— Режьте глубже, — говорит Хиллстед. — Чтобы я увидел кость.
Джозеф Сэндс хотел, чтобы я коснулась его лица. Питер Хиллстед хочет, чтобы я коснулась своего собственного лица, и я это делаю, я режу решительно и глубоко. Боль жуткая. Лезвие острое, как бритва, оно взрезает щеку без колебаний. Рана длинная, много крови. Она потоками стекает мне на губы. Я пробую мое собственное вино.
Дракон кричит.
Хиллстед смотрит как завороженный. Один видный мне глаз расширен. Он наслаждается. Удовлетворяет жажду крови.
Я даю ему время получить удовольствие.
Затем я показываю на него ножом:
— Так как? Могу я освободить Элайну?
Его глаз все еще расширен. Кровь капает с моего подбородка, и глаз следит за ней.
— Питер. — Взгляд неохотно отрывается от крови. — Могу я ее освободить?
Морщинки у глаза. Хиллстед снова улыбается.
— Ну… — говорит он, продолжая тянуть время. — Нет. Не думаю. Нет.
Я одновременно ощущаю отчаяние и презрение.
— Можно было заранее догадаться, — говорю я. — Если бы ты хотел быть оригинальным, то отпустил бы Элайну. А пойти на попятный — так ведь я этого и ожидала.
Он пожимает плечами:
— Всем не угодишь.
— Ты все еще можешь угодить мне, Питер.
— Это как?
— Умереть, Питер. Умереть.
«Смелые слова», — думаю я. Но по-прежнему боюсь поднять пистолет.
Он смеется:
— Это понятно, Смоуки. Теперь давайте займемся делом. — Он одной рукой хватает Бонни за шею. В другой — нож. Он все еще у горла девочки. — Вы дали мне то, что я хотел. Пора заканчивать.
Я роняю нож. Он следит, как нож падает со звоном на пол.
Я тоже слежу за ножом, завороженная металлическим блеском и пятном крови на таком остром лезвии.
Я говорю:
— И как все должно закончиться, Питер?
— Вы же знаете, Смоуки, тут мало вариантов. Или так, или иначе.
Я смотрю на него. Я существую на двух уровнях. Одна часть меня смотрит на Хиллстеда, слушает его, отвечает. Другая все напрягается и напрягается, стараясь расслышать голос.
— Что это значит, «так или иначе»?
Снова морщинки у глаза.
— Я собираюсь перерезать Бонни горло, Смоуки. Я буду считать до десяти и затем разрежу ей горло от уха до уха, получится такая широкая мокрая ухмылка. Конечно, если вы не убьете меня до того. — Нож шевелится. — В любом случае, что бы ни случилось, я уверен: вы застрелите меня, я умру. Значит, первый вариант: вы убиваете меня до того, как я перерезаю Бонни горло, и она остается жить. А второй вариант? — Он бросает взгляд на пистолет в моей руке. — Снова Алекса. Бонни умирает, потеряна еще одна дочь. Все равно вы меня убиваете… но слишком поздно, слишком поздно.
Вот теперь я слышу голос.
«Мама».
— Все, что от вас требуется, милая Смоуки… — Появляется его голова. Он ухмыляется. — Давайте я помогу вам в последний раз.
«Послушай меня, мама. Ты можешь это сделать. Все будет хорошо».
Внутри меня возникает огромная неподвижная пустота.
— А пошел ты!
— Не думаю. — Он улыбается шире. — Смотрите не ошибитесь, Смоуки. Я даю вам десять секунд, потом я ее убью. Взмахну ножом и перережу тоненькое горлышко. У вас единственный шанс — пристрелить меня. Разумеется, вы можете промахнуться и вместо меня убить девочку, точно так же, как вышло с Алексой. Вы можете застрелить еще одного ребенка.
С моего лица течет кровь. Я вижу только глаза Бонни.
Но душу мою заполняет Алекса.
Я вдруг вспоминаю все то прекрасное, что было в моей дочери. Сразу все. Каждый момент, когда я видела ее улыбку, прижимала ее к себе, вдыхала аромат ее волос. Каждую слезу, которую я утирала, каждый ангельский поцелуй, который она мне дарила. В последнее время я все чаще ее вспоминаю. Но эти воспоминания в тысячу раз более живые. В миллион раз.
Все ушло, ушло навсегда.
— Будет вам, агент Барретт. Я начинаю считать.
Я плыву в океане слез, и у этого океана нет берегов.
Снова всплывает проклятый вопрос: «Будет моя рука трястись, если я направлю пистолет на себя?» Можно и так кончить. Легко. Быстро.
Конец воспоминаниям. Я жажду этого больше, чем всего остального, — не знать прошлого.
— Вы были моим Абберлайном, Смоуки. Вы должны радоваться, вы лучшая из лучших. Никому не удалось поймать ни одного из нас за весь период, прошедший со времени моего предка. Я аплодирую вашему трюку с плотью в банке. Хоть это и очевидная ложь, я должен признать: вы меня разозлили. А поимка Роберта… Что же, он оказался растяпой, так что ничего гениального в этом вашем подвиге я не нахожу. Но вы одаренный человек, Смоуки, дорогуша. Очень одаренный.
