Выясняется, что человек в окне – из ФБР.
Через десять минут появляется информация: в фургоне оказался подвыпивший турист из штата Мэн. На тротуар он залез, чтобы полюбоваться ярко освещенным муниципальным зданием.
– Дома мы паркуемся на газонах. Я решил, что не стрясется ничего страшного, если заехать на площадь. А потом ко мне кинулся какой-то тип с пистолетом, – рассказывает он остановившим его полицейским.
В одиннадцать пятьдесят Воорт находится на командном пункте, когда рации взрываются шквалом сообщений. Еще один фургон был замечен возле Хьюстон-стрит; двигается на юг.
Но после примерно двухсот таких обнаружений с момента начала наблюдения подобные сообщения уже не вызывают тревоги – только умеренный интерес, с которым присутствующие слушают доклады копов, приказывающих фургону остановиться на перекрестке Принс-стрит и Бродвея, и второй команды, остановившейся в пятидесяти футах от фургона.
– Полицейские у окон. Качают головами. Это не он.
В одиннадцать пятьдесят пять с вертолета докладывают о фургоне, двигающемся на юг по федеральной магистрали со стороны въезда на Хьюстон-стрит по направлению к мэрии. Еще один фургон едет по федеральной магистрали на север, им навстречу.
Оба фургона едут по мосту в Бруклин.
К этому времени командный пункт завален мусором: бутылками из-под «коки» на столе, коробками из-под пиццы в мусорных корзинах, контейнером с блюдами китайской кухни возле компьютеров, обертками шоколадных батончиков возле микрофонов. Пахнет духами, одеколоном и потной одеждой.
– Был такой коп по фамилии Мерфи, – говорит Аддоницио. Последний час он не встает со складного стального стула. – Если Мерфи приказывали искать красный «фольксваген», он в тот день видел только красные «фольксвагены». Если ему говорили про зеленый «студебекер», пурпурный «метрополитен» или двухцветный «шевроле» с каким-нибудь зеленым чудовищем за рулем, ему именно они и попадались. Знаете, чем этот Мерфи прославился? В честь него назвали закон Мерфи.
Одиннадцать пятьдесят девять.
– Ну, сегодня он определенно не появится, – предсказывает детектив по фамилии Пэрди, бойкая брюнетка из Стейтен-Айленда, всю ночь расчесывавшая шелковистые волосы.
– Может, он уехал в Гонолулу, – хмыкает Микки. – Я бы и сам не прочь.
– Ну что же, мальчики и девочки, полночь. Похоже, полковник Шеска был прав насчет…
И тут оживает рация. Голос агента ФБР с мягким алабамским выговором:
– У меня голубой фургон «форд» с красно-белым… массачусетский номер… выезжает на Манхэттен из туннеля Бруклин-Бэттери.
Воорт вспоминает агента, которого запомнил по вопросам на вчерашнем инструктаже: высокую большеглазую брюнетку, выпускницу Йельского университета, заявившуюся на совещание с ракеткой для сквоша и портфелем. Ее наблюдательный пункт в шестиэтажном здании юридической фирмы на Гринвич-стрит, откуда открывается великолепный вид на вестсайдское шоссе.
Она спокойна, как пилот истребителя «фантом», наблюдающий за приближением вражеских МиГов.
– Вижу погнутый задний бампер. Наклейки на бампере есть, но разобрать их не могу. Он поддает газу! Поворачивает на восток, на Парк…
Детектив Пэрди откладывает расческу.
– К нам.
Джек Лопес делает два шага к радисту, хмурится. Воорт и Микки бегут к двери.
Нет никакого резона оставаться здесь. На часах полночь, и если это тот фургон, рисунок Фрэнка Грина лишь так может обрести смысл.
За спиной они слышат крики из рации:
– Он проскакивает красный! Увеличивает скорость.
Они перепрыгивают через две ступеньки, из раций доносится треск, куртки остались на командном пункте. Если фургон будет так и дальше мчаться, он окажется на площади раньше их.
На Парк-стрит фургон не останавливается по приказу преследующей полицейской машины.
– Так Шеска сказал, что Грин не появится до завтра, да? – выдыхает Микки.
Воорт представляет себе, как кризисные команды лезут в «сломанные» грузовики за оружием, целятся с крыш, не стреляя пока на случай, если водитель окажется невезучим лихачом или пьяницей – просто человеком, оказавшимся в неподходящем месте в неподходящее время, нарушившим неподходящие законы.
На командном пункте рации будут стрекотать, как автоматы.
– Водитель в машине один! Белый мужчина.
Воорт вынимает пистолет. В лицо бьет ветер.
Завывают сирены.
Запыхавшийся Микки хрипит:
– Тебе не кажется странным бежать к бомбе?
