– А вот я его трезвым видела, – сказала Марина. – Два раза. В течение трех с половиной часов в день свадьбы – до регистрации. И два с половиной часа в день развода – тоже до регистрации. Согласись, мне повезло больше.
– Соглашаюсь, – проворчал Мышкин и вдруг расхохотался. – Так вот почему он так внимательно разглядывал, когда ты переодела меня. Он узнал свои вещи, но сомневался. И меня заподозрил сразу. Очень ему хотелось узнать, какой даме я вдруг стал названивать и какой у нее номер телефона…
– Вот что я предлагаю. Задай мне сейчас все свои вопросы, чтобы потом не сокращать ими жизнь тебе и мне.
– Не сокращать жизнь – это правильно. Так и наш главврач считает, – важно заметил Мышкин. – Однако имей в виду: не бывает глупых вопросов. Бывают глупые ответы. Это мое выстраданное жизненное убеждение. Оно правильное. Остальные – неправильные.
– Знаешь, я очень любознательная девочка, но все время лишала себя удовольствия узнать о чем-то больше, потому что всегда боялась глупо выглядеть со своими вопросами.
– Например?
– Например: почему люди не летают, как птицы?
– Действительно, почему? – задумался Мышкин. И ответил: – Книг читать надо меньше, особенно, русской классики. Лучше спать будешь.
– Не хочу больше спать! – капризно заявила Марина и топнула ножкой. – Хочу больше читать!
– Тогда только русскую классику. Пьесы Островского, например.
Он слегка повеселел.
– У тебя есть что-нибудь в запасе?
– Ты имеешь в виду?..
– Именно. Вчерашний коньяк подойдет. Без сока, пожалуйста.
– Но сейчас еще… – она посмотрела на часы.
– Рано?
– Похоже на то.
– Магазин закрыт?
– Я о тебе думаю, а не о магазине.
– Спасибо за заботу, милая, – растрогался Мышкин. – Коньяк до открытия магазина – лучшее доказательство твоего дружественного отношения ко мне.
– Очень жаль, – огорчилась Марина. – Но этого доказательства уже нет. Не заметил?
– Но, может быть, найдется другое, но аутентичное доказательство? Иначе, боюсь, сомнения загрызут, – честно сказал Мышкин. – Могут и до смерти.
– Вообще-то я спиртного в доме почти не держу. Так, бутылку вина по случаю. Коньяк вчерашний три года тебя дожидался… Но есть «Джонни Уокер». Еще папа покупал. По-моему, это виски такой.
– По-моему тоже… Не понял: когда покупали?
– Лет восемь назад.
– Невероятно! Восемь лет и ни разу не открывали? – изумился Мышкин. – Почему?
– Не было необходимости.
– Правильно решение! Теперь такая необходимость наступила. Поторопись, иначе я могу раздумать, – предупредил Дмитрий Евграфович.
Винтовая пробка сразу не поддалась.
– Это означает, по крайней мере, – сказал он, – что продукт сделан в Шотландии, а не в подвале на Малой Подьяческой.
Он обхватил пальцами пробку посильнее, напрягся.
– Ой! – вскрикнула Марина. – Осторожно!
Послышался стеклянный хруст. Пробка осталась на месте, но осколок бутылочного горлышка глубоко вонзился Мышкину в ладонь.
– Ну, холера!.. – Мышкин растерянно смотрел, как сильно хлынула кровь и залила белую скатерть. – Подвиг Геракла. Это вам не конюшни чистить. И откуда такие бутылки берутся?..
Марина уже вскрыла свежий бинт.
– Сначала подсушить бы надо, – заметил Мышкин.
– Глубоковата рана, – вздохнула Марина, откладывая в сторону насквозь мокрый тампон и беря другой. – Придется зашивать.
– Вам, уважаемый хирург, только бы резать и шить. Сядь и помолчи пару минут. Если можешь, не дыши. Или, ладно, дыши, но чтоб я не слышал.
Он закрыл глаза, быстро сконцентрировался. Дыхание его сначала стало ритмичным, потом редким и поверхностным. Медленно он стал водить вкруговую левой ладонью над порезом. Минуты через две кровь потемнела, пошла медленнее, загустела и остановилась, уступив лимфе.
С изумлением Марина смотрела, как резко обозначились и затвердели края пореза. Рана чуть уменьшилась, крови не стало совсем, но лимфатическая жидкость продолжала немного сочиться.
– Можно бинтовать, – он открыл глаза и глубоко вздохнул. – Сегодня больше ничего не получится.
– Потрясающе! – покачала головой Марина.
– Ерунда! – скромно возразил Мышкин. – Каждый сможет. Если упражняться каждый день, в течение года, то с таким порезом можно справиться часа за два. Полностью зарубцевать. Шрам, правда, все равно останется.
– Как ты это делаешь? Этому научиться можно?
– Хочешь?
– Так здорово! Чудо. Научишь?
Мышкин не ответил, и только когда она завязала узлом конец бинта, неожиданно спросил:
– Скажи, пожалуйста, ты понимаешь язык животных и растений?
