Сказочники услышали, как по полу что-то с грохотом покатилось.
— Смотри, канистры, — сказал кто-то наверху, затем раздался скрип отодвигаемого комода.
Шон указал Мурзилке куда-то вниз, и тот моментально распластался на полу. Малыш сорвал с головы парик, ловко засунул мачете в рукав.
Через мгновение дверца подвала была открыта.
— Что произошло? Вы кто? — задал вопрос полицейский, сунув голову внутрь.
Закрывая с непривычки глаза от света, Шон стал выкарабкиваться наверх.
— Этот сумасшедший парень затащил меня с братом в подвал и хотел сжечь! — протараторил он, стараясь не смотреть в глаза полицейским, которые с явным недоверием оглядывали его.
— Документы есть при себе? — спросил лейтенант.
— Помогите мне подняться! — донесся из подвала голос Мурзилки.
Лейтенант бросил на своего коллегу многозначительный взгляд, и тот начал спускаться вниз.
Шон заметно успокоился.
Теперь ситуация под контролем.
— Документы! — потребовал лейтенант уже куда строже.
Малыш сделал вид, что роется в карманах. От него не ускользнуло, что полицейский заметил ножны, болтающиеся на его поясе.
— Это что?
— Это? — Шон изобразил удивление. — Это ножны. Мы с братом играли в мексиканских бандитов.
Лоб лейтенанта прорезали морщины. Его ладонь легла на кобуру.
— Где ваши документы?
На лице сказочника появилась широкая ухмылка.
— Они там, у моего брата.
В это время прапорщик полиции Борис Павличенко на ощупь спускался вниз. По мере того как он переставлял ноги по ступенькам, мокрым от бензина, в его ноздри начал заползать иной запах — миазмы разлагающейся плоти.
Он зажал нос.
— Помогите, — раздался слабый голос.
Борис повернулся и увидел мужчину, лежащего на полу.
— Он переломал мне ноги лопатой и еще, кажется, ребра, — задыхаясь, проговорил Мурзилка.
Прапорщик медленно приблизился к нему.
— Что здесь случилось? — спросил он.
Сотрудник полиции видел, что человек, лежащий на полу, облачен в странное одеяние, никак не присущее зрелому мужчине. Какой-то нелепый комбинезон, смешные клоунские ботинки.
— Я не могу подняться, — прокряхтел Мурзилка. — Дайте руку.
Прапорщик нагнулся, и в этот момент толстые как бревна лапы сказочника с силой ударили его по ушам. Оглушенный внезапной болью, он вскрикнул. Перед глазами замерцали снежинки, пульсирующие всеми цветами радуги.
Мурзилка повернул тумблер, запустил мотор с винтом.
— Иди ко мне, пупсик! — пропыхтел он, обхватил за шею полицейского, ополоумевшего от боли, и плотно прижал его к себе.
Свист лопастей, наточенных как бритва, прежде звонкий, вдруг стал глухим и булькающим.
От истошного воя полицейского вздрогнул даже Шон, хотя он и ожидал чего-то подобного.
— Наши документы на животике моего брата, — посмеиваясь, сказал он. — Рекомендую взглянуть.
В ладони лейтенанта мгновенно оказался «макаров». Другой рукой он потянулся к поясу, но тут же замер — рация осталась в машине.
— Борис! — крикнул офицер полиции, не сводя глаз с Шона.
Тот ухмылялся, глядя на черный ствол.
Крики из подвала стали слабеть.
— Мой брат ненавидит таких, как вы, — сказал Шон, облизнувшись. — Поэтому и набил себе такую наколку. Была бы возможность, он бы всех вас перетрахал.
— Заткнись! — рявкнул Михаил и повернулся к Шону боком, намереваясь спуститься вслед за своим напарником.
Пальцы сказочника разжались, выпуская наружу громадный нож.
Как только полицейский отвел от него взгляд, лезвие с хрустом перерубило ему шейный позвонок. Лейтенант вздрогнул. Из широкой раны забил фонтан крови, заплевывая алыми кляксами стену. Шон ударил снова и с наслаждением потянул лезвие на себя, увеличивая разрез, смертельный и без того.
Пистолет покатился по ступенькам в подвал. Полицейский уперся слабеющими руками в пол.
Шон хрюкнул, размахнулся. Третий удар практически отделил голову от шеи, и лейтенант с шумом скатился вниз. Несколько секунд по его ногам пробегала дрожь, будто они, в отличие от агонизирующего тела, не были готовы умирать.
Мурзилка выключил винт, отшвырнул труп лейтенанта и быстро вылез наружу. С дико вращающимися глазами, с ног до головы залитый кровью, он был похож на демона, выползшего из преисподней.
— Надо сматываться, Мурзилка, — сказал Шон. — Все пошло наперекосяк. Скоро тут будет полно легавых, а это уже не сказки.