Впереди копы и агенты выстроились в стрелковую цепь под аркой муниципального здания. Воорт присоединяется к ним в том месте, где они прячутся за полицейскими машинами, приготовившись к атаке.
– Вот он!
А фургон, когда Воорт видит его за квартал, взлетает в воздух, попав на ухаб. С грохотом обрушивается на дорогу. Потом, словно при оптической иллюзии, кажется, заваливается вперед, выправляется, и у Воорта мелькает мысль: «Он начинает взрываться», но вместо огня он видит дым из-под колес, и фургон сносит куда-то вбок.
Взрыва нет. Водитель заметил вооруженных людей. И ударил по тормозам, одновременно пытаясь повернуть, сманеврировать. Машину словно тянет в разные стороны: вбок от нажатого тормоза, вперед по инерции, вверх из-за тормозного усилия.
«Сдавайся! – мысленно кричит ему Воорт. – Сдавайся! Подними руки! Ты же увидел нас. Сдавайся!»
Повсюду сирены.
Фургон, остановившись, изрыгает черный дым выхлопа. В свете фонарей он кажется живым. Приподнимается и опускается, переводит дыхание, решает, что делать.
Воорт и Микки могут только следовать за первым броском людей в кевларовых жилетах и шлемах из взрывотехнического отдела.
Воорт знает, что не должен приближаться, но не может ничего с собой поделать. Кроме того, дверца фургона открывается.
Вылезающий человек пронзительно вопит, так что ужас в его голосе не заглушить даже сиренам:
– Не стреляйте в меня! Не стреляйте!
К тому времени, как Воорт оказывается возле машины, полицейские уже уложили водителя лицом вниз и надели наручники. Взрывотехники уже в фургоне. Воорт слышит крик:
– Нет бомбы! Нет бомбы! Здесь картины!
Теперь Воорт видит лицо водителя. Застегнув наручники, копы перевернули его на спину.
Мальчишка. Не Грин. Лет двадцати, в вязаной шапочке и заляпанной краской толстовке. Черт.
Обезумевший от страха коп орет на водителя:
– Ты чего творил?
Агент ФБР, молодой парень в темном пальто, согнулся пополам – его рвет прямо на мостовую.
Водитель оказывается художником. По его словам, час назад жена позвонила ему в ателье в Бруклине и объявила, что уходит. Он был готов на все, лишь бы добраться домой до того, как она уйдет, думал только о том, как убедить ее остаться.
– Разве брак ничего не значит? – плачет художник, когда его уводят. – Она замужем, а спит с каким-то типом.
Воорт осматривает фургон. И правда, к борту прислонены картины. Сквозь защитную пленку на верхней видны голубое небо и озеро. Солнечный день, блестящая, как стекло, вода, мужчина и женщина плывут на каноэ.
У Воорта подкашиваются ноги. Он опускается на землю рядом с фургоном, не чувствуя холодного асфальта.
Микки тяжело садится рядом.
– Меня тошнит от этой дряни, – говорит он. – Я еду домой. Где ты встречаешься с мисс Бен Хусейн?
– Микки, в Ку-клукс-клане есть вакансии.
– Я не расист, а ККК – убийцы. Но если бы кто-то из них заболел, бьюсь об заклад, она бы его лечила.
Пятнадцать минут спустя, в кабинете мэра, Аддоницио и комиссар орут друг на друга во весь голос, нос к носу; их ярость подпитана долгим ожиданием и ложными тревогами.
– Я отменяю завтрашний банкет! – вопит Аддоницио.
– Я не склоняюсь перед террористами! – кричит комиссар. Сточки зрения Воорта, это звучит просто глупо, учитывая обстоятельства.
Мэр, созвавший совещание сразу после сообщения о фургоне, сидит за огромным столом и ждет, пока они выкричатся. Если Тедди Рузвельт советовал президентам ходить тихо и носить большую дубинку, то успешные мэры Нью-Йорка ходят, как слоны, и обладают длинными языками. Но сегодня Хиззонер спокойно взвешивает последствия, риск, альтернативы. Куда ни кинь – всюду клин.
– Ты не хочешь склоняться перед террористом? – рычит Аддоницио. – А я не хочу нести ответственность за гибель тысячи копов.
Комната больше Овального кабинета в Белом доме, ее размеры вполне соответствуют теории «слонов». В краю хвастунов чем больше кабинет, тем круче. Окна распахнуты. Хиззонер славится любовью к бодрящим бризам, скульптурам Фредерика Ремингтона и живописи Джорджии О'Кифф ее нью-йоркского периода. Полотна вздымающимися черными башнями 1920-х, когда она жила в городе – очертания строений славят «эпоху джаза», – висят над камином и на стенах.
