— Господи, — прошептал Гаррисон.
На стенах висели фотографии. Мои глаза скользили по ним с неохотой обычного человека, который наткнулся на последствия побоища.
— Это его коллекция, — сказала я. — Наверное, во Франции нашли нечто подобное.
Я посмотрела на Гаррисона и увидела, что он растерялся, словно только что сбился с пути и перестал понимать, что к чему в этой жизни.
— Вы когда-нибудь видели…
Гаррисон не стал заканчивать мысль, поскольку понял по моему взгляду, что в этом нет необходимости. Покачал головой, не веря своим глазам, а потом нервно осмотрелся. Фотографии жертв Габриеля, развешанные как на выставке или в галерее. Гаррисон повернулся ко мне, с трудом сдерживая ужас, и преградил мне проход.
— Может, вы позволите мне посмотреть первым…
Я покачала головой. Сердце бешено билось в груди.
— Нет.
— Лейтенант…
— Ее здесь нет.
— Пожалуйста, можно я первый.
Мои глаза встретились с его, отказываясь хоть на секунду верить в то, что случилось страшное…
— Ее здесь нет. Не может быть, черт побери…
Гаррисон несколько секунд смотрел на меня, словно умоляя.
— Вы правы, но позвольте мне это сделать. Для меня, а не для вас.
Он потянулся к моей ладони, а потом отдернул руку, и я заметила, что моя собственная рука дрожит.
— Ты только зря теряешь время.
— Знаю.
— Хорошо, — неохотно согласилась я и отвернулась. — Но ее здесь нет.
Я почувствовала, как его рука мягко легла на мое плечо, а потом соскользнула, Гаррисон вошел в комнату. С каждым его шагом мой пульс увеличивался в десять раз. Я услышала, как он судорожно вздохнул, а потом его дыхание снова стало спокойным. Казалось, это длится целую вечность. С каждой секундой, с каждым шагом моя уверенность, что фотографии Лэйси нет на этой стене, слабела. Как мой мир мог перевернуться с ног на голову? Внутренний голос начал шептать: «Я не могу этого сделать, не могу, не могу…» Я была готова завизжать.
— Ее здесь нет, лейтенант.
Я резко повернулась. По моему телу прокатилась такая волна облегчения, что едва не подогнулись колени. Гаррисон обнял меня, пока я пыталась нормализовать дыхание.
— Ты уверен? — Да.
Его руки обвивали меня еще несколько секунд, а потом отпустили, и я сделала глубокий вдох.
— Но он был здесь сегодня вечером, наверное, меньше часа назад. Здесь есть фотография Филиппа.
Я прошла в комнату и сама посмотрела на летопись кровавых преступлений. Фотографии злодеяний Габриеля были развешаны по стенам в хронологическом порядке, словно он рассказывал о своих каникулах в Йеллоустонском национальном парке, и это просто снимки буйволов и грязевых гейзеров. Обезглавленное тело Филиппа в мусорном бачке. Мексиканский майор, плавающий в пруду. Финли, лежащий на бетонном полу среди цветов. Суини в горящей машине. Борец за чистоту планеты, убитый в доме на Монте, где я нашла дочкину туфлю, со связанными руками. Но дальше — больше.
— Брим! — воскликнула я в ужасе.
Запавшие испуганные глаза смотрят прямо в объектив. Тот же взгляд, который я видела перед взрывом. Липкая лента закрывает рот, но мне видно по сведенным мускулам, что Брим кричит под кляпом. И поднимает руки, прикрученные к бомбе, словно просит пощады.
— Он не мог сфотографировать его после взрыва, поэтому сфотографировал до…
— Я думала, что понимаю, кто такой Габриель… Но я ошибалась.
Я отвернулась, не в силах выносить взгляд Брима, но все еще чувствовала его на своей спине. Вряд ли я когда-нибудь смогу забыть эти глаза.
— Ты видишь на заднем плане какую-нибудь зацепку, где это могло быть снято?
— Нет.
— И я нет.
Рядом со снимком Брима висела фотография бульвара Колорадо. На секунду мне показалось, что она тут не к месту, но потом я поняла, почему Габриель повесил ее.
— Боже мой, парад.
— Это Орандж-гроув и Колорадо.
— Как раз тот квартал, который будут показывать.
Гаррисон несколько секунд рассматривал снимок, а потом покачал головой.
— Но он не сможет просочиться сюда. Движение перекрыто, полиция охраняет каждую платформу, каждый фонарь, каждую урну. Подойти незамеченным невозможно.
— Тогда как он это сделает?
— Никак.
И хотя Гаррисон так и сказал, я видела, что уверенности в собственных словах у него не было. Мы оба знали, что больше такой категории, как «невозможно», не существует.
Я отвернулась и осмотрелась. На дальней стене было оставлено пятно размером с фотографию.
