Попытался приподнять мой подбородок, но я мотнула головой, уворачиваясь. Игнат шумно выдохнул.
— Ты что реально не понимаешь, что так было нужно? — начинал злиться.
— Ты такой же, как они! Один в один. Просто клон. Да убери, на хрен, свои руки! — треснула его, когда он снова попытался заглянуть мне в лицо. — Противно!
— Мм, — усмехнулся он, но руку убрал. — Противно значит? Ну что ж, это даже хорошо. Потому что, знаешь… Ты права. Я такой же. И даже хуже, и ты даже не представляешь насколько. Но надеюсь, вспомнишь об этом, когда в очередной раз затеешься флиртовать со мной, думая, что я ни хрена не вижу.
Меня аж перекосило от бессильной злости — он, как всегда, рубил правду-матку, которую мне нечем было крыть. Я действительно иногда заигрывалась, провоцируя его даже когда в этом не было нужды. Но так как он на это абсолютно не реагировал, то я действительно воображала, что он ничего и не замечает. И ещё больше наглела.
— Я ведь не железный, Слав, но, сука, резкий. И то, что сегодня я позволил тебе поставить себя под удар, вовсе не значит, что захочу так рисковать в следующий раз. Мне и правда гораздо проще трахнуть тебя для галочки, отметая ненужные вопросики нужных людей, чем потакать твоим детским капризкам. И плевать, что думаешь об этом ты сама. Просто заруби себе на носу — пока мы в связке, моё слово для тебя закон. Иначе буду наказывать.
Снова протянул руку, заставляя меня смотреть на него.
— Всё понятно?
— Да пошёл ты! — отпихнула я его, и выскочила из лифта.
Едва ворвалась в номер — сползла по двери на корточки. Как это больно и обидно — навоображать себе загадочного, овеянного флёром израненной мужской души и благородства героя, а потом вот так резко заглянуть в его истинное прогнившее нутро.
Это же надо было оказаться такой дурой! Ну как можно было довериться ему? Ему, человеку, который играючи втянул меня в мир элитной проституции и наркоторговли?
Впрочем, слёзы душили не от этого. Просто, помимо идеальности самого Гордеева, я ведь и для себя навоображала особое место в его душе. Каждый мой день, шалость или провокация вроде случайных прикосновений и невинно-шутливых разговорчиков про это, были полны тайного девчачьего восторга от предвкушения чего-то огромного, такого, отчего замирало сердце и порхали в животе пресловутые бабочки.
Мне действительно казалось, что мы с Гордеевым словно движемся навстречу друг другу, преодолевая какие-то невидимые барьеры, привязываясь друг к другу выдранными из самой глубины души ниточками. Одна за другой, настороженно и терпеливо, но так искренне…
А оказалось, что ему плевать и на меня, и на моих бабочек. Сама виновата, да. Он ничего мне не обещал и уже не раз показал себя абсолютным гадом… Но всё равно — как же больно! И стыдно за свою наивность.
Зазвонил телефон, тот, старенький, судя по рингтону — Машка. Я зарылась в сумочку, но не успела, вызов прекратился. Зато я нашла кое-что другое — сигарету с травкой, которую мне подарила как-то одна из эскортниц…
Сама не заметила, как очутилась возле речушки довольно далеко от посёлка. Помню только, как брела напролом через усыпанный цветочками луг, а потом, раскинув руки, лежала в траве на берегу и всматривалась в подёрнутое закатной дымкой небо.
Было хорошо и свободно. Столько простора вокруг! Куда ни пойди — везде сама себе хозяйка! А все эти интриги, мужики — это так, пыль, прилипшая к ботинкам. Стряхнуть — как раз плюнуть…
Проснулась, когда уже стемнело, да так густо, что, если бы не луна — я бы, пожалуй, и не разобрала, где небо, где земля. Жутко зажирали комары, мучила жажда. Вдалеке красивыми игрушечными огнями мерцал Клондайк.
Пока брела к нему напрямую через степь, чуть ноги не переломала. Почему я не заметила этих рытвин, когда шла сюда? И как я вообще умудрилась уйти так далеко? И на хрена, ведь можно было просто курнуть у себя в номере? Вопросов море, ответа ни одного. Зато пока дошла обратно — хорошенько проветрилась. Голова уже не была такой тяжёлой, и почти исчезла приторная сладость во рту. А вот жажда усилилась, став прямо-таки мучительной.
