— Кэнон совсем рядом с прокатным пунктом.
— Правильно. — Он извлек из клешни полоску мяса, прожевал, повторил процедуру с другой клешней. — Так что, у нашей маленькой учительницы на пенсии темное прошлое помощницы гангстера?
— Или тайный порок. Вроде игры.
— Она исхитрилась влезть в большие долги, играя на свою пенсию? Ерунда, Алекс. Даже если и так, то последнее, что сделает акула, — это съест рыбку и покончит со всякой надеждой вернуть долг.
— Если только акула уже не отчаялась что-то вернуть, — заспорил я. — Или сама Манкузи не была игроком, задолжал кто-то другой, а ее убили — его припугнуть.
Я рассказал о неприятном разговоре между Эллой и блондином — предположительно ее сыном, — который наблюдал Москоу.
— Ссорились, — протянул Майло.
— Ничто так не способствует ссоре, как деньги. Возможно, младшенький попросил у матери денег, а она ему отказала.
— Что у меня не укладывается в голове, так это злодейское убийство крупной акулой старушки, дабы вселить страх в ее непутевого сына.
— Скорее всего ты прав, — согласился я, — но мы живем в новом, более жестоком веке.
— В смысле?
— Просто взгляни на новости.
Он снова занялся едой.
Я сказал:
— Можно повернуть и иначе: этот блондин вовсе не сын, а сборщик долгов.
Сняв синий пластиковый чехол с папки, Майло протянул ее мне. Внутри оказался предварительный отчет по преступлению, который еще нужно было заполнить, несколько бумаг, показавшихся мне личными документами Эллы Манкузи, и конверт с фотографией три на пять дюймов.
На фотографии крошечная женщина в цветастом платье с поясом и в туфлях на высоких каблуках стояла рядом с обрюзгшим светловолосым мужчиной лет сорока. Снимались они на фоне зеленого домика. У Эллы Манкузи было птичье личико и блестящие темные глаза. Губы накрашены, ногти тоже. Она улыбалась, но чего-то в ее улыбке не хватало.
Блондин стоял, опустив руки по швам. Плечи напряжены, как будто необходимость позировать для фотографии его напрягала.
Я сказал:
— Совпадает с тем человеком, которого описывал Москоу.
— Прочитай на обороте.
Я перевернул снимок.
Я и Энтони, мой день рождения. Я испекла шоколадный торт.
— Заботливый сын позволяет ей самой печь себе торт ко дню рождения, — заметил я.
Я еще внимательнее вгляделся в улыбку Эллы и сообразил, чего там не хватает. Материнской гордости.
Майло сказал:
— Я решил, что он единственный ребенок, потому что на всех немногочисленных фотографиях в доме только он, по большей части маленьким или в начальной школе. У нее нашлось его свидетельство о рождении и школьные табели за двенадцать лет. Школу окончил с тройками. В графстве всего один Энтони Манкузи, а у него всего один привод, не повлекший судебного наказания. Если у парня и есть проблема с алкоголем, то она не генетического свойства: единственное спиртное, найденное в доме Эллы, — непочатая бутылка шерри.
Он потер лицо.
— Особого имущества у нее не было, Алекс. Все деловые бумаги хранились в трех коробках из-под сигар, стоящих около кровати. Манкузи ушла на пенсию восемнадцать лет назад, а непосредственно перед этим преподавала общественные науки в средней школе Луиса Пастера. Они написали ей милое письмо. Незадолго до этого она овдовела, Энтони тогда был еще подростком. Муж, Энтони-старший, работал надсмотрщиком на молочной ферме в Санта-Фе-Спрингс, умер прямо на работе от сердечного приступа. Кредит за дом выплачен уже одиннадцать лет назад, так что пенсии и того, что она получала за мужа, ей вполне хватало. Нормальная женщина, средний класс, проживала в районе с низким уровнем преступности. Какого черта она так закончила свою жизнь?
Я еще раз взглянул на фотографию.
— День рождения матери, а ему явно хочется быть где-нибудь еще. Вспомни о рассказе Москоу насчет раздраженного разговора, и что мы получаем? Завещания в коробках не нашлось?
Майло задумался.
— Нет. Младшенький пришил ее ради наследства?
— Такое не раз случалось.
— Разумеется, случалось, но каким нужно быть животным, чтобы порезать родную мать, как воскресный ростбиф?
Он попросил жестом принести счет. Улыбающаяся официантка в очках, которая всегда его обслуживала, поспешно подошла и спросила, доволен ли он обедом.
— Все было невероятно вкусно, — ответил мой друг, передавая ей деньги. — Сдачи не надо.
