Доктор остановился у письменного стола и, опершись на него, окинул взглядом кабинет. Наверное, он всегда так делал, когда читал лекции в университете.
— Нередко наряду с подобными синдромами отмечается эпилепсия. Этот термин не должен вводить в заблуждение. Речь идет не о той болезни, симптомы которой широко известны, то есть когда человек бледнеет, у него бьет слюна из рта и начинаются конвульсии. Эпилепсия проявляется порой в самых разных формах. Во время приступов эпилепсии у человека могут возникать галлюцинации. Поэтому не исключено, что отец Маккин в такие минуты видел свое alter ego. Тот факт, что он описал его, доказывает это, а также подтверждает сказанное ранее о его полном неведении относительно собственных превращений.
Он пожал плечами, как бы предваряя дальнейшие аргументы:
— Его способности чревовещателя и выступления в молодости с этим даром на сцене лишь подтверждают такой тезис. Иногда у психически неустойчивых артистов возникает идентификация с куклой, чьи привлекательность и общение с публикой и лежат в основе успеха. Тем самым кукла вызывает у артиста зависть или даже враждебность. Один мой коллега, лечивший такого больного, рассказывал мне, что его пациент был убежден, будто у его куклы были близкие отношения с его женой.
Он невесело улыбнулся:
— Я понимаю, что подобный разговор здесь и сейчас, в этой аудитории, может вызвать лишь улыбку. Но поверьте, в психиатрической больнице такое в порядке вещей.
Он отошел от стола и снова принялся ходить по кабинету.
— Что касается Джона Кортигена, думаю, он невольно оказался во власти харизматической фигуры отца Маккина. Он, видимо, настолько идеализировал его, что сделал своим кумиром. И в результате убил, когда понял, кто он и что творил на самом деле. Когда я с ним разговаривал, он попросил меня сказать всем, что это он устраивал взрывы, потому что хочет сохранить доброе имя священника и все важные дела, совершенные им. Как видите, человеческое сознание…
На столе мэра зазвонил телефон и прервал доктора. Голлемберг взял трубку.
— Алло!
Что-то выслушав, он подождал, потом ответил:
— Здравствуйте, сэр. Да, все закончено. Могу заверить, что городу больше ничто не угрожает. Есть и другие бомбы, но мы нашли их и обезвредили.
На другом конце провода прозвучал ответ, который мэр, похоже, выслушал с удовольствием.
— Спасибо, сэр. В ближайшее время передам вам подробный отчет об этой безумной истории. Как только окончательно разберемся в некоторых деталях.
Он слушал еще некоторое время.
— Да, подтверждаю. Вивьен Лайт.
И улыбнулся, видимо, в ответ на слова собеседника:
— Хорошо, сэр.
Мэр поднял голову и поискал глазами Вивьен:
— Вас просят к телефону.
И протянул ей трубку. Немало удивившись, Вивьен подошла и взяла трубку так, как будто делала это впервые в жизни.
— Алло?
Голос, который она услышала, принадлежал одному из самых известных людей в мире.
— Здравствуйте, мисс Лайт. Меня зовут Стюарт Бредфорд, и, по слухам, я — президент Соединенных Штатов.
Вивьен сдержала невольное желание встать по стойке «смирно», но скрыть волнения не смогла.
— Для меня большая честь говорить с вами, сэр.
— Нет, это для меня большая честь. Прежде всего позвольте выразить вам мое соболезнование в связи с кончиной вашей сестры. Уход дорогого человека — утрата частицы нас самих. И потеря эта оставляет пустоту, которая никогда ничем не заполнится. Знаю, что вы очень любили друг друга.
— Да, сэр, очень.
Вивьен удивилась, откуда ему известно о смерти Греты. Потом напомнила самой себе, что речь идет о президенте Соединенных Штатов, который может в несколько минут получить информацию обо всем и обо всех.
— Тем самым вы заслуживаете еще большей похвалы. Несмотря на траур, вы сумели довести до конца грандиозное расследование и спасти от неминуемой смерти сотни ни в чем неповинных людей.
— Я делала свою работу, сэр.
— И я благодарю вас от своего имени и от имени всех этих людей. А теперь, кстати, настал мой черед делать мою работу.
Он помолчал и заговорил снова:
— Прежде всего обещаю вам, что, несмотря на возникшие обстоятельства, «Радость» не закроется. Это моя обязанность, я беру ее на себя в данную минуту. Слово президента.
