— Как фиговый листок на статуях! — хрипловато рассмеялась она. Ее белое, плавное тело резко выделялось на лахтачьей шкуре. Лицо девушки окаменело, глаза неподвижно уставились в одну точку. Теперь–то с золотом она, наконец, станет свободной! Если Тамара ее не отпустит, тогда она уничтожит ее, как та уничтожила доцента…
…Приморенные ночным холодом очнулись комары. Голова Никодимыча обмотана заскорузлой портянкой, опухшее лицо в черных пятнах смолы. Приладив стволы в развилке ветвей, взведя курки, он прицелился в ориентир. Ярко освещенная солнцем долина хорошо просматривалась, ветер дул с моря, собаки возле пещеры не чуяли врага. Проживший пять десятков лет Никодимыч хорошо усвоил: человеком чаще всего движут привычки, нежели обстоятельства. Хозяин пещеры непременно поравняется с валуном, так как вчера и позавчера он проходил мимо. Чтоб быстро перезарядить ружье, четыре патрона с картечью он положил на рюкзак — эти уже для собак…
С ведром в руке и бульдогом обреза на плече Степан вышел на поляну, поравнялся с древним валуном. Затаив дыхание, подведя мушку под левую лопатку врага, убийца плавно нажал на курки. Точно подшибленный сзади под колени, Степан упал вниз лицом. Еще не отгрохотало эхо в долине, а хищник успел перезарядить ружье. Два кобелька, вылетевшие на поляну, окровавленными мордами зарылись в брусничник. От пещеры несся испуганный, звонкий голос девушки.
Ломая ветки кедрача, поверху гребня сопки Никодимыч кинулся к тому месту, откуда виден перекат. Вот и они! Брызги летели в стороны от мощных тел полуволков. Грохнули два выстрела, один кобелек перекувыркнулся через голову и затих, другой, скуля, по мелководью пополз к берегу. Хищник добил его вторым зарядом. Сук не было видно, и это больше всего волновало убийцу, они–то главные его враги… Держа пальцы на курках, он спустился в угрюмый, сырой распадок, где повсюду разбросаны обглоданные кости.
Когда раздвинулись ветки стланика, и показалась небритая, опухшая рожа плешивого, Евдокия сразу все поняла. Глаза хищника торжествующе, радостно поблескивали под кустиками бровей: золотишко и девка теперь его!
Из носика чайника он долго тянул теплую, коричневую влагу, покуда не опустела посудина. Не обращая внимания на забившуюся в угол девушку (куда торопиться), убийца быстро работал ложкой, поглощая из котелка тушеное мясо, прерывая еду очередным глотком спирта.
Ужас постепенно отпустил девушку: этот урод не собирался ее убивать…
— Все! — сыто рыгнул убийца. — Нет твоего волосатика. Где золото?
Евдокия с величайшим трудом повернула голову в сторону нар. Самородки посыпались на шкуру. Рысьи глазки плешивого ярко заблестели, хищно раздулись ноздри, на морщинистом, исцарапанном лбу крупно высыпали капли пота. Корявые его пальцы, точно женские груди, оглаживали, ласкали каждый самородок. Казалось, он опьянел от такого количества золота, нежданно–негаданно упавшего прямо в руки!
Потом из схоронки под валуном она достала остальные мешочки. С горящими от злобы глазами, притаившись, суки следили за врагом, убившим их хозяина, собак сдерживал лишь страшный запах сгоревшего пороха и железа…
К ногам девушки упал тяжелый мешочек.
— Твоя доля, сама знаешь за что… Если вздумаешь стукнуть ментам, помни о записочке, скажу, из–за золотишка сама кокнула полюбовника из моего ружья, которое в спешке я забыл в пещере…
Глаза Евдокии ярко зеленели на бледном лице. Душа ныла от утраты, но сейчас, чтоб отомстить, надо было бороться за свою жизнь. В том, что хищник овладеет ею сейчас или вечером, она не сомневалась, решив прикинуться покорной и податливой.
— Надо мертвяка зарыть, будешь помогать, — вдруг помрачнел Никодимыч. Евдокия вздрогнула: страшно прикасаться к мертвому, который недавно, живой, сильный, ласкал ее!
…Обламывая ногти о грани камней, перерубая старые корни, убийца все глубже и глубже вгрызался в землю. Обрез Степана и и свою «вертикалку» не доверяя рыжей, он держал под рукой. Евдокия, сглатывая тягучую слюну, старалась не глядеть на труп, завернутый в шкуру. Все произошло так быстро и неожиданно, что до конца она не могла принять смерть. И все же, хотя саднила душа, девушка уже строила планы на будущее. Все золото она считала своим, как бы войдя в наследство после смерти хозяина…
Когда бейсболка плешивого исчезла в яме, Евдокия ведром на веревке принялась вытаскивать грунт. Убийца зарывался все глубже и глубже, ломиком с загнутым плоским концом и кайлом расшатывал разборную скалу. Запах мертвяка не должны уловить медведи и росомахи…
К полуночи могила была готова. Евдокия за ноги, плешивый за руки подтащили труп к яме… Следом упали обрез, охотничьи принадлежности, одежда, и все остальные пожитки хозяина пещеры: ничто не должно напоминать о нем.
