— Нет.
— Вот это меня и мучит. Друг Советского Союза, а его никто не знает. Он ведь не у нас жил, а в Индии, понимаешь? Как же это может быть? Здесь что-то не то. И фамилия не русская.
Алик только пожал плечами в ответ.
— Мне кажется, Михин мутит воду, — продолжала сестра. — Поедем прямо сейчас к нему вместе и доберемся до правды, а?
— Я не могу, — быстро отказался Алик.
— Ты что такой? — опять удивилась Оля.
— Да никакой я не такой. Что ты заладила одно и то же?
Оля посмотрела на брата внимательно.
— Ты должен мне все рассказать! — потребовала она и отложила Рериха.
— Мне нечего рассказывать! — отрезал Алик.
Оля оторопела: он прежде никогда так резко с ней не говорил. Взглянув на сестру, Алик оправдался:
— Тошнит меня. Съел что-то не то в столовой. Ты сама поезжай к Михину. Поезжай, не волнуйся. Я полежу часок и пройдет. Это несильно. Просто муторно. Не обижайся.
— Я понимаю ваше недоумение. Олечка, — сказал Михин, — но отбросьте подозрения. Рерих — безупречная личность, без пятнышка. Уехал еще из царской России, потому что задыхался в дореволюционной атмосфере. Будучи за границей, с радостью воспринял новость об Октябрьской революции. В Отечественную войну собирал средства для помощи Красной Армии. Видел в России единственную спасительницу мира от фашистской чумы. Писал статьи, исполненные самого высокого патриотизма. Он был бы сейчас здесь, если бы не смерть. Смерть настигла его при подготовке к возвращению на родину.
— Почему же он не вернулся раньше? Сразу после революции?
— Олечка, он же художник. Это надо понять. Он начал одну работу…
— Никакая работа не может оправдать добровольный отрыв от родины, — возмущенно перебила Михина Оля. — Вы можете оправдать человека, бросившего свою мать?
— Вы не горячитесь, Олечка. Ну зачем же так горячиться? Картины Рериха вас задели, верно? А почему они такие? Потому что судьба у художника была особенная.
— Горы можно писать и у нас в Средней Азии.
— Я думаю, что Рерих любил Россию не меньше нас с вами. Он жил в отрыве от родины по необходимости.
— У него было задание? — встрепенулась Оля.
Михин улыбнулся и сказал:
— Можно сказать, что да.
— Секретное?
— Да.
— Почему же тогда ВЫ об этом знаете? — спросила Оля коварно.
Михин усмехнулся:
— Это не такое задание, о котором вы думаете. Мне известно об этом от одного рижского искусствоведа. Он был близким знакомым художника. Люди из круга Рериха знали о его деятельности в Индии. Я имею в виду те ее стороны, о которых не говорится в его жизнеописании. — Михин кивнул на шкаф, куда уже успел спрятать возвращенную Олей книгу.
— Я тоже хочу знать об этих сторонах, — заявила Оля с решительностью. — Расскажите мне, Вячеслав Иванович, о Рерихе все, чтобы я не думала дурное.
Михин посмотрел на нее пристально и спросил:
— Как вы относитесь к легендам?
— Как к фольклорному жанру. При чем тут легенды?
— А при том, что Рерих относился к легендам как к замаскированной правде. Он считал, что в образах и символах спрятана неизвестная для большинства из нас действительность. В Индии, Монголии, на Тибете ходят рассказы о Шамбале, таинственной горной стране, где живут высокоразвитые люди. Они умеют, например, общаться с другими на расстоянии. Вот мы с вами сидим здесь, разговариваем о Шамбале, а там, может быть, кто-то нас слушает. Если надо, он может отправить вам или мне прямо в сознание свою мысль — так, как мы посылаем телеграммы.
— Что за чушь! — воскликнула Оля и вдруг почувствовала озноб.
— Вы что, опять дрожите, Олечка? — спросил озабоченно Михин.
— С чего вы взяли? — отказалась она признать очевидное. — И Рерих в эту глупость верил?
— Говорят, он сам получал такие «телеграммы».
— Он это просто вообразил! — воскликнула Оля.
— Горные пейзажы Рериха, что вы видели, связаны с его экспедициями. Он предпринял несколько экспедиций в поисках Шамбалы. Никто не знает, где она находится. В легендах говорится, что Шамбалу могут найти только те, кто туда вызван. Рерих искал ее в Гималаях, на Тибете. Он даже был у нас на Алтае. Легально, разумеется — вы не подумайте. Интересно, что в Сибири, вокруг Байкала, тоже ходит легенда о загадочной высокогорной стране без адреса. В одних местах ее называют Беловодье, в других — Нагорье…
— И нашел Рерих Шамбалу? — оборвала Михина Оля.
