Вместо того чтобы последовать за женой, Лев одним глотком осушил стакан и налил себе новый, а потом еще один и еще, так что, когда снаружи заурчал мотор машины Нестерова, он прикончил почти всю бутылку. Нетвердо стоящий на ногах, потный и небритый, пьяный, злой и склонный к немотивированной агрессии — ему понадобился всего один день, чтобы опуститься до скотского состояния, которым славилась милиция.
Пока они ехали в машине, Нестеров ни словом не обмолвился о порезе у Льва на лице. Он коротко знакомил его с городскими достопримечательностями. Лев не слушал его, почти не обращая внимания на окрестности, — он с ужасом думал о том, что только что натворил. Неужели он действительно пытался задушить свою жену? Или лишенный сна и одурманенный спиртным мозг сыграл с ним злую шутку? Он потрогал порез на щеке, увидел кровь на кончиках пальцев — значит, это правда, он готов был убить ее, и не только. Еще пара секунд, еще одно усилие — и она была бы уже мертва. Он-то считал, что отказался от всего — от родителей, своей карьеры — ради вымышленного предлога, ради обещания семьи, ради веры в то, что между ними существовала некая связь. А она обманула его, сделав его самопожертвование бессмысленным. Только оказавшись в безопасности, когда его родители уже пострадали, Раиса призналась в том, что солгала ему о своей беременности. Но она пошла еще дальше, открыто заявив, что презирает его. Она сыграла на струнах его души, а потом плюнула ему в лицо. И в обмен на свое самопожертвование, в обмен на то, что он закрыл глаза на инкриминирующие доказательства, Лев не получил ничего.
Но он больше не верил себе. Время самооправданий закончилось. То, что он сделал, было непростительным. И она была права, презирая его. Скольких братьев и сестер, отцов и матерей он арестовал? Чем он отличался от человека, которого считал своим нравственным антиподом, Василия Никитина? Или разница состояла лишь в том, что Василий проявлял бесчувственную жестокость, а он сам — жестокость идеалистическую? Одна разновидность жестокости была пустой и равнодушной, тогда как другая — принципиальной и претенциозной, искренне полагавшей себя разумной и необходимой. Но на самом деле различий между ними не существовало. Неужели у Льва недоставало воображения, чтобы понять, во что он впутался? Или же все обстояло намного хуже — он и не пытался представить весь этот ужас? Он старательно гнал от себя подобные мысли, запрещая себе думать об этом.
Но один факт в развалинах его моральных принципов оставался неизменным. Он пожертвовал своей жизнью ради Раисы только для того, чтобы попытаться убить ее. Это было безумие. С такими темпами у него скоро вообще ничего не останется, даже женщины, на которой он женился. Он хотел сказать — женщины, которую любил. Но вот любил ли он ее? Он женился на ней, да, но ведь это не одно и то же? Нет, не совсем — он женился на ней, потому что она была красива и умна, а он гордился тем, что она рядом с ним, тем, что может назвать ее своей. Это был еще один шаг к светлому идеалу советской жизни — работе, семье и детям. В некотором смысле она была винтиком в механизме его амбиций, необходимым домашним фоном для его успешной карьеры, его статуса Идеального Гражданина. Или Василий был прав, когда говорил, что он с легкостью найдет ей замену? В поезде он попросил ее сказать, что она любит его, попросил утешить, вознаградить романтической фантазией, в которой он был бы настоящим героем. Как же он был жалок! Лев едва слышно вздохнул, потирая лоб. Его переиграли — и это было именно то, чем считал происходящее Василий: игрой, в которой фишки означали страдания и невзгоды. И Лев вместо Василия ударил свою жену, разыгрывая придуманную другим партию.
Они приехали. Автомобиль остановился. Нестеров уже вышел из машины и ждал его. Потеряв счет времени, Лев распахнул дверцу, вылез наружу и последовал за своим начальником в Управление милиции, чтобы начать свой первый рабочий день. Его представили остальным сотрудникам, он пожимал чьи-то руки, кивал и соглашался с чем-то, но все проходило мимо сознания Льва — имена и звания, еще какие-то подробности, — пока он не остался один в раздевалке перед шкафчиком, в котором висела его форма. И только тогда он смог сосредоточиться на настоящем. Он снял туфли, медленно стащил с окровавленных ступней носки и сунул ноги под струю холодной воды, глядя, как она покраснела. Поскольку чистых носков у него не было, а просить новую пару Лев не хотел, пришлось надевать старые, и он морщился от боли, натягивая их на лопнувшие мозоли. Лев разделся, оставил штатскую одежду валяться кучей на дне шкафчика и застегнул на пуговицы свою новую форму: брюки из грубого материала с красным кантом и тяжелый армейский китель. Он посмотрел на себя в зеркало. Под глазами у него залегли черные круги, а левую щеку украшал свежий порез. Лев взглянул на знаки различия у себя на кителе. Он был участковым, то есть никем.
