После разговора с сыном Поляков разволновался до такой степени, что даже почувствовал комок в горле. Как тряпка, рассердился Поляков сам на себя. Наверное, это подкрадывается старость. А может быть, все стрессы последних недель скопились до критической точки и теперь начинают прорывать плотину. Поляков открыл холодильник и выудил с полки бутылку пива, чтобы как-то унять нервы.
Сегодня он твердо решил напиться. Поводов было хоть отбавляй. Уже завтра начиналась новая жизнь. Без дежурств, разводов и совещаний. Без рапортов, притонов и камер. Даже без обязательных подъемов в семь часов утра.
Поляков закурил, сделал глоток из ледяной бутылки и присел у окна. По стеклу ползли капли мелкого дождя, упорно продолжавшего терзать город. За окном виднелся чернеющий громадной жирной кляксой муравейник Ямы.
Где-то там сейчас спали его собственные родители, которых он любил, понимая, что когда-то давно они из кожи вон лезли, чтобы дать ему, сопливому пацану, еду, одежду, крышу над головой. А еще воспитать – так, как могли. Поляков любил их, но не мог заставить себя приходить в этот дом, наполненный злобным брюзжанием доживавшего свой век отца и скорбными охами матери.
Где-то там, в распластавшемся за окном Замаячном поселке, Поляков оставил свою молодость, полную счастья и надежд, которая закончилась одним августовским днем 18 лет назад.
И где-то там, в проклятой Яме, затаился настоящий убийца.
Постучав в дверь, Поляков приоткрыл ее и заглянул внутрь.
– Здравствуйте. Помните меня?
Белянский жевал бутерброд, запивая чаем. Покосившись на дверь, нахмурился, вспоминая.
– Угрозыск? Полякин, кажется?
– Поляков.
– Вы ко мне?
Не дождавшись разрешения войти, Поляков проявил инициативу, шагнул в кабинет и закрыл за собой дверь.
– Ваше дело ведет другой отдел, – сообщил Белянский.
– Конечно. Я у вас по своей инициативе. Буквально на пару минут. Хочу узнать, что там с Кириллом Фокиным. До нас информация не доходит никакая.
Белянский отложил бутерброд, поискал салфетку и вытер губы.
– Молодой человек, я не думаю, что это правильно – рассказывать подробности самого резонансного уголовного дела в городе каждому, кто принимал участие в оперативных…
– Ваша бывшая подчиненная, Мазурова, – перебил его Поляков. – Мы знакомы с ней практически с детства. Я тоже вырос в Яме. Сестра Мазуровой была моей невестой. Потом ее задушили и выкололи ей глаза. Я ждал его возвращения 18 лет. К тому же, именно я принес информацию, которая в конечном итоге и помогла взять Кирилла Фокина. Вам не кажется, что я имею право знать хоть что-то?
Белянский вперил в Полякова мрачный взгляд.
– Мда. Сочувствую вам, молодой человек. Это ведь… Это ведь вы были тогда в Яме? Когда погибли пятеро сотрудников?
– Четверо.
– Пятеро, – хмуро поправил Белянский. – Пятый скончался сегодня ночью в реанимации, не приходя в сознание.
Поляков не знал, что ответить, и просто кивнул. Он вспомнил перекошенное лицо оперативника, который лежал в грязи под проливным ночным ливнем и сжимал бедро, из которого фонтанировала кровь.
Белянский все же решился и жестом предложил ему сесть.
– Не знаю, что именно вас интересует. С Кириллом Фокиным идет работа. В его машине мы нашли две стреляные гильзы. Провели баллистическую экспертизу. Теперь уже точно установлено, что это он расстрелял того молодого оперативника, который остался в машине, когда все остальные отправились брать подозреваемых. Фокин подъехал, очевидно, заметил незнакомый автомобиль и решил проверить, кто это. А паренек занервничал, за ствол схватился… Фокин его и опередил. И тем самым подал сигнал остальным, в результате чего вышло то, что вышло… А сам просто уехал. Но не учел, что он стрелял из окна, и две гильзы попали в салон. Зато теперь у нас есть железная доказуха.
– Хорошо. А по поводу убийств девушек? Нашли что-нибудь? Он дает показания? Есть хоть что-то?
Белянский тяжело вздохнул. Поднялся и отправился к шкафу, в центральный отсек которого был утоплен телевизор. Белянский взял с полки диск и вставил его в проигрыватель, видневшийся над телевизором. После чего вооружился двумя пультами дистанционного управления.
– Дает ли он показания, спрашиваете… Сейчас я вам покажу кое-что, чтобы вы поняли, с кем мы имеем дело.
