Яков Иванович подошел к висящему на стене зеркалу. Откуда-то из Зазеркалья на него глянуло постаревшее и посеревшее лицо с горькими морщинами у рта и мешками под глазами. Только глаза-маслинки оставались такими же, как много лет назад, даже белки не пожелтели от времени.
За этим пожилым человеком с живыми глазами маячила в зеркале фигура немолодой, погрузневшей женщины, которая когда-то много лет назад уложила его к себе в постель и с тех пор держала при себе на коротком поводке. А может, он ее держал — кто теперь разберет?
— Галя, — сказал вдруг Яков Иванович, — я все тебя хотел спросить: ты меня любила когда-нибудь? Галина Юрьевна удивленно вскинула брови:
— Бог с тобой, что за глупый вопрос? Мы столько лет вместе… И потом, я даже замуж не вышла.
— Неужели из-за меня?
— Конечно, — убежденно ответила Галина Юрьевна.
Она и в самом деле нисколько в этом не сомневалась, потому что в принципе не знала, что такое любовь. Она любила цитировать кого-то из классиков, кажется Бальзака: “Любовь — это когда двое смотрят не друг на друга, а вместе в одну сторону”. Как “Рабочий и колхозница” скульптора Мухиной. Как Владимир Ильич Ленин и Инесса Арманд. Как она сама, Галина Юрьевна Загребельная, и Яков Иванович Гуровин. Она не забивала голову синтезом и анализом человеческих взаимоотношений. Вместе работают и вместе спят, — значит, любят. Вместе спят, но вместе не работают, — значит, паскудно развратничают. Категория жен стоит особняком. Это домработницы, которым платят натурой. Что еще может быть общего у супругов, Галина Юрьевна по причине своего устойчиво холостяцкого положения не представляла.
— Галь, а если бы я вдруг потерял работу и здоровье, ты бросила бы меня? — продолжал допытываться Гуровин.
— Что-то ты сентиментальничаешь, Яков, — педагогическим тоном заметила Галина Юрьевна.
— А все-таки?
Загребельная пожала плечами:
— Нет, конечно.
Яков Иванович задумчиво поглядел на нее. Он вдруг почувствовал острую жалость к этой нелепой бабе с ее совковыми замашками и монастырскими убеждениями. С ее верой в собственную непогрешимость. С ее одинокой девической кроваткой и безупречно убранной квартирой.
— Иди сюда, — поманил он ее к себе. Галина Юрьевна покорно обошла стол, прижала голову своего старого и единственного любовника к животу. Наверное, и у нее в душе что-то дрогнуло, но она не умела это выразить словами. Она сказала:
— Я слышала, Дюков звонил.
— Да, приедет на собрание, — не сразу ответил расчувствовавшийся Гуровин.
— Ты готов?
— К чему?
— К собранию, к чему же.
— А ты?
— Всегда готова.
— Еще? Дать ему еще? — спросил кто-то неизвестный.
— Дай, дай, — ответил знакомый, но совершенно невозможный здесь голос.
Крахмальников открыл глаза, инстинктивно закрываясь руками.
Но бить собирались не его. Здоровые мужики с квадратными челюстями метелили следователя Андрея. Тот молча принимал удары и заискивающе улыбался.
Крахмальников потряс головой. Бред. Он, видно, еще не пришел в себя.
— Еще? — спросил квадратный у кого-то, кто стоял у Крахмальникова за спиной.
Леонид повернул голову и окончательно пришел к выводу, что бредит. Сложив руки на груди, на экзекуцию внимательно смотрел… Дюков.
В нос Крахмальникову ощутимо ударил запах нашатыря. Он дернул головой и только сейчас заметил руку, которая подносила к его носу ватку. Рядом с ним на корточках сидела медсестра.
— Ну как? Голова не кружится? — спросила она.
— Кружится… — пробормотал Крахмальников.
— Леонид Александрович! Ну слава богу, — обрадовался Дюков. — Хватит, — махнул он рукой квадратным. Те прекратили бить следователя. — Иди отсюда! — приказал Дюков.
Следователь исчез за дверью, сказав напоследок:
— До свидания.
— Встать можете? — спросил Дюков.
— Попробую.
— А ему можно?
Медсестра посмотрела Крахмальникову в глаза:
— Можно. Ничего страшного.
Квадратные помогли Крахмальникову подняться.
Подвели к стулу, но у Крахмальникова, похоже, лицо стало таким испуганным, что Дюков скомандовал:
— Ведите его в машину.
Леонида уложили на заднее сиденье “мерседеса”. Дюков еще задержался в отделении. Когда появился на пороге, за ним вышли чуть ли не все милиционеры, включая начальников и постовых.
— Я тебе покажу, если еще раз… — Дюков погрозил пальцем начальнику.
— Виноват.
— А своих архаровцев накажи. Я проверю.