— По-моему, нет.
— Значит, он туда не был вызван! — злорадно заявила она. — Высокоразвитые люди, телеграммы в сознание — как можно в это верить?!
— А почему вы так нервничаете, Олечка? Разве мы, в нашей стране, не провозгласили, что возможности человека неисчерпаемы?
Оля вскочила, поискала слова, не нашла их и сбивчиво проговорила:
— Я пошла. Мне надо идти. Мне надо подумать…
И бросилась к двери.
Душистый апрельский воздух, овеявший Олю на улице, снял ее дрожь, но тогда началось другое. Солнечная Москва потускнела и отодвинулась, а перед Олиными глазами возникли розовые и голубые горы Рериха. Картины наплывали друг на друга, изображенные на них фигурки двигались и, оставляя свой антураж, перебирались в другой. Скоро Оля увидела на одной из горных вершин у самого горизонта вытянутую к небу башню с крышей-конусом. Этой башни у Рериха она не помнила.
На острие конуса вспыхнул яркий свет, и Оля инстинктивно зажмурилась. Когда она открыла глаза, перед ней была Москва. «У меня галлюцинации!» — подумала Оля, и от этой мысли ей почему-то стало радостно. Она успела только отметить, что идет уже по Пятницкой улице, как снова оказалась в горах. Теперь с башни, через все огромное пространство, падал ей на дорогу луч. Оля делала шаг, и луч ровно на столько же отодвигался от ее ног.
Без какой-либо закономерности ее зрение перемещалось с одного фокуса на другой — с московской улицы на горную тропу. Улицы менялись, тропа оставалась та же. Наконец она обнаружила, что успела пройти пешком Замоскворечье, Китай-город и оказалась теперь у площади Ногина. Через пару переулков жил Резунов. Недалеко была и остановка автобуса, на котором можно было доехать до общежития. «К Алику!» — решила Оля.
Алика в общежитии не было, и его соседи не знали, где он. В своей комнате она застала вечеринку. Оля выпила с компанией чаю, но сидеть за столом не осталась. Она еще раз сходила к Алику. Брата у себя по-прежнему не было. Тогда она поехала к Резунову — ей нужно было кому-то это рассказать. Что «это» — требовалось еще разобраться. Почему вдруг появились галлюцинации? Перевозбуждение? А оно из-за чего? Из-за картинки? А башня откуда взялась? Видела она ее все-таки у Рериха или нет? А дрожь? И чего это она так веселится из-за всего этого? Отмечает признаки явного сумасшествия — и веселится!
Резунов оказался дома. Оля выложила ему взахлеб свою историю. Он слушал рассеянно, думал о чем-то.
— Тебе, наверное, неинтересно? — обиделась Оля.
— Да нет, почему же.
Зазвонил телефон. Борис взял трубку нехотя, но, узнав голос, изменился в лице.
— Здравствуйте, Аркадий Викторович! — приветствовал он звонившего.
«Да это декан!» — поразилась Оля.
— Ефим Сергеич мне звонил буквально несколько минут назад, — сообщил Резунов в трубку.
«Он только что говорил с парторгом! Что-то стряслось», — соображала Оля и слушала дальше.
— Нет, я сейчас не один… Хорошо-хорошо, Аркадий Викторович. Через полчасика.
— Что случилось? — спросила Оля, когда Борис положил трубку.
— Да ничего, — ответил он ей как чужой. — Партийные дела.
— В воскресенье?
— А что особенного? И в воскресенье могут быть партийные дела.
Оля опять начала о башне, но Резунов ее остановил:
— Детка, давай в другой раз. Мне еще надо доделать одну работу.
У Оли потекли слезы. «Я же не плачу, а слезы текут, — спокойно подумала она и поправила себя: — Раз слезы текут, значит, плачу. Только с чего?»
— Ну что ты, детка, что ты… Я не хотел тебя обидеть, — забеспокоился Резунов. — На факультете и правда заваривается сейчас каша, но я не могу об этом говорить, ты же понимаешь… Ты скоро сама все узнаешь…
— А, каша! — воскликнула Оля и засмеялась сквозь слезы. Они продолжали течь. Оля попросила у Резунова платок, вытерлась, чмокнула его в щеку и ушла.
В общежитие она вернулась поздно. Заглянула к брату — его соседи были еще на ногах, сам Алик так и не появился. Она пошла к себе спать. На следующее утро соседки не смогли ее добудиться. Она проснулась только в полдень. В университет было ехать уже ни к чему — она поехала к Михину.
— Можно еще разочек посмотреть вашу книжку о Рерихе? — ошарашила Оля его прямо на пороге.
Он впустил ее, дал книгу. Когда Оля стала переворачивать страницы, у нее опять потекли слезы.
