.
– Но, мам…
– Никаких «но, мам». Пошли, Кирсти.
Пауза. Я все же решилась назвать дочь по имени.
Кирсти недоуменно уставилась на меня и нахмурилась. Неужели она опять скажет те страшные слова?
Мама, я Лидия. А Кирсти умерла. Почему ты все время зовешь меня Кирсти?
Моя дочь замотала головой, как будто я сделала примитивную ошибку.
– Хорошо, мы отправляемся спать, – неожиданно согласилась она.
Мы? Что еще за «мы»? Что Кирсти имела в виду? Тревога начала подкрадываться ко мне на мягких лапах, но я старалась не поддаваться панике. Да, я беспокоюсь, но повод явно надуманный.
Мы?
– Ладно. Спокойной ночи, дорогая.
Завтра у нее это пройдет. Точно. Кирсти надо выспаться, а когда она встанет утром, неприятная путаница забудется, как забываются кошмары после пробуждения.
– Ладно, мамочка. Ой, а мы умеем сами надевать пижамки!
Если я покажу ей, что заметила «мы», будет только хуже. Я улыбнулась и сказала ровным тоном:
– Молодцы, но вам надо побыстрее укладываться. Сейчас очень поздно, а вам завтра в школу.
Кирсти кивнула и угрюмо покосилась на меня.
Школа.
Очередной источник горестей.
Я знала, что Кирсти разонравилась школа, – от этого я испытывала боль и чувство вины. Моей девочке уже не хотелось учиться. Ей было хорошо, когда она посещала занятия вместе с Лидией. Холодные Близнецы были тогда еще и Озорными Сестричками. Утром они надевали черно-белую школьную форму, я пристегивала их ремнями к заднему сиденью машины, и мы ехали по Кентиш-Таун-роуд к воротам Святого Луки. Я могла посмотреть в зеркало и увидеть, как они шепчутся между собой, тыча пальцами в прохожих за окном, как заразительно смеются над своими шутками – особыми близнецовыми шутками, которых я никогда полностью не понимала.
Всякий раз, когда мы ездили в школу, меня переполняли гордость и любовь. А иногда смущение, поскольку мои дочери, похоже, ни в ком не нуждались, общаясь на своем близнецовом языке.
Я даже ощущала себя немного лишней в их жизнях. Зачем близняшкам кто-то еще, когда у каждой из них уже есть лучшая подружка, которая вдобавок является твоей точной копией? Девочки проводили вместе каждый день и каждую минуту. Но все равно я восхищалась ими, я обожала их.
А теперь все кончилось, и Кирсти ездит в школу одна. Молча. На заднем сиденье моей машины. Не говоря ни слова, будто в трансе, она наблюдает тусклый мир за стеклом. У нее, конечно, есть школьные приятели, но они не заменят Лидию. Никто и ничто никогда не заменит ей Лидию, даже на чуть-чуть. В общем, есть еще одна причина уехать из Лондона. У Кирсти будет новая школа, новые товарищи, и, вероятно, на детской площадке она уже не будет смеяться и строить рожицы призраку ее сестры.
– Ты зубки почистила?
– Имоджин мне почистила после чая.
– Вот и славно, тогда прыгай в кроватку. Хочешь, я приду и тебя укутаю?
– Нет. Ммм. Да.
Она перестала говорить «мы». Надеюсь, глупая, но жутковатая игра закончилась… Кирсти залезла в постель. Ее голова покоилась на подушке. В такие моменты она всегда кажется очень маленькой, будто только вчера начала ходить.
Глаза Кирсти закрылись, она прижала к груди своего Лепу, а я потянулась включить ночник.
Как почти каждый вечер целых шесть лет.
Мои близняшки чудовищно боялись темноты – часто дело доходило до крика. Прошло около года, когда мы выяснили причину испуга: в темноте они не видели друг друга. Поэтому мы с Энгусом чуть ли не с религиозным почтением оставляли девочкам ночник, да и запасной ночник всегда был под рукой. Когда у дочерей появились собственные комнаты, они потребовали, чтобы ночью горел свет. Наверное, они думали, что так можно легко общаться через стену – была бы только лампочка.