— Смотри, он оставил место еще для одной.
Я уставилась на пустую стену, словно ждала, что сейчас сквозь краску проступит еще одно изображение.
— Это может значить все, что угодно, или ничего, — сказал Гаррисон.
— Это значит, что кто-то еще умрет, и мы должны…
Я запнулась, и мы молча смотрели на пустое место. Гаррисон повернулся ко мне, в его глазах светилась невысказанная правда, которую никто из нас не хотел озвучивать…
— Лейтенант…
Я покачала головой и снова отвернулась.
— Когда он позвонит вам в следующий раз и предоставит вам возможность спасти либо Лэйси, либо незнакомого для вас человека, вы должны выбрать Лэйси.
Я сделала вид, что не слышу.
— Нужно обшарить эту квартиру, проверить все файлы на компьютере. Должна быть какая-то зацепка.
— Лейтенант, когда он позво…
— Нет смысла.
— А я думаю, есть.
Я зло посмотрела на него:
— Слушай, ты видишь что-то в этой комнате, указывающее на то, что у Габриеля есть сердце, а то я что-то пропустила?
— Это поможет выиграть время.
— Он убьет ее. И если я и сомневалась в этом, то теперь сомнений нет.
Раньше я не могла себе позволить произнести эти слова, но теперь произнесла. Слова, в которых звучала чудовищная безысходность… И тут же поняла, почему избегала их.
— Лэйси — все, что у меня есть… все, что я хотела. Я просто не знала, как ей об этом сказать…
— Но сейчас мы на шаг впереди.
Я смогла только кивнуть. А потом заставила себя произнести еще кое-что, словно хотела отогнать безнадежность.
— Скорее, на шажок.
Я вышла из комнаты и позвонила Чавесу, чтобы он установил наблюдение за квартирой. Если Габриель сюда вернется, мы его схватим. Но я знала, что если он и вернется, то только за тем, чтобы прикрепить последнюю фотографию к стене, и будет уже слишком поздно.
Переговорив с Чавесом, я вышла, чтобы очистить мозги от сигаретной вони и картин смерти. В соседнем дворике я увидела лимонное дерево, склонившееся под тяжестью плодов величиной с кулак. Я втянула носом воздух, но цитрусового запаха не было. Казалось, вечерний туман подготавливал ко сну все, до чего он дотрагивался, даже звуки. Вокруг повисла неестественная тишина.
Я выдохнула и смотрела, как пар поднимается из моего рта в темноту. Где-то чуть подальше тишину ночи нарушали крики людей, все еще празднующих Новый год. Я подумала о снеге на Среднем Западе и о том, как завтра утром миллионы людей проснутся и будут смотреть парад. Апофеоз рекламы. Открытка с надписью «Жаль, что вас здесь нет».
Я повернулась и посмотрела на захудалую квартирку Габриеля. Когда мы позволили райскому уголку ускользнуть сквозь пальцы? Есть ли такой момент в истории Лос-Анджелеса, о котором можно будет говорить «именно в тот все было потеряно»? Может, когда мы закатали в асфальт первую апельсиновую рощицу? Или проложили первую автостраду? Или когда попытались озеленить пустыню? Когда начали выкачивать воду из долины Оуэне? А может, когда построили мост через Лос-Анджелес-Ривер? Или когда Дисней объявил, что два акра земли в округе Орандж станут счастливейшим местом на земле? Возможно, все началось с первым кадром самого первого фильма, снятого в городе, построенном на иллюзии. А может, этих точек сразу несколько. И у всех, кто здесь когда-либо родился, кто переехал сюда или приплыл из-за океана, есть своя точка, в которой все кончается. Граница, за которой реальность не соответствует мечте.
Тишину прорезал вой сирен. Я вернулась в квартиру. Гаррисон вышел из спальни, на секунду посмотрел мне в глаза, а потом обернулся, словно оставил что-то за спиной. Я подошла к нему.
— У него тут дневник. Хотя скорее похоже на роман, низкопробный роман. Думаю, записи начинаются с первого убийства.
— Дневник? — переспросила я.
Он кивнул, а потом посмотрел на блокнот, который держал в руках, и начал читать:
— Я — мальчик в третьем ряду на школьной фотографии, на чьем лице не задерживается взгляд. Никто не помнит, как меня зовут, какого цвета у меня волосы, как звучит мой голос. Я — невидимка.
Гаррисон сунул блокнот в карман.
— Так он начинается.
Я пошла в спальню, но он схватил меня за руку, замялся, а потом посмотрел на меня, и я увидела в его глазах, как на него давит то, что он успел прочесть в дневнике. Надежда, которая зародилась за несколько минут до этого, начала покидать меня, вытекать, словно кровь из перерезанной артерии.