Начальник отдела по расследованию особо важных дел городского СК нажал на воспроизведение. На экране телевизора вспыхнула картинка. Комната для допросов СИЗО: привинченный к полу стол, два стула, серые голые стены. Установленная под потолком камера была направлена исключительно на стул, предназначенный для допрашиваемых лиц. В записи на нем восседал плотный светловолосый здоровяк с характерным взглядом исподлобья. Так, почти вживую, Поляков его еще не видел. Белянский принялся проматывать видеоматериал, следя за хронометражом, указанном в верхнем правом углу экрана. Затем нажал кнопку «play».
– Мир это один большой маскарад, – Кирилл обращался к следователю, оставшемуся за кадром. Говорил спокойно, почти снисходительно. – Одежда, голос, жесты, имидж, повадки, даже прическа – все подделка. Каждый из человечков за этим окном пытается слепить из себя кого-то другого, кем он не является на самом деле. Все врут самим себе. Все носят маски. Но у одних под этими масками нет ничего. Пустота, пшик. А у других – такое, что ты понимаешь: на самом деле это была не маска, а намордник. Понимаешь, к чему я веду? Сорви маску, и ты узнаешь, кто перед тобой – волк или овца.
Белянский снова включил перемотку.
– Или вот еще интересный момент… Так, где он… Да, вот, на сорок седьмой минуте.
Забавно дергающееся в перемотке лицо Кирилла замедлилось и заговорило:
– …Какие люди? Какая свобода? Какой выбор? Вы серьезно думаете, что людишкам вокруг нужна свобода? А что такое – свобода? Свобода ходить утром по строгому маршруту в одну сторону, а вечером возвращаться в другую. Раз в неделю, в пятницу, свобода сходить в бар. Заметь: в один бар. Типа в «любимый». Хотя их существует тысячи, но человечек выбирает себе один. Потому что там привычно и безопасно. В стране 140 миллионов человек, но человечек выбирает себе одного, типа, приятеля. Потому что с ним привычно и безопасно… Знаете, есть такие клетки для крыс, где несколько комнат? Крыса может перебираться из одной в другую, возвращаться назад или пойти в третью, чтобы понюхать что-нибудь там. Крыса свободна выбирать. Но крыса сидит в клетке. Вот, что такое свобода. Пара маршрутов и несколько мест – работа, друзья, любимый бар – которые вместе представляют собой одну клетку. Подумай об этом. Всем этим людям не нужна никакая свобода, они даже не знают, что такое свобода. Овца вырастает, чтобы блеять и ходить из стойла на лужок и обратно, пока ее не зарежут на шашлык.
– И кто решает, когда резать овцу? – послышался голос за кадром. Собеседник Кирилла. Поляков узнал голос Гапонова – главный следователь города лично вел допросы подозреваемого. – Кто пастух? Ты?
Кирилл расплылся в издевательской ухмылке.
– Может быть, и я. А кто спрашивает-то? Если срезать с тебя этот кусок кожи на черепе, что мы там увидим? Морду овцы или зубы волка?
Белянский многозначительно покосился на Полякова.
– Ну как, нравится? А вот еще, самое интересное напоследок.
Он промотал запись до момента, когда Кирилл вдруг дернулся и отскочил, свалив ногами стул. Белянский включил воспроизведение, и из динамика телевизора донесся верещащий вой Кирилла:
– Ааа! Уйди! Отстаньте от меня все! Просто уйдите! Аааа! Не хочу!
Он заметался, круглыми от ужаса глазами глядя на стены – словно только осознал, что он в допросной камере, из которой не так легко выбраться. Воя, Кирилл бросился к стене и заколотил по ней основаниями кулаков. А потом вдруг осел на стену и начал сползать на пол. Присмотревшись, Поляков изумленно увидел расплывающуюся под ногами Кирилла лужу.
– Видите? – Белянский ткнул пальцем туда же. – Он обоссался просто. Волк, который может решать, какой овце жить, а какой нет, начал биться в истерике и обмочил штаны, когда у него стали спрашивать про убийства девушек. – мрачно хмыкнув, Белянский покачал головой и заключил: – Он или гениальный актер, который хочет отмазаться от пожизненного, выставив себя психом… или он больной на всю его тупую маньячную башку.
Поляков смотрел на Кирилла, который уже успел забиться в угол, где поджал ноги и животно выл, сотрясаясь от рыданий, и видел совсем другую сцену. Душный июньский вечер, когда 18 лет назад родители 20-летней Маши Золотниковой отправились на поиск загулявшей где-то дочери и нашли ее на дне оврага. Изнасилованную и задушенную поясом от собственного халата. В тот вечер Поляков стоял на краю оврага вместе с другими местными жителями, заледеневшими от происходящего, и слышал дикий плач Золотниковой-старшей, которую от тела дочери оттаскивал смертельно бледный муж. Метрах в 5 от Полякова, среди других, стоял и Кирилл Фокин. Он глазел на дно оврага, созерцая страшную картину, а по его пыльным штанам стекали струи мочи.