Я думала, что с уходом Лидии дурная привычка исчезнет, но фобия только закрепилась еще больше. Как болезнь, которая исчезнет когда-нибудь, но не сейчас.
Ночник был в порядке.
Я поставила его на прикроватный столик и повернулась к двери, когда Кирсти открыла глаза и посмотрела на меня. Осуждающе. Гневно? Нет, как-то тревожно.
– Что, милая? – спросила я. – Засыпай.
– Но, мам!
– Что случилось?
– Бини!
Бини – это пес. Сони Бин. Крупный спаниель. Кирсти любит его.
– Бини поедет с нами в Шотландию?
– Дорогая, не будь глупышкой. Конечно же, он обязательно поедет с нами, – ответила я. – Мы не бросим его.
Кирсти умиротворенно кивнула и закрыла глаза, крепко обняв плюшевого Лепу, а я не могла удержаться, чтобы не поцеловать ее еще раз. Я теперь целую ее гораздо чаще, чем раньше. Главным по нежностям у нас обычно был Энгус, я же оказалась весьма практичной мамой и выражала любовь к детям через кормежку и одежку. Но сейчас я ласкала мою оставшуюся дочь с суеверной страстью: пусть мой поцелуй хранит ее от всяких бед.
Веснушки на светлой коже Кирсти напоминали корицу, рассыпанную в чашке с молоком. Прикоснувшись губами к ее щеке, я вдохнула аромат Кирсти: моя дочь пахла зубной пастой и чем-то еще: вроде бы сладкой кукурузой, которую она ела на ужин. Она пахла Кирсти. Но значит, и Лидией. Причем неважно, что они делали, – они всегда одинаково пахли.
Третий поцелуй заверил меня, что Кирсти в безопасности. Я шепнула ей «спокойной ночи» и тихо вышла из комнаты, где мерцал ночник. Когда я прикрыла за собой дверь, в моем сознании возникла беспокойная мысль: собака.
Бини.
Меня гнетет и волнует нечто, связанное с нашим псом, но я не могу понять, что именно и почему.
На лестничной площадке, в одиночестве, я задумалась. Сконцентрировалась.
Три года назад мы купили Бини: порывистого и энергичного спрингер-спаниеля. В те времена мы могли позволить себе породистого щенка.
Идея принадлежала Энгусу: собака, с которой мы будем гулять по нашему первому собственному саду, соответствовала бы нашему району возле Риджентс-Парка. Мы назвали его Сони Бин в честь средневекового шотландского каннибала, поскольку пес грыз все, а в особенности стулья. Энгус обожал Бини, близняшки души не чаяли в Бини, и мне нравилось, как же все это здорово. И еще мне доставляло удовольствие – пусть в этом и была капля тщеславия, – как они смотрятся вместе: две одинаковые белобрысые девчонки и счастливый красно-коричневый спаниель, радостно бегающие вокруг Розария Королевы Мэри.
Туристы действительно фотографировали их. Я была не просто матерью, а звездой виртуала. Да, представь себе, у нее две очаровательные дочки-близняшки и замечательный пес.
Я прислонилась к стене и зажмурилась, чтобы было удобнее размышлять. Я слышала отдаленные звуки: на кухне звенели столовыми приборами, а может, только сунули штопор обратно в ящик.
Но что не так с Бини? Да, на краешке сознания вертелось смятение, связанное с самим понятием «собака», но я не могла ни проследить его, ни пробиться сквозь колючие кусты печали и горя.
Внизу хлопнула входная дверь, шум вывел меня из задумчивости.
– Сара Муркрофт, – произнесла я вслух. – Возьми себя в руки.
Мне надо спуститься вниз, поболтать с Имми, выпить бокал вина и лечь спать, а завтра Кирсти отправится в школу. Моя дочь возьмет красный ранец с книжками и оденет черный шерстяной джемпер с биркой внутри, на которой написано Кирсти Муркрофт.
