Ознакомительная версия.
– Феноменальное платье, – Балмашов аж присвистнул. – Марина, я должен вам сказать, вы чертовски похорошели. В чем дело? Вы влюбились, да?
Он прошел к деревянной бочке с подсолнухами, выбрал маленький и яркий, обломил и подал Марине.
– Можно гадать как на ромашке, тот же эффект. Едем?
– Я должна все здесь закрыть и поставить магазин на сигнализацию.
Пока она сновала по залу, все убирая, включая охрану, он молча наблюдал за ней, облокотившись на стойку.
А со стены за ними обоими наблюдали герои «Царства Флоры». Все, кроме Кифии-Подсолнуха, как всегда, не спускавшей очарованных глаз с солнечного возницы, нахлестывавшего своих коней, спешащего в неизвестность.
– Прокуратура от вас отстала? – спросила Марина.
– Ага, почти что, – Балмашов кивнул.
– А чего они вас вызывали?
– Когда случаются убийства, то они, Марина, имеют такую привычку – вызывать и спрашивать.
– Но вы-то тут при чем?
– Я? Слушайте, что вы копаетесь? Вы закончили?
– Все, вот ключи. – Марина подхватила сумку. Снова поправила очки. Уронила подсолнух. Балмашов поднял его.
– Вы действительно какая-то совсем другая сегодня, – сказал он. – Это платье. И эти ваши рыжие локоны. Марина, вы точно в кого-то влюбились.
Она не ответила. Старалась, чтобы он не увидел ее лица, когда она возилась с входной дверью и замком.
Балмашов повез ее не в «Пушкин», как жену, не в ночной клуб, как когда-то обещал, а в модный летний ресторан в Нескучном саду.
Смеркалось. Ветерок с Москвы-реки вздувал белые крахмальные скатерти на столиках. Официант принес шампанское в серебряном ведерке, зажег толстую восковую свечу, накрыл ее прозрачным колпаком от сквозняка.
Марина Петровых скованно молчала. Момент, которого она так ждала, о котором мечтала ночи напролет, настал. Но вот странность – все, что она собиралась сказать ему, все, что копила в себе так давно, сейчас словно умерло, растаяло в этом тяжелом ночном воздухе – под «нескучными» липами. Кровь приливала к щекам, мысли путались, и она пила, точнее, «глушила» ледяное шампанское бокал за бокалом.
Балмашов заказал вторую бутылку. Потом третью.
– Никита Михайлович, он в ресторане и, кажется, целенаправленно спаивает девушку, – доложил Колосову по рации старший группы наблюдения. – Сам пьет мало, а ее просто спаивает. Может, готовится? И еще – на мониторе отчетливо видно: у них там цветок – подсолнух на скатерти лежит. Он был у нее в руках, когда они вошли в ресторан.
– Я на днях уезжаю, Марина, – сказал Балмашов.
– Уезжаете? Куда?
– Во Францию.
– Надолго?
– Нет, не думаю.
– Понятно.
– Жена хандрит, неважно себя чувствует, отвезу ее к отцу. Покажем ее врачам в Париже.
Тут у него завибрировал, просигналил телефон. Пришло сообщение, он бегло прочел его.
– Это она вам эсэмэски шлет? Ждет, беспокоится, куда подевались? – с вызовом спросила Марина. – Вам, наверное, уже домой пора?
– Нет, это подождет, это так, ерунда, – Балмашов спрятал телефон. – Вот, значит… Но уехать и не сдержать своего обещания вам я не мог.
– Вы так говорите, словно должны мне были этот вечер в ресторане. – Марина вспыхнула.
– Почему вы злитесь?
– Я злюсь?
– Вы, Мариночка. – Он смотрел на нее, уперев подбородок в сцепленные пальцы. – И вы от этого еще больше похорошели. Я просто теряюсь в догадках. Снимите-ка свои очки. Марина, в кого вы влюбились?
– Вам хочется знать?
– Конечно, вы же мне не чужая – вы моя лучшая сотрудница. Преданная, милая и очень талантливая.
– Я в вас влюблена, – Марина уже больше не смотрела на него. И сияние в ее глазах погасло. – И больше так я не могу. Сил моих больше нет. Я вас люблю. Я люблю тебя.
Она залпом опрокинула бокал шампанского – какой по счету?
В это самое время Никита Колосов на машине уже подъезжал к Нескучному саду. Тревожный тон старшего группы, а самое главное, сообщение о цветке подсолнуха заставили его сорваться из главка и вместо дома мчаться сюда.
Прибыв в рекордное время (благо ехать по ночной Москве легко), он на террасу ресторана подниматься, естественно, не стал. Пересел в машину наблюдения, оборудованную спецтехникой. На мониторе видеокамеры в салоне он видел картинку в реальном времени: Балмашов и Петровых за столиком напротив друг друга.
– Ничего я не прошу. Кто я такая, чтобы что-то просить у вас… у тебя, – Марина теребила подсолнух. Он почти завял. Балмашов осторожно забрал его у нее.
