— В твоем зале разрешается сидеть только академикам, — сообщила с сарказмом она.
Дежурная тоже остановилась и ждала.
— Мы коллеги, — объяснил я строгой женщине, которую хорошо знал в лицо. — Вместе работаем над одной научной статьей.
— И работайте на здоровье, — ответила дежурная, — только не здесь. Вход в этот зал по специальным пропускам.
Я вышел вместе с Надей за дверь. Мы последовали к лестнице и остановились на том же месте, где разговаривали полчаса назад.
— Страна начальников. Каждая шушера тобой командует! — возмущалась Надя. Заметив мою усмешку, она вскипела еще больше: — Уж не хочешь ли ты мне дать понять, что и я сама такая, как та мымра?
Вместо ответа я сообщил:
— «Моя революция» — совсем не то, что ты думаешь.
Новость впечатления на Надю не произвела: ее настроение было совершенно испорчено.
— Спасибо за услугу. Извини, что так получилось, ты только зря потерял время.
— Если хочешь, я прочитаю книжку Наламы и перескажу тебе вкратце ее содержание.
— Спасибо, не стоит. Я что-нибудь придумаю и доберусь до Наламы сама. Знать в общих чертах содержание для меня мало, мне надо сделать выписки.
— Я могу для тебя сделать и выписки.
Надя просмотрела на меня оценивающе.
— А твое драгоценное время?
— Завтра ты получишь от меня конспект.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарила она и посветлела.
— Завтра же я могу тебе передать и ответ Ханса. Я разговаривал с ним позавчера о тебе, он попросил дать ему подумать. Сегодня вечером я собираюсь зайти к нему за ответом.
— Хорошо, — только и сказала Надя, опять изменившись в лице.
СТЕПАНКалистратова Степан перехватил на выходе из парадного. Зампредседателя райисполкома сопровождал неизвестный товарищ.
— Моя группа провела обыск у некой Симаковой, по кличке Налама… — начал докладывать Линников.
— Что?! Кто послал? — вскричал Калистратов.
— Комиссар Сочельник. Пришел сигнал, что эта гражданка прячет золото.
— Вот ведь дурачье! — возмутился зампредседателя и переглянулся с товарищем. — Это у Симаковой золото! Ты что, парень, никогда не слышал о Симаковой?
— Не слышал, — признался Степан.
— Посмотри, какая неграмотность! Молодежь ничего не знает о нашем революционном прошлом, — пожаловался Калистратов товарищу. — Вот он, губошлеп — стоит, моргает, в голове сквозняк. Видели ее «охранку»?
Степан ответил глухим, низким голосом, не поднимая глаз от земли:
— Я ее порвал. По ошибке.
— Какая еще ошибка? Ты мне дурака не валяй! — прорычал Калистратов.
Степан стал красный. Он вскинул на Калистратова взгляд и проговорил:
— Товарищ зампредседателя! Я сегодня без отдыху, не емши, четырнадцать часов на дежурстве и могу ошибиться. Я готов свою ошибку исправить. Вы сами знаете, внешний вид гражданки Симаковой может сбить с толку. Я думал, ее «охранка» — фальшивка. Мало ли теперь фальшивых «охранок»…
— Чего ж не емши-то? Мы ваш отдел повышенным пайком обеспечиваем, — недовольно отреагировал Калистратов и объяснил товарищу: — Я знаю Наталью Трофимовну по ссылке в Забайкалье, в Бурятии. Там она нас всех удивила — буддизмом увлеклась.
— Религией, что ли? — уточнил товарищ.
— Она говорит, что это не религия. Их Будда — вроде не бог, а этот, как же выразиться…
— Просветленный, — подсказал Линников быстрее, чем успел подумать.
Зампредседателя с товарищем недоуменно на него уставились.
— А ты откуда знаешь? — строго спросил Калистратов.
— Да так, случайно, — смутился Степан, ругая себя: ведь зарекался не влезать в разговор со своими познаниями, сколько уже было неприятностей из-за этого.
— Наталья Трофимовна говорит, что это тоже атеизм, только азиатский, — продолжал Калистратов. — Симакову надоумили посетить поселок Нагорье в горном Забайкалье. Там живет всякая сборная селянка: китайцы, персы, индийцы и прочая азиатчина. Предки их были религиозными мракобесами, и сами они такие же. Кто бы мог подумать, что Симакова в этот их буддизм вдарится. Когда она из Нагорья вернулась, мы ее не узнали: одета в красный балахон, на макушке коробочка привязана. Там она какую-то записку носит. Видал, как бывает?
— Чокнулась, что ли? — хохотнул товарищ.