Под ветвями стланика, тяжелые головы положив на лапы, суки следили за врагами. Оставшиеся трое сыновей, напуганные смертью хозяина и братьев, бродили где–то на другом берегу реки. Суки умели ждать, сдерживай вой, волной подкатывающий к горлу… Они судорожно сглатывали слюну, слезы обильно увлажняли их желтые, раскосые глаза.
…Хотя жаром окатывал горящий очаг, хищник лахтачьим пологом задернул вход в пещеру: покойник и золото — опасное соседство…Испачканная глиной и землей, с горящими от волдырей ладонями, измученная девушка неподвижно застыла на чурбане. Со скрытой ненавистью она наблюдала, как убийца пожирал жареную утку, с жадностью зверя поглощал салями, консервированных крабов, печенье. Она же не могла проглотить и кусочка, лишь выпила рюмку ликера. Ненависть ее теперь холодная, расчетливая, выжидающая. Незаметно от хищника в бутылку коньяка она кинула несколько быстрорастворимых таблеток…
На плешивого нашла болтливость:
— Заживем мы теперь с тобой, Дуня! Конечно, когда у тебя столько золота, я на хрена тебе нужен. Что ж, найду себе точно такую же, люблю рыжих, они мягкие, белые, жаркие… Ух–ма!.. Ну и житуха будет у меня!..
От переполнявших его чувств он стал на ноги. Синяя майка, черная от пота и грязи пестрела рыже–бурыми пятнами раздавленных комаров.
«Правильно говорил Степан, — подумала Евдокия, — золото всегда притягивает хищников, там, где они, всегда кровь…»
Взгляд Никодимыча помутнел, стал тяжелым, корявой лапой он показал на нары, застеленные шкурами и замасленным байковым одеялом. Евдокия к этому внутренне уже была готова. Оттягивая время, убийце давая возможность лишний раз приложиться к бутылке коньяка, она медленно раздевалась…
…Голова плешивого упала на ее обнаженную грудь, и он громко захрапел. Девушка с отвращением ладонями провела по животу, бедрам, груди, как бы стирая следы похотливых, потных рук… Из–под головы спящего она вытащила ружье, в его голову направила стволы. Но вдруг злорадная усмешка пробежала по ее припухшим губам. Ей зачем убивать его, пусть местью насладится дикая стая полуволков…
В свою сумку она сложила все мешочки с золотом, обернув комбинацией, сунула саперную лопатку. Из одежды оставила лишь перчатки, вечернее платье и туфельки, остальное барахло полетело в огонь очага. Прикладом ружья на мелкие кусочки она раздробила все бутылки, погнула пустые консервные банки. Не церемонясь с храпящим убийцей, перерыла постель — из ее вещей ничего не должно остаться.
Щеткой, смоченной в мыльной воде, тщательно почистила джинсы, умылась, волосы скрутив в тугую косу, упрятала под платок. Сев на чурбачок, глядя в огонь, где, чадя, догорали дорогие вещи, стала ждать рассвета. Озноб пробегал по спине… На могиле хозяина и бога суки выли так пронзительно и жалобно, что девушке вдруг захотелось стать на колени, поднять вверх мокрое от слез лицо, и в звериные голоса влить свой безутешный вой–плач!
…Унылый крик чаек глухо звучал в плотном тумане. Засучив по колена джинсы, ойкая от ледяной воды, Евдокия перебралась на другой берег. Клочьями серого тумана невидимые суки скользили меж кустов. Инстинктивно девушка чуяла их, пальцы держа на курках. Ох, и тяжко золото, не зря оно так дорого стоит!
Вот и озеро! Мощные, краснокорые лиственницы в бело–желтых потеках смолы подступили к самой воде. На зеркальной глади расходились круги — нерестились последние кижучи, страшными крюками зубов отгоняя мальму (гольцов), назойливых пожирателей икры. Евдокия невольно залюбовалась озером, чья красота была спасена лишь случаем, рухнувшей скалой…
От кромки берега отсчитав пятьдесят шагов, под валуном, над которым накренилась разлапистая лиственница, она зарыла мешочки с золотом, кроме одного. Пока пусть лежат, все равно не унести, да и опасно, а одного мешочка с лихвой хватит, чтоб освободиться от Тамары… Саперная лопатка юркнула в воду, лишь разбежавшиеся круги отметили это место.
Через пару километров пути девушка почувствовала себя в полной безопасности. Разве здесь что–то может угрожать? Сопка обрывалась отвесной стеной, внизу под лучами слабо греющего солнца, плавилось бирюзовое море. Черные с блеском крупные ягоды «вороньего глаза» наблюдали за ней. В метрах ста от обрыва сверкало небольшое озеро с торфяными берегами, заросшими осокой и омиком.