— Не сомневайтесь, сделаем в лучшем виде, — пообещал начальник:
Дюков сел в машину, подал Крахмальникову отнятый милиционерами мобильник.
— Позвонить хотите?
— Нет, — помотал головой Леонид.
— Тогда я позвоню. Как у Гуровина?
С трудом вспомнив, Крахмальников назвал номер.
— Яков Иванович? Дюков беспокоит… Нет, я по другому делу. У вас ведь сегодня собрание коллектива студии?.. Вот и хорошо, не надо отменять. Я хочу поприсутствовать. Да, сейчас будем.
Он отключил телефон:
— Ну, Леонид Александрович, как, сможете?
— Что? — не понял Крахмальников.
— Мы же договорились сегодня. Сейчас будем снимать Гуровина. Вы как?
— Это он меня заказал?
— Да никто вас не заказывал — самодеятельность МВД.
— Их посадят?
— А вы бы хотели?
— Да!
Дюков пожал плечами:
— Вы правда этого хотели бы? Следствие, суд?
— Да! Я бы этого хотел, — поднялся на локте Крахмальников.
— И у вас есть доказательства?
— Можем заехать в больницу. Там зарегистрируют побои.
— Вот что наши менты научились делать, так это бить без следов, — сказал Дюков. — Не советую, Леонид Александрович. Их и так накажут. Подобное подобным. Только бить их будут куда сильнее, чем вас — Вот такое, значит, правовое государство? — еле выговорил Крахмальников.
— Мы его только строим, — улыбнулся Дюков. — Вот построим, “посадим сад и еще в этом саду поживем”… Может быть.
Машина с сиреной неслась к Останкину.
— Ладно, — сказал Крахмальников. — Ладно. Я и сам хотел сегодня все закончить.
— Это вы по поводу собрания?
— По поводу.
— Да уж чего тянуть, — кивнул Дюков. — Президент беспокоится.
На полдороге Дюков остановил машину.
— Придется вам начинать без меня. Я часам к девяти подъеду.
— Да мы раньше и не начнем.
— Вот и отлично. Пересаживайтесь в джип, вас довезут в лучшем виде.
Ну и хорошо, подумал Крахмальников. Ну и отлично. Будет время хоть с мыслями собраться.
Он вошел на студию с продуманным планом, но почему-то пошел не в свой кабинет, не к своим соратникам в информационный отдел, чтобы рассказать самым доверенным людям о том, что готовится, а свернул к гуровинскому кабинету.
Загребельная, которая стояла, прижав голову Якова Ивановича к своему животу, моментально отпрянула, покраснела.
— Ты что, Леня? — спросил Гуровин. — Дюков где?
— Он приедет к девяти.
— Ага, хорошо. — Яков Иванович нажал кнопку на селекторе. — Люба, сообщи всем, что собрание переносится… — Вскинул глаза на Крахмальникова. — На сколько?
— Начнем в восемь, — предложила Загребельная. — Нам надо еще решить кадровые вопросы. Зачем Дюкову наши склоки?
— Люба, в восемь начнем.
— Яша, — сел к столу Крахмальников, — разговор есть.
— Мне выйти? — спросила Загребельная.
— Какая разница, — махнул рукой Крахмальников.
— Выйди, — велел Гуровин. — Слушай из приемной.
Загребельная возмущенно удалилась.
— Да, Лень. Слушаю тебя. Что сказал Дюков?
— Яша, пиши заявление. Ты уходишь из “Дайвера”.
Гуровин наклонился поближе, словно не расслышал.
— Опять? — спросил он.
— Это уже не я решил.
— Я-ясно… — протянул Гуровин. — А почему?
— Ну не нравишься ты им.
— А ты?
— Я поменьше.
— Я-ясно… — повторил Яков Иванович. — Ясненько.
Тихо — Крахмальников даже не заметил — вошла Загребельная.
— Садись, Галь. Давай сочинять заявление вместе. Тебя Леня тоже не оставит здесь, я так понимаю?
— Да, — кивнул Крахмальников.
— Н-нет! — дернула головой Загребельная. — Мы никуда не уйдем! Это вы уйдете, Леонид Александрович. Может быть, те, кто отдал вам эту команду, не в курсе дела, но Яков Иванович Гуровин — владелец контрольного пакета акций студии “Дайвер-ТВ”.
Крахмальников повернулся к Загребельной. У нее был страшный вид. На белом лице одни глаза.
— Владельцем девяноста восьми процентов акций “Дайвера”, — проговорил Крахмальников медленно, — является государство.
— Ха! Ха! — выкрикнула Загребельная. — А почему не двухсот? Что за бред, Леонид Александрович?! Яша, скажи ему! Что ты молчишь?!
— Леня, она права. Уралец отдал акции мне.
— Когда? — улыбнулся Крахмальников.
— Три часа назад. — Гуровин лукавил, но только чуть-чуть. Да, он так и не дозвонился до Тимура. Но ведь тот твердо обещал.