— Да нет, она в своем уме. Ум у нее — другим бы такой. Я и говорю: никто не понимает, как Симакова, одна из наших первых социал-демократов, в такую причуду могла впасть. Ну да ладно, ей, с ее заслугами перед революцией, почудить на старости лет позволить можно — верно говорю?
Товарищ снисходительно махнул рукой, и Калистратов повернулся к Степану.
— Как Наталья Трофимовна, в полном здравии?
— Вроде да. Она вас просила зайти, — сказал Линников и задним числом обнаружил, что все у него в голове перепуталось: к чему было теперь Калистратову заходить к старухе, раз подтвердилось, что в ее дурацкой коробочке — только какая-то записка?
Незнакомый товарищ, услышав о просьбе Наламы, удивленно вскинул брови.
— Я иногда проведываю ее. Никого у нее нет, одинокая она, — пояснил Калистратов и повернулся к Степану. — Я сейчас Симаковой новую «охранку» выпишу, а ты отнесешь, понял? И извинишься. В следующий раз веди себя умнее. Больше надо мозговать, парень. А то ведь мозгуете уж больно примитивно: старуха в балахоне — значит, дура или враг народа. Жизнь, парень, сложнее. Надо учиться мозговать. Вообще надо учиться, больше книжек читать! Ты вот когда последний раз книгу открывал?
— Сегодня ночью.
— Почему ночью?
— Я ночами читаю, больше некогда.
— А читал-то что?
— Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, том семь.
— Книгочей х…! — выругался Калистратов и, попросив товарища обождать, отправился обратно в свой кабинет.
Степан проводил зампредседателя недоуменным взглядом: чего он на словарь-то обозлился?
Лешу и Богдана Степан обнаружил у двери Наламы.
— Опять молиться взялась, — доложил Каманов.
— Вы чего здесь, а не внутри?
— Нас там в сон клонит, — был ответ.
Сообщив о разговоре с Калистратовым, Степан отправил ребят в райчека. Сам он туда возвращаться не намеревался и потому сказал Леше, с которым жил в одной комнате, чтобы тот получил в отделе заодно и его паек. После того как товарищи ушли, Степан тихонько толкнул дверь и увидел то же, что час назад: друг напротив друга сидели, раздвинув колени, две неподвижные фигуры. За окном стало темно. Свеча была теперь единственным источником света. Степан тихо прикрыл за собой дверь и остался стоять на пороге.
Прошло какое-то время, и Налама поднялась с пола. Величавая, она посмотрела на Линникова как царица. Как он мог принять ее за чокнутую? Степан подошел к старухе и протянул ей бумагу.
— Товарищ Калистратов просил вам передать новую «охранку».
Налама, взяв документ, кивнула головой.
— Извините. Ошибочное впечатление.
Старуха, кивнув еще раз, пошла с бумагой к сундуку.
— Бывает, сделаешь упрощенное заключение, — оправдывался Степан, сам не зная зачем. — Недостаток образования. Вот кончится война, пойду учиться. Теперь такая возможность есть для всех, кто тянется к знаниям. Я с детства тянусь. Читаю все подряд.
— Я не думаю, что читать все подряд — хорошо, — наконец подала голос Налама.
— Так выбирать-то не приходится, — обрадовался Степан ее отзыву. — Читаю, что под руку попадет. При обысках у «бывших» хорошие книжки попадаются. Сунешь за пазуху и ходишь с ней, пока не вычитаешь…
— А что, так можно — совать за пазуху вещи при обыске? — спросила Налама и перевела взгляд на грудь чекиста. Линников и забыл, что у него под рубахой все еще лежала брошюрка Симаковой. Он покраснел и пробормотал:
— Так это ж книги, не бриллианты же…
— Книги могут быть дороже бриллиантов.
— Вы имеете в виду сердечную привязанность? Это верно. Это я и по себе знаю. Только вы забываете, что мы имеем дело с врагами народа. Какое может быть к ним сочувствие? — оправдываясь, он двинул руку к спрятанной книге, но старуха его остановила.
— Можешь мою книжку оставить у себя.
Взбодренный легкостью, с какой уладилось неприятное дело, Линников спросил:
— Хочу вот полюбопытствовать, что за записку вы носите у себя в коробочке?
Налама пристально взглянула на чекиста и проговорила отчетливо, как учительница:
— Слова там такие: «кажется все, в том числе — одиночество».
Степана прокололо разочарование. Глупость какая! Дурацкие слова не просто ему не понравились, они почему-то вызвали в нем тихое бешенство. Он вгляделся в Наламу: какая это, к черту, царица? Перед ним стояла маленькая старушка в нелепом красном балахоне. Неприятно выделялась ее непропорционально большая голова — уродица цирковая, а не царица.