Стены кабинета Нестерова украшали дипломы в рамочках. Читая их, Лев узнал, что его шеф выиграл любительские соревнования по борьбе и турнир по стрельбе из винтовки, а также неоднократно награждался званием «офицер месяца» как здесь, так и на прежнем месте службы, в Ростове. Это было демонстративное и нарочитое хвастовство — впрочем, вполне понятное, учитывая, что работа в милиции не пользовалась большим уважением.
Нестеров внимательно наблюдал за своим новым рекрутом, не в силах раскусить его. Почему этот человек, бывший высокопоставленный офицер МГБ, герой войны, имеющий многочисленные награды, пребывал в столь омерзительном виде — грязь под ногтями, порезы на лице, нечесаные волосы, запах перегара? И самое главное — его, очевидно, ничуть не беспокоило понижение в должности. Не исключено, он был именно таким, каким его описывали: профессионально непригодным и неспособным справиться с возложенной на него ответственностью. И его внешний вид, казалось, только подтверждал это. Но Нестеров отнюдь не был убежден в этом до конца: производимое Львом впечатление вполне могло быть лишь уловкой. Он почуял подвох с того самого момента, как услышал о переводе. Этот человек мог причинить колоссальный вред ему самому и его людям. Для этого ему достаточно было отправить всего один порочащий его рапорт. Нестеров решил, что пока стоит присмотреться к нему повнимательнее, проверить его в деле и держать при себе. В конце концов Лев непременно выдаст себя.
Генерал протянул Льву папку. Тот тупо смотрел на нее несколько секунд, пытаясь сообразить, что от него требуется. Почему ему дали это? Что бы в ней ни было, ему на нее плевать. Лев вздохнул, заставляя себя прочесть дело. Внутри лежала черно-белая фотография девочки. Она лежала на спине, на черном снегу. Черный снег… черный оттого, что пропитался кровью. Создавалось впечатление, что девочка кричит. При внимательном рассмотрении обнаружилось, что во рту у нее что-то было. Нестеров пояснил:
— Ее рот забили землей, чтобы она не могла позвать на помощь.
Пальцы Льва, сжимавшие фотографию, дрогнули, и все мысли о Раисе, о родителях, о себе самом вылетели у него из головы — он смотрел сейчас только на рот девочки. Он был широко раскрыт и полон земли. Лев перевел взгляд на следующий снимок. Девочка была обнажена: кожа в тех местах, где оставалась неповрежденной, была белее снега. А вот грудь и живот были изуродованы. Он принялся быстро перебирать снимки, один за другим, но видел теперь не девочку, а маленького сынишку Федора, который не был раздет догола и у которого не был вспорот живот, мальчика, рот которого не был забит землей. Мальчика, который не был убит. Лев положил фотографии на стол. Он ничего не сказал, глядя на дипломы, висящие на стене.
Тот же деньДва происшествия — смерть маленького сына Федора и убийство этой девочки — не имели между собой ничего общего. Это было невозможно. Их разделяло несколько сотен километров. Это была всего лишь злая ирония судьбы, и не более того. Но Лев совершил непростительную ошибку, с ходу отвергнув выдвинутые Федором обвинения. Вот здесь, перед ним, был ребенок, убитый тем же способом, который описывал и Федор. Значит, это вполне возможно. Лев не знал, что на самом деле случилось с сыном Федора, Аркадием, потому что не удосужился осмотреть тело мальчика. Не исключено, что произошел несчастный случай. Или же дело замяли. Если верно последнее, тогда самого Льва использовали в спектакле по сокрытию преступления. И он, не рассуждая, сыграл свою роль — высмеивал, запугивал и угрожал несчастной, скорбящей семье.
Генерал Нестеров откровенно поведал ему подробности убийства, называя случившееся именно так — убийством — и не выказывая желания представить его чем-либо иным, кроме жестокого и кровавого преступления. Его откровенность очень не понравилась Льву. Как он может демонстрировать подобную холодность? Ежегодная статистика по его управлению должна была подтвердить то, что предопределено заранее: снижение уровня преступности и рост социальной гармонии. Хотя население городка существенно увеличилось за счет восьмидесяти тысяч сорванных со своих мест рабочих, преступность была обязана пойти на убыль, поскольку теория утверждала, что раз работы стало больше, то и справедливости тоже, а эксплуатации человека человеком — наоборот, меньше.