Вивьен вспомнила растерянные лица ребят, когда они садились в автобус. И обещание, что у них будет свой дом, наполнило ее сердце покоем.
— Это замечательно, сэр. Ребята будут счастливы.
— А что касается вас, то хотел бы спросить вот о чем.
— Слушаю вас, сэр.
Опять короткое молчание, словно в раздумье.
— Вы свободны четвертого июля?
— Прошу прощения, сэр?
— Я намерен представить вас к награде Золотой медалью Конгресса. Вручение этой почетной медали состоится здесь, в Вашингтоне, четвертого июля. Как вы думаете, вам удастся найти свободное время в этот день?
Вивьен улыбнулась, как будто человек на другом конце провода мог увидеть ее.
— Немедленно, уже сегодня, отложу все дела.
— Очень хорошо. Вы необыкновенный человек, Вивьен.
— Вы тоже, сэр.
— Я буду президентом еще четыре года. Вы же, на ваше счастье, останетесь такой, какая есть, на всю жизнь. До встречи, друг мой.
— Спасибо, сэр.
Голос умолк, и Вивьен осталась у стола, не зная, что делать и что сказать. Положила трубку на место и огляделась. На лицах присутствующих читалось любопытство. Но у нее не было ни малейшего желания удовлетворить его. Эта минута принадлежит ей, и, пока возможно, она не хочет ни с кем ее делить.
В наступившей тишине на помощь пришел стук в дверь.
Мэр ответил:
— Войдите.
Молодой человек лет тридцати заглянул в приоткрытую дверь с газетой в руках.
— В чем дело, Трент?
— Тут одна вещь, которую вам стоило бы увидеть, господин мэр.
Голлемберг жестом велел Тренту войти и тот, подойдя к столу, положил перед ним номер «Нью-Йорк Таймс». Мэр бросил взгляд на газету, а затем повернул ее и показал всем.
— Как это понимать?
Вивьен, как, впрочем, и все присутствующие, открыла от удивления рот.
Первую полосу занимал огромный заголовок:
ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ
ОДНОГО ЛОЖНОГО ИМЕНИ
Очерк Рассела Уэйда
Ниже помещались два снимка, довольно ясные, несмотря на обычное для газет неважное качество. На первом — парень с крупным черным котом на руках. На другом — Джон Кортиген, снятый в три четверти, с револьвером в руке, смотрящий куда-то в сторону.
Взгляды всех присутствующих как по команде обратились к Расселу, который, как всегда, выбрал самый дальний стул. Почувствовав, что на него смотрят, он принял самый невинный вид:
— У нас ведь была договоренность. Или нет?
Вивьен заулыбалась. Действительно, была. И сейчас никто не мог обвинить его в том, что он не сдержал данное слово. И все же, глядя на газету, она удивилась и решила удовлетворить любопытство — и свое собственное, и всех присутствующих.
— Рассел, мне хотелось бы узнать одну вещь.
— Слушаю.
— Как тебе удалось снять Джона? Я ни разу не видела у тебя в руках фотоаппарата.
Словно вызванный к доске ученик, Рассел поднялся и прошел к письменному столу.
— У меня есть одна вещь, которую я унаследовал от брата. Он научил меня, как и когда использовать ее.
Он достал что-то из кармана и раскрыл ладонь. Вивьен с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Рассел показал всем крохотную фотокамеру.
Подлинная история одного ложного имени
* * *
Во время похорон лил дождь, и Вивьен держала меня за руку.
Я слушала, как дождь барабанит по зонту, смотрела, как опускают гроб в яму на маленьком кладбище в Бруклине, где уже лежат мои дедушка и бабушка, и с сожалением думала, что так и не узнала, какой была Грета Лайт. Но, думаю, пойму со временем, потому что помню все наши разговоры, помню игры, в которые мы играли, и светлые минуты, пережитые вместе.
И хотя я пыталась все это разрушить, разберусь во всем с помощью моей тети. Она сильная, удивительная женщина, хотя и обливается сейчас слезами — но ведь кто угодно заплачет перед лицом смерти.
Священник сказал про прах, землю и возвращение.
Когда я увидела его, когда услышала эти слова, тотчас представила себе отца Маккина и все, что он сделал для меня и других ребят. Это было ужасно — узнать, что скрывалось в его голове, на что он оказался способен, и обнаружить, что зло умеет проникнуть и туда, куда путь ему должен быть заказан.
Мне объяснили, что вину за его поступки нужно приписывать не ему самому, а только той части его личности, которая стала жертвой чего-то злого, что оказалось неподвластно ему.