— Я найду этого гребаного мазилу и его киску. Только тогда мы уедем отсюда, — безапелляционно отрезал Карлсон и вытер лицо, заляпанное брызгами крови. — Будет так и никак иначе!
— Мурзилка…
— Захлопнись! — гаркнул здоровяк и подтащил к себе Шона, словно тот был щенком, сделавшим лужу в неподобающем месте. — Когда все закончится, я с тобой поговорю отдельно. Насчет твоих долгов, лекарств типа валокордина, развлечений с дохляками. Наконец, насчет моего пальца. Ты понял?
— Конечно, — пискнул Малыш.
«Он меня убьет!» — подумал он, и ему вдруг сделалось страшно.
Когда Александр приблизился к Тане, она вновь была без сознания. Весь рот и подбородок женщины были залиты кровью. Он провел указательным пальцем по обожженной коже любимой, потрогал неровную линию глубоко прокушенных губ, из которых все еще сочилась кровь.
— Мне понравилась твоя шутка с булавкой, — грустно сказал Саша. — Я нашел ее под матрасом. Зачем ты меня обманывала? Чего ради грызла губы? Я и так все видел. Ты ведь ничего не глотала. — Он поцеловал ее обнаженную грудь, покрытую грязными разводами, поласкал языком темный сосок, затем поднял голову и с легким удивлением посмотрел на волосы Татьяны. — Ты седеешь, родная, — сказал Денин, бережно перебирая пальцами пряди женских волос, серебрящихся в свете луны, выглянувшей из-за облаков. — Ничего страшного. Тебе даже идет седина. Осталось совсем чуть-чуть. Я уже почти все закончил, но приехала полиция. Они все испортили. Сказочники, наверное, их убьют, а потом будут искать нас. Вряд ли они уедут, пока не заполучат нас. Но это им не удастся.
Саша потерял интерес к волосам любимой. Теперь он с мечтательным выражением смотрел куда-то вдаль, в ночную пустоту.
— Скоро мы будем далеко отсюда. Я уже решил. Мы поедем на море. — Он поковырялся в карманах, вынул перочинный нож. — Если вдруг меня убьют, сопротивляйся до последнего. Не дайся им живой, котенок. Ты знаешь, зачем они пришли сюда. — Александр немного помедлил, будто приводя мысли в порядок, после чего сконфуженно произнес: — Я не виноват в смерти этой женщины. Да, той, которая пришла к нам из ЗАГСа. Я же не знал, что у нее слабое сердце. Это был несчастный случай, Таня. — Он проверил цепь, еще раз нежно поцеловал женщину и заявил: — Пора закончить дело.
— Ты что-то хотел сказать, Малыш? — осведомился Мурзилка.
— В подвале валялась бумажка, — сказал Шон, протягивая приятелю смятый клочок.
— Ну и что? Может, художник ею подтерся, а ты пакость всякую подбираешь!.. — Карлсон пробежался глазами по неровному тексту. — Гроб, веревка, рамка для фото, свечка, простыня, краски, телефоны — три штуки, канистры — две штуки… — Он оторвал взгляд от записки и посмотрел на Шона.
— Художник готовился, — сказал тот.
— Да и хрен с ним! — заявил Карлсон и скорчил физиономию. — Сказка продолжается. Я не уйду отсюда, пока не найду его.
Шон нервно улыбнулся. Ему очень не хотелось оставаться в этом доме после убийства полицейских. Шут с ним, с этим художником. Ему недолго на свободе гулять осталось, судя по тому, как он тут накуролесил.
— Я проверю чердак, — сказал Карлсон. — Дай мне фомку.
Шон с несчастным видом поплелся на кухню.
— Варенья хочешь? Ты не голоден? — полюбопытствовал он, роясь в сумке, стоявшей на полу.
— Пока нет, — отозвался Мурзилка и начал подниматься по лестнице, ведущей на чердак, на дверце которого висел огромный черный замок.
Потом он с ожесточенным видом принялся выламывать дужку, вдруг замер, на секунду приложил ухо к щели и крикнул напарнику:
— Там кто-то есть!
— Три телефона, — пробормотал Малыш, вернувшись мыслями к списку художника, найденному в подвале. — Зачем ему три мобилы?
— Ты чего стоишь столбом?! — рассердился Карлсон. — Иди на улицу, они могут уйти через окно!
Шон засеменил наружу.
— Надоело все, — буркнул он и взмахнул мачете. — Ты начинаешь меня доставать, Мурзилка.
Карлсон вновь прислушался. За дверью были слышны какой-то шорох и несвязное бормотание.
— Я так не играю, — пробурчал он, нажимая на фомку.
Наконец дужка лопнула и с лязгом вылетела из петель. Сказочник открыл дверь, вдохнул терпкий запах пыли и старого тряпья.
— Я чувствую тебя, художник, — зашипел он, вползая на коленях на чердак.