— Слишком много, лейтенант.
— Пустяки.
— Я даю вам кредит, — сказала она, — на следующий раз.
— Не стоит беспокоиться.
— Стоит.
Выйдя из ресторана, Майло поддернул брюки и взглянул на часы.
— Самое время побеседовать с Тони Манкузи-младшим, нашим потенциальным пьяницей.
— Отсутствие данных все же не исключает наличия игорной проблемы, — заметил я.
— Зачем связываться с живыми и дышащими акулами, когда можно найти более простые пути?
— Зачем кинозвезде, остановившейся в «Четырех временах года», снимать тридцатидолларовую проститутку на бульваре Сансет, когда он может воспользоваться услугами девушек по вызову, которые выглядят лучше, чем героини его фильмов? Грязь и опасность — часть удовольствия.
— Игры, — поправил он. — Ладно, давай поболтаем с этим джокером. По крайней мере я смогу сообщить ему действительно плохие новости.
Телефон Энтони Джеймса Манкузи-младшего был отключен, и это подогрело желание Майло отыскать его.
В бумагах на его восьмилетнюю «тойоту» был указан адрес на Олимпик, в четырех кварталах от Фэйерфакс. По этому адресу оказался розовый дом на шесть квартир, построенный на ухоженной зеленой лужайке. Увитый виноградом, кругом цветы, идеально чистые дорожки. Если не обращать внимания на транспортный рев поблизости, от которого плавились мозги, то совсем недурно.
Хозяин, азиат лет шестидесяти по имени Уильям Парк, жил в одной из квартир на первом этаже. Он открыл нам дверь, держа в руке журнал «Смитсониан».
— Тони? — удивился он. — Он съехал примерно три месяца назад.
— Это почему? — поинтересовался Майло.
— Его арендный договор закончился, и он хотел найти что-нибудь подешевле.
— Проблемы с деньгами?
— Здесь квартиры на две спальни, — объяснил Парк. — Может быть, Тони решил, что ему так много не нужно?
— Иными словами, проблемы с деньгами.
Парк улыбнулся.
Майло спросил:
— Как долго он здесь жил, сэр?
— Он уже был среди жильцов, когда я купил дом. Это было три года назад. Я не знаю, что было до этого.
— Хороший жилец?
— По большей части. Он что, попал в беду?
— Его мать умерла, и нам необходимо его разыскать.
— Умерла… надо же. — Домовладелец присмотрелся к нам. — Как-то… неестественно?
— Боюсь, что так, мистер Парк.
— Это ужасно… Подождите, у меня есть адрес, по которому я должен был пересылать почту. Иногда я что-то получаю на его имя.
— А в данный момент что-нибудь подобное у вас имеется?
— Нет. Я пишу «переслать», и почтальон забирает почту. — Парк скрылся в своей квартире, предоставив нам разглядывать через открытую дверь чистую белую комнату.
Майло сказал:
— Сначала наблюдательный мистер Москоу, теперь этот. Правосудие и граждане действуют рука об руку. Может быть, мир все же не так уж подл.
Странно говорить подобное, после того как только что видел лежащую в луже собственной крови Эллу Манкузи. Но все равно приятно было услышать от него хоть что-то положительное.
— Глобальное потепление, — заметил я.
— А?
— Проехали.
Вернулся Парк и протянул Майло листок бумаги.
«Номер почтового ящика. Лос-Анджелес, 90027.
Восточный Голливуд».
Майло скрыл разочарование за улыбкой и поблагодарил.
— Всегда готов помочь. Бедный Тони.
— Значит, он был хорошим жильцом, — сказал Майло. — По большей части.
Парк пояснил:
— Иногда он задерживал квартплату, но всегда платил пени без лишних разговоров.
— На что он жил?
— Он как-то сказал, что раньше работал на студии, вроде чернорабочим, двигал что-то, но несколько лет назад повредил спину и вынужден был жить на пенсию по инвалидности. Иногда ему помогала мать. Порой она платила за квартиру. Кто-то убил ее?
— Насколько хорошо вы ее знаете, мистер Парк?
— Я? Совсем не знаю, я только получал деньги по ее чеку.
— Тони о ней рассказывал?
— Никогда. Тони вообще мало разговаривал.
— Тихий парень?
— Очень тихий.
— Как часто матушка платила вместо него за квартиру?
— Гм-м… Я сказал бы, примерно в половине случаев. В последние месяцы чаще.
— Насколько чаще?
— Мне помнится, что из последних шести месяцев она заплатила за четыре.
— Она посылала вам чеки по почте?