– Любит – не любит… – Он сорвал один желтый лепесток, второй, соря на скатерть. – Любит, не любит…
– Я понимаю, с женой вы… ты с ней, с этой своей Флоранс, никогда не разведешься. С такими француженками из замков не разводятся, даже если они полные идиотки, психички… – Шампанское, видно, ударило Марине в голову. – И поэтому я ничего у тебя не прошу.
– Попроси, – сказал он.
Она рванулась из-за стола: уйти, убежать. Ноги не слушались, подламывались.
– Ну же, попроси. Рискни! – Он горстью оборвал у подсолнуха почти половину желтых лепестков. – Ты же ведь для этого призналась.
– Я сказала, потому что ты меня замучил. Достал ты меня. – Марина (кто бы видел ее сейчас, кроме оперативников) стукнула кулачком по скатерти. – Мне все равно теперь – сказать, признаться или с моста вниз головой. А тебя… тебя я просто ненавижу. Ненавижу, понятно? Я же видела, что ты все про меня знаешь. Все понимаешь. И плюешь, отворачиваешься. «Мариночка, как вы похорошели. В кого вы влюблены?» Ты лицо-то свое видел при этом? Нет? Видел себя, когда насмехался надо мной? – Она резко подалась вперед, словно намереваясь впиться наманикюренными ноготками в щеку Балмашова, и внезапно всхлипнула, коснулась его щеки очень нежно, провела пальцами от скулы вниз к подбородку. Не царапая, не раня, лаская.
Он накрыл ее пальцы своей ладонью.
– Живи со своей идиоткой, езди по Парижам, по замкам своим. Но ведь тебе нужна какая-то нормальная женщина? Для здоровья, для тонуса. Или тоже вон, как Тихомиров, шлюх будешь пачками снимать? – Марина уже не контролировала себя. – А я лучше шлюхи. По крайней мере, здоровее, безопаснее. Могу даже справку в поликлинике взять!
– Ну-ка пойдем. – Балмашов поднялся, не выпуская ее руки.
– Куда? Я хочу еще выпить шампанского. Я тебе разве не говорила, что мне нельзя пить? Я неуправляемая делаюсь. И мне это нравится – быть неуправляемой, отвязной. Ну что, хотя бы на роль офисной шлюхи я вам, Андрей Владимирович, подхожу?
– Идем отсюда.
В машине наблюдения на мониторе видеокамеры Колосов увидел, как Балмашов тащит за собой упирающуюся девушку. Они покинули ресторан. Спустились к темной набережной. Слева высилась громада крытого пешеходного моста. В этот поздний час он был совершенно безлюден – за его пыльными витражами тускло светили фонари.
– Всем внимание, – скомандовал Колосов. – Ни в коем случае не упускайте их из вида. Если он что-то попытается с ней сделать, будем немедленно брать. Помните, возможно, он вооружен.
Балмашов направился к мосту, увлекая Марину за собой. Через пару минут они уже были там, наверху. Балмашов толкнул девушку в распахнутую настежь дверь, выходившую на открытую нишу, огороженную высоким парапетом. Тут стояли скамьи и открывался великолепный вид на реку, на Нескучный сад и Лужники.
– Давай, – сказал он. – Ну? Или ты давать привыкла только в машине?
– Ты… вы что?!
– Давай, раздевайся. – Он дернул за ее нелепый золотой корсаж. – Ты меня хочешь? Я перед тобой. И, как пишут поэты, только звезды над нами.
– Не смей меня трогать!
«Никита Михайлович, нам не пора вмешиваться? – тревожно запросили Колосова по рации. – Ситуация накаляется».
Колосов сам ринулся к мосту. Он, наверное, впервые в жизни не знал, как поступить – взять Балмашова сейчас? Но где улики? И разве это может выглядеть в суде как нападение, угрожающее жизни? И потом, где тут связь с его «серийностью», с «Царством Флоры»?
– Раздевайся, – Балмашов повторил это как-то вяло, устало. – Детка, покажи класс.
Марина рухнула на скамью и зарыдала. Это были пьяные слезы. Их, как и признания свои, спровоцированные шампанским, она не в силах была сдержать. Балмашов подошел к ней, опустился на корточки. Видимо, его большому телу было неудобно, и он встал на колени. Она порывисто обвила его руками за шею.
– Не надо, перестань, успокойся, – сказал он.
– Люблю, люблю тебя страшно, сама не знаю, что делаю, что говорю…
– Успокойся, не плачь. Я вел себя как свинья.
– Тут правда никого нет? А хоть бы кто и был, все равно. Я сейчас… сейчас разденусь, там сзади «молния»… Ну и что, что на улице… Все для тебя сделаю. Где угодно, как угодно. Никакого стыда уже, так хочу, безумно тебя хочу. – Марина извивалась в его объятиях, осыпая поцелуями его волосы, шею, лицо. – Говорят, любимых надо завоевывать, биться за них надо. Вот – я бьюсь. Насмерть бьюсь.
Внизу под мостом, под ними проплыла баржа. На ночном небе, затуманенном смогом, не было видно ни одной звезды. И даже луна…
Ознакомительная версия.