– Ты всерьез?
– Как никогда, – заверил Мышкин.
Она растерялась.
– Честно говоря, даже не думала. Нет, наверное. Но животные мой язык иногда понимают. И цветы.
– И какой же они понимают язык? Английский? Или эсперанто?
– Русские кошки – русский. Испанские – испанский. Всё они понимают, если с ними на равных и с уважением. Лучше людей. Вот был у меня когда-то кот…
– Васька, конечно!
– Васька. Мерзавец, каких поискать. Просто негодяй. И хулиган. Однажды ни с того ни с сего вцепился мне когтями в руку и так располосовал, что только через час кровь остановилась. Конечно, от боли я пнула его – летел через всю комнату. С тех пор Васька стал меня встречать каждый вечер в прихожей.
– Совесть заговорила, – уверенно заявил Мышкин. – Настоящий мужчина: стыдно стало.
– Сейчас узнаешь, какая совесть… Приходила я из института домой, он меня встречал, быстренько гадил в мои домашние тапочки и прятался под шкаф. Так он истязал меня две недели. Я с ума сходила, просто в отчаянии была. И однажды взмолилась, когда он в очередной раз примерялся к тапочкам: «Вася, дорогой! Я знаю, что тебя обидела, что ты рассердился. Но и ты ведь негодяй – нельзя же так! Исцарапал меня ни за что, а теперь пытку устроил. Давай помиримся. Я прошу у тебя прощения. Прости меня за тот пинок. Пожалуйста! Больше не буду. Но и ты перестань…»
– И что он тебе ответил? Сказал «мяу»? Или «мяу-мяу»? – ухмыльнулся Мышкин. –
– Ничего не сказал. Притормозил около тапочек, медленно повернулся и пошел к себе. На пороге оглянулся и долго смотрел на меня. С тех пор никаких тапочек. И у нас был очень долгий мир – до самой его смерти, он прожил двадцать лет, столько коты не живут. Конечно, время от времени не выдерживал, нападал на меня, но я старалась не обострять. Принести рюмку?
– Не надо! – неожиданно сказал Мышкин. – Не надо рюмки. Мне был знак, – он кивнул на забинтованную ладонь. – Нельзя пренебрегать. Судьба накажет.
Он ушел ближе к вечеру. На углу, когда он переходил улицу на желтый свет, мимо, в полуметре от Мышкина пролетела корейская «нексия», ядовито-лимонного цвета микролитражка, и обдала его горячим ветром, еще чуть-чуть – и смертельным. Мышкин отскочил назад, после чего испугался, крикнул что-то и погрозил вслед автомобилю кулаком. На заднем сиденье машины на секунду обернулся пассажир, «мыльница» прибавила ходу. А Мышкину стало еще хуже. Он мог поклясться, что из заднего окна машины на него посмотрел Литвак.
Общество еврейских воинов – ветеранов Великой Отечественной войны Мышкин быстро нашел в телефонном справочнике.
– И я вас очень слушаю! – раздался в трубке пронзительный, как у петуха, но явно старческий голос.
– Добрый день, – как можно вкрадчивее произнес Мышкин.
– Очень добрый! – подтвердила трубка. – Хто это?
– Вас беспокоит доктор Мышкин Дмитрий Евграфович из Успенской клиники.
– Доктор? Нам нужен доктор? Хто вызвал доктора?
– Я не по вызову, – ласково сказал Мышкин.
– А шо такое? – прокудахтала трубка.
– Мне надо бы поговорить с председателем общества.
– Председатель правления, молодой человек! Так будет правильно.
– Извините, мне надо переговорить с председателем правления общества ветеранов, – старательно исправился Мышкин.
– Общество ветеранов не у нас. У нас тут общество еврейских воинов-ветеранов!
– Мне именно ваше общество и нужно. Можно поговорить с председателем?
– Я председатель. Что надо? Кто-нибудь еще умер?
– Можно к вам приехать? – уклонился Мышкин. – У меня есть несколько мелких вопросов по поводу…
– Ко мне? – резко перебил его собеседник. – Я у вас лечился?
– Не знаю. Но я по поводу умершего нашего больного Штейна Абиноама Иосифовича.
– Какой еще Штейн! – завопила трубка. – Какой Иосифович! Он же умер! Поздно спохватились, молодой человек. Ему врач давно не нужен.
– Я знаю, – как можно мягче ответил Мышкин. – Где вы находитесь? Я имею в виду вашу организацию…
Общество еврейских воинов – ветеранов Великой Отечественной войны находилось на Садовой, в двух шагах от Невского проспекта, возле ресторана «Баку» – в том же доме, что и комитет по торговле, только на третьем этаже, где когда-то был Главлит – советская цензура. Охранник, молодой красивый еврейский парень, небрежно глянул на служебное удостоверение Мышкина, потом скользнул цепким взглядом по его лицу. «Сфотографировал!» – понял Мышкин. И вежливо открыл перед Дмитрием Евграфовичем железную дверь.
– Прошу вас.