Едва я появилась перед отелем, откуда-то налетел злой, как тысяча чертей, Гордеев. Притиснул меня к стене, грозно навис:
— Ты где была?!
— Нигде. Просто гуляла, — опасаясь, что от меня всё ещё пасёт травкой, попыталась отвернуться я, но Гордеев не дал. Ухватился за подбородок, больно стискивая пальцами, задрал голову:
— Гуляла? Просто, блядь, гуляла?! — Верхняя губа подрагивала в ярости, глаза прожигали насквозь. — Пока я тут все камеры, на хер, отсматривал, пока я тут… Сука! — врезал кулаком по стене. Я вздрогнула, он с рычанием мотнул головой, видимо сдерживаясь чтобы не прибить меня окончательно. — Ты охерела?
— А если и да, то, что с того? — чувствуя, как щиплющей волной накатывают слёзы, попыталась я взять себя в руки. — Ты не оставил мне выбора. С волками жить — по волчьи выть!
Сцепились взглядами, но долго я не выдержала, опустила глаза.
— Марш в номер, — прорычал Гордеев. — И только попробуй выйти без моего разрешения!
Я бросилась выполнять. Не потому, что испугалась — наоборот, сейчас я готова была высказать ему всё, что наболело — а просто слёзы всё-таки хлынули, но я не собиралась их ему показывать!
А в номере меня поджидали — из темноты гостиной на меня налетело вдруг что-то, сбило с ног. В падении я машинально ухватилась за это что-то, оно взвизгнуло женским голосом, и в тот же миг в лицо мне плеснуло что-то холодное, растёкшееся по губам пронзительной кислотой…
Должно быть для того, чтобы отодрать мои ладони от лица, Гордееву пришлось сильно постараться. Во всяком случае, матерился он при этом не по инструкциям, точно. А я всё ещё была в шоке, вообще ничего не соображая, и лишь машинально хватая ртом воздух, чтобы не захлебнуться от мощной струи проточной воды, под которую Гордеев сунул моё лицо. Потом откуда-то появился врач в фирменной форме медслужбы Клондайка, и меня снова умывали, но теперь уже чем-то специальным…
В конечном же итоге меня даже в больницу не забрали, и вообще всё оказалось не так страшно. Возможно, благодаря вовремя нагрянувшему с проверкой Гордееву. А возможно и потому, что кислота оказалась не соляной и не серной, а уксусной, и даже не эссенцией, а столовой. Такая вот чья-то безобидно-тупая шутка.
Оставив назначение, врач уехал. Гордеев молча пялился в ночь за окном, я заторможенно перебирала в памяти всё, что могла вспомнить о случившемся: темнота гостиной, столкновение, вскрик, что-то холодное и мокрое в лицо… И всё. Больше ничего на ум не шло. Кроме того, что именно резкий запах уксуса заставил меня так бездумно запаниковать. Была бы жидкость без запаха, я бы возможно, просто побежала умываться.
— Кто это сделал? — словно услышав мои мысли, спросил Гордеев.
— Не знаю, было темно.
На самом деле мне казалось, что я узнала тот коротко взвизгнувший голос, но не была уверена. Я сейчас вообще ни в чём не была уверена. Игнат подошёл и, приподняв мой подбородок, заглянул в глаза.
— Где траву берёшь?
— Какую траву?
— Хватит! — нахмурился он. — Это врач всё списал на раздражение кислотой, а я видел твои глаза до нападения. Какого хрена, Слав? Ты ведь точно не употребляла раньше.
— Раньше я вообще много чего не делала, — буркнула я и, придерживая покрывало, в которое была замотана вместо насквозь промокшей одежды, поднялась с кровати. — Такого, что что и в голову бы не пришло тогда, но приходится делать теперь. Так что не надо меня лечить, понял? Я, как и ты — сама всё про себя прекрасно знаю!
И поспешила из комнаты. То, что Гордеев стремительно закипает, чувствовалось даже на расстоянии. Вот и прекрасно. Пусть попсихует, а то слишком много о себе…
Резко преградив путь, он прижал меня к стене. Стиснул шею рукой, вглядываясь в лицо с какой-то ожесточённой растерянностью, словно и сам не понимает, что творит, но не может остановиться. Я судорожно вцепилась в покрывало на груди. Подумалось вдруг, что, если он меня сейчас придушит — это, конечно, жаль, но умру я счастливой, потому что это ОН. Такая вот дура.