Я его еле слышу. В моих ушах шум, готовый затопить весь мир. Это я бью по себе кулаками, пока не разбиваю их в кровь. Это я захожусь в вечном крике. Это я вою, матерюсь и умираю…
«Мама!»
Шум стихает.
Тишина.
Я вижу ее краем глаза. Но я не могу взглянуть на нее. Нет.
Мне слишком стыдно.
«Все хорошо, мама. Все хорошо. Ты только должна помнить одну важную вещь».
«Что именно? Что я подвела тебя? Что я тебя убила? Что я живу, а ты нет? И что — хуже всего — жизнь продолжается?»
Меня затопляет стыд, он всюду, в самых моих глубинах.
Это боль, невероятная и бесконечная.
«Ну вот, приехали, — думаю я. — Финал. Место, где я терплю полную неудачу. Где я ухожу во тьму».
Я начинаю терять сознание.
Но тут Алекса улыбается.
Ее улыбка ярче солнца. Ослепительный свет.
«Нет, мама, вспомни про любовь».
Такое впечатление, что кто-то нажал на кнопку «пауза». Вся боль, весь стыд уходят.
Теперь царит неподвижность.
Сердце отбивает проходящие моменты: тук, а потом еще раз тук.
Прямо передо мной стоит Алекса. Это уже не расплывчатый силуэт или короткий эпизод сна.
Моя прекрасная Алекса стоит передо мной в сияющем круге.
— Привет, мам, — говорит она.
— Привет, детка, — шепчу я.
Я знаю, что на самом деле ее здесь нет. Но одновременно я знаю, что она здесь.
— Ты должна выбрать, мамочка, — тихо говорит она. — Раз и навсегда.
— Что ты имеешь в виду, солнышко?
Она наклоняется вперед и хватает меня за руки. Он нее исходит нежность, она охватывает меня.
— Жить, мамочка.
Я по опыту знаю, что правда являет себя без фанфар, но происходит это мгновенно и меняет все вокруг. Настоящая правда всегда проста.
Выбор между жизнью и смертью — это выбор между Алексой и Хиллстедом.
Между Мэттом и Сэндсом.
Алекса улыбается, кивает и исчезает.
Один удар сердца — и я в своем рассудке. С этой правдой безумие меня покидает.
Время снова идет вперед.
Хиллстед что-то говорит, но я не могу разобрать. У меня впечатление, что я нахожусь в покоях молчания. В мире, где все движется с нормальной скоростью, кроме моих мыслей, сонных и замедленных, как движения на дне плавательного бассейна.
Бонни не отводит от меня глаз с того момента, как я вошла в комнату. Они полны ужаса и доверия. Теперь я смотрю на нее. Я в своем рассудке и действительно вижу ее.
«Она прекрасна, мама».
— Да, ты права, солнышко, — бормочу я.
Хиллстед прищуривается. Теперь я его слышу.
— С кем это вы разговариваете, моя Смоуки? Совсем крыша поехала? Лучше соберитесь. Осталось всего три секунды, и малышка Бонни начнет улыбаться ниже подбородка.
Выстрел, который должен спасти ее, будет трудным. Мне видно примерно четверть головы Хиллстеда. Остальное спрятано за Бонни.
Я начинаю рассчитывать, сначала медленно, потом все быстрее.
Дракон во мне чувствует, что наступает его время, и мурлычет.
До меня снова доносится голос Алексы: «Не беспокойся, мама. Просто сделай это. Ты можешь, ты только должна в себя поверить».
— Не знаю, Алекса, — говорю я ей. — Два дюйма, дюйм с половиной. Не знаю. Я могу попасть в нее.
Я чувствую, как призрачные руки моей дочери обвиваются вокруг моей талии со спины. Одна рука тянется, чтобы коснуться сердца: «Это тут, мамочка. Ты просто перестала верить. И я не возражаю, если ты будешь любить ее. Ты спрашивала об этом во сне, но я не успела ответить, ты проснулась. Люби ее, мама, я ничего не имею против». Передо мной встает лицо Алексы, карие глаза Мэтта, хитрая улыбка, ямочки на щеках. Я уже не боюсь смотреть на нее. Руки отпускают меня, я чувствую, как она тает за моей спиной. Перед тем как исчезнуть, она шепчет: «Разве ты не понимаешь, мамочка? Ты неидеальна. Делай что можешь, пусть это будет лучшее из того, что у тебя есть. Твое лучшее — это все, что ты сможешь когда-либо отдать».
Дракон рычит. Моя рука перестает трястись.
Я не задумываясь поднимаю пистолет и стреляю.
Звука выстрела я не слышу. Для меня существует только визуальный ряд. Я вижу, как голова Бонни откидывается назад, когда голова Хиллстеда взрывается и нож падает из его руки. И я понимаю, что вместе с ним убила и ее.
