стать орудием убийства. Побагровев от злости, она комкает самолётик и швыряет мне в ноги. Ну и где Ник, который утверждал, что всё под контролем?
— У меня просто нет слов! — гудит Эмили. — У меня просто, блин, нет слов, чтобы описать, как я вас двоих ненавижу! Ладно твой сосед, он хотя бы выглядит как идиот, но ты? Я думала, ты выше этих глупых шуток!
Я? Выше глупых шуток? Если она и вправду была такого мнения, то мне вдвойне жаль, что всё так вышло. Вот только моя жалость, наверное, последнее, что ей сейчас нужно. Когда Эмили ловко собирает волосы в хвост, бросает свой галстук на пол и сжимает кулаки, мне кажется, что она вот-вот ринется в бой. Даже не верится, что всего за минуту из неразговорчивой новенькой она превратилась в ходячий мясокомбинат. Но вместо того, чтобы наброситься на меня, она подходит к фонтанчику и делает несколько коротких глотков.
У меня есть пара секунд, в лучшем случае минута, чтобы смыться. Но почему-то я продолжаю стоять, как вкопанный, посреди коридора и наблюдать за Эмили. Может, потому что здравый смысл подсказывает, что я заслужил её гнев? А может, потому что все её выходки показались мне до боли знакомыми?
Я тут же одёргиваю себя. Если бы в Эмили действительно была хоть частичка Роуз, она бы никогда не сказала «ненавижу». Но почему тогда слова, сказанные совершенно чужим человеком, так резанули слух? И почему моё сердце забилось вдвое быстрее? Ник бы назвал это совпадением или обыкновенным чувством стыда, но мне кажется, дело в чём-то другом. Не без опаски разглядывая Эмили, я пытаюсь угадать в ней Роуз, но, когда она выпрямляется и бросает на меня очередной злой взгляд, понимаю: я ошибся. А ещё влип.
— Нужно вернуться, — говорит она и решительно заходит в класс. Но сурового «нет» мистера Симпсона, на удивление, хватает, чтобы ненадолго умерить её пыл.
Набравшись немного смелости, я начинаю:
— Не бери на свой счёт. Вообще-то он редко злится, просто сегодня…
— Дело в тебе, — отрезает Эмили. — Почему ты дал своему другу соврать?
— Он хотел помочь.
— Что?
— Помочь, говорю, хотел, — ещё тише повторяю я. — Мне.
Хорошая помощь, ничего не скажешь. Особенно теперь, когда Эмили готова стереть меня в порошок. Надо было бежать, пока была возможность. Чего я ожидал? Что она улыбнётся, погладит меня по голове и назовёт «хорошим мальчиком»? Да по одному её выражению лица было понятно, что беды не миновать. И почему-то я сомневаюсь, что ей уже полегчало. Если бы я только мог ей всё объяснить!..
— Зачем вы вообще это затеяли? — не унимается она. — Зачем были нужны все эти игрушки, если в итоге вы всё равно подставили меня?
— Я…
— О, я догадалась! Вам просто нечем заняться, и вы решили найти себе козла отпущения, а тут такой шанс, новенькая! Так вот знайте: я могу за себя постоять. И если мне на парту прилетит ещё хоть один самолётик, то я лично затолкаю его тебе в…
— Я понял, понял. Извини, — говорю я, вскинув руки.
Вывалив на меня свое негодование, Эмили, как настоящий палач, наблюдает, как я всё это выдержу. Я отворачиваюсь от неё с невыносимой тяжестью на сердце и абсолютной пустотой в голове. Если она хотела размять мне мозги, у неё определённо получилось. Жаль, что она не рассчитала силу. Поджав губы, я бросаю всякие попытки защититься — не потому что это бесполезно, а потому что это неправильно. Я обидел Эмили, причём самым глупым образом. А ещё я болван, раз ищу себе оправдание.
Каролина
Эл останавливает диктофон и переводит взгляд на меня. Мы отпустили Майка домой ещё час назад, но я настояла на том, чтобы переслушать его показания. Я невольно задумываюсь: чего я могу не знать о собственном сыне? Номер мистера Симпсона всё ещё хранится в моём телефоне, как и изрисованный бумажный самолётик на дне шкатулки воспоминаний. Пока всё сходится. Но где же ложь?
Молча протягивая мне кофе, Эл повторно воспроизводит запись и останавливает, когда мистер Симпсон просит Майка и Эмили выйти в коридор. Я заставляю себя вслушиваться в каждое слово, хотя единственное, что меня сейчас беспокоит, — это излишняя забота Эла. Он знает, что я не спала. Он знает, что я не откажусь.
Он знает, что я всё ещё люблю его.
— Если верить Майку, Эмили была импульсивной, — резюмирует он.
— Так и было, — соглашаюсь я.
— Ночью в её крови обнаружили алкоголь.
— К чему ты клонишь?
Эл нагибается через стол и смотрит мне прямо в глаза.
— Если она и вправду была такой неуравновешенной, какой её описывает Майк, то в состоянии алкогольного опьянения она могла вытворить что угодно.
— Но она не могла спрыгнуть, — упираюсь я.
Эл садится на место и пожимает плечами.
— Факты говорят об обратном. Дело будет закрыто сегодня вечером.
— Эмили не самоубийца, — повторяю я.
— Почему ты так уверена?
Я прикусываю язык, чтобы не наговорить лишнего. В участке есть негласное правило: не дать эмоциям бить через край. Но некоторые правила как будто созданы для того, чтобы их нарушать. Я сглатываю и говорю:
— Хотя бы потому, что перед ней уже стоял такой выбор. И она выбрала жизнь.
Эмили
Нью-Йорк, прошлым летом
Вся жизнь проносится перед глазами, когда стоишь на краю Бруклинского моста. Если бы я могла увидеть её в кино, то с криками бы выбежала из зала. Так странно: мы все мним себя главными героями, но играем хуже некуда.
Зато раньше я только и думала о том, чтобы стать телезвездой. Мелькать на экранах, как когда-то Кэтрин Хепберн или Мэрилин Монро, разгребать письма от поклонников и утопать в цветах… Мысль о том, что меня будут знать миллионы, заставляла моё сердце биться в два раза чаще. Казалось, это была единственная вещь, которая могла сделать меня счастливой, хотя мир и так был полон маленьких радостей, которые я почему-то привыкла не замечать. Хотя «почему-то» здесь лишнее. Я прекрасно знала, что в свои семнадцать была избалована хуже ребёнка, но закрывала на это глаза. Как, в общем-то, и все остальные.
Меня не интересовала массовка — только главная роль. Поэтому нет ничего удивительного в том, что моя электронная почта превратилась в склад нераспечатанных писем. Киностудии просто не были готовы брать на главную роль актрису без имени. И всё же я знала: у каждой медали есть обратная сторона. Кто знает, где раньше снималась красавица с экрана,
