— Насколько чаще?
— Мне помнится, что из последних шести месяцев она заплатила за четыре.
— Она посылала вам чеки по почте?
— Нет, мне передавал их сам Тони.
— А что за травма была у Тони?
— Вы имеете в виду, был ли он калекой или что-нибудь в этом роде? Нет, выглядел он нормальным, но это же ничего не значит. Несколько лет назад у меня был поврежден диск. Очень больно, но я никому этого не показывал.
— Тони страдал молча?
— Вы ведь его не подозреваете, верно? — спросил Парк. — Он никогда не был буйным.
Ему явно неприятно было думать, что он мог сдавать квартиру убийце.
— Мы просто задаем вопросы, сэр, — утешил его Майло.
— Надеюсь. От Тони в самом деле не было никакого беспокойства.
Почтовые ящики размещались на замусоренном участке Вермонта, прямо над бульваром Сансет, и представляли собой мини-сейфы, пахнущие металлом, с рядами ящиков, ключи от которых были у снимавших их клиентов. Доступ — круглосуточно.
Объявление на окне гласило: «В случае проблем обращайтесь в „Сухую чистку Авакиана“, дверь рядом».
В чистке мужик — усы в стиле Уильяма Сарояна, ловкие руки — переместил кипу мятых рубашек и спросил, не поднимая головы:
— Да?
— Полиция. Мы ищем одного из ваших арендаторов ящиков, Энтони Манкузи.
Самое время поднять голову.
— Тони? Он приносит сюда всю свою стирку. Если учесть стоимость воды и мыла, то мы делаем это настолько дешево, что нет никакого смысла покупать стиральную машину. Что там с Тони?
— Его мать умерла, мистер?..
— Бедрос Авакиан. — Он прищелкнул языком. — Умерла, надо же! Плохо. А почему здесь полиция?
— Это не была естественная смерть.
— О… скверно!
— Не могли бы вы дать нам его адрес?
— Да-да, конечно. Подождите, сейчас найду.
Авакиан прошел к маленькому письменному столу и кликнул мышкой ноутбука.
— Ручка есть? Передайте Тони мои соболезнования.
Новая берлога Энтони Манкузи-младшего была в старой трехэтажной коробке на Родни-драйв, недалеко от универмага. Никаких лужаек, очарования, объявлений, направляющих к фирме по продаже недвижимости в Доуни.
Передняя дверь оказалась заперта на ключ. В списке значилось восемнадцать жильцов, для каждого имелось почтовое отверстие. В квартире А, где жил Манкузи, никто не отозвался.
— Явное падение в статусе по сравнению с прошлым местом, — заметил я. — К тому же мать оплачивала почти постоянно его жилье.
Майло еще раз безрезультатно нажал на кнопку звонка, затем вытащил свою визитку и бросил в щель почтового ящика Манкузи.
— Пойдем к пункту проката.
Когда мы направились к машине, мое внимание привлекло движение на улице. Мужчина в коричневых брюках и белой рубашке с короткими рукавами двигался в нашем направлении.
Меньше волос, чем два года назад, да и те искусственно высветлены, к тому же он набрал вес во всех предсказуемых местах. Но это был тот самый человек, которому не хотелось фотографироваться вместе со своей матерью.
Майло велел мне стоять на месте и направился к нему. Блеск золотого жетона заставил голову Тони откинуться назад, как будто он получил пощечину.
Майло что-то сказал.
Манкузи схватился за голову обеими руками.
Рот его открылся, и донесшиеся до меня звуки напомнили мне животных, которых ведут на бойню.
Конец надежде.
Тони Манкузи трясущимися руками попытался вставить ключ в замочную скважину. Когда он уронил его во второй раз, я взялся помочь. Как только мы оказались в мрачной маленькой комнате, которую он называл домом, Тони прислонился к стене и заплакал. Майло, бесстрастный, как садовый гном, наблюдал за ним.
Есть детективы, которые очень полагаются на первую реакцию человека на плохие новости, подозревая выдержанных людей так же, как и тех, кто закатывает театральную истерику.
Я не брался судить, правы ли они, поскольку мне довелось видеть жертв насилия, демонстрирующих легкомыслие, невинных свидетелей, корчившихся от чего-то, что можно было принять за вину, психопатов, устраивавших такие представления, изображая шок и скорбь, что хотелось обнять их и кормить с ложки супом.
Но было трудно не впечатлиться вздыманием округлых плеч Манкузи и его рыданиями, которые едва не сносили его с видавшего виды дивана, за которым у стены стояла раскладушка.
Элла Манкузи сама пекла себе торт в день рождения. Может быть, ее сын сейчас вспоминал об этом?
Когда он остановился, чтобы отдышаться, Майло сказал:
— Мы сочувствуем вашему горю, сэр.
Манкузи с трудом поднялся на ноги. Перемена в цвете лица была резкой и убедительной: от здоровой свежести почти до зелени. Он поспешно прошел шесть футов до крошечной кухни, где его вырвало в раковину.
Когда спазмы прекратились, Тони плеснул несколько пригоршней воды налицо и вернулся на диван с мокрыми глазами и прилипшими к жирному лбу прядями волос. Кусок блевотины попал ему на рубашку, чуть пониже смятого воротника.
Майло начал:
— Я знаю, время не слишком подходящее для разговоров, но если вы что-либо можете нам сказать…
— Что я могу вам сказать?
— Нет ли кого-нибудь — вообще кого-нибудь, — кто хотел бы причинить вашей матери зло?
— Она была учительницей, — сказал Манкузи.
— И ушла на пенсию…
— Они ее наградили. Она была строгой, но справедливой, все ее любили. — Он помахал пальцем. — «Хочешь хорошую отметку? Работай!» Такой у нее был девиз.
Я задумался, как все, что он говорил, могло увязываться с человеком, который жил на пенсию по инвалидности и брал у старухи матери деньги.
Троечник. Его бы никуда не взяли.
— Значит, нет никого, на кого вы могли бы подумать? — не отставал Майло.
— Нет. Это… настоящее безумие.
Кусочек блевотины упал на ковер в нескольких дюймах от ботинка моего друга.
— Безумие и кошмар. — Манкузи опустил голову и тяжело задышал.
— Вы в порядке, сэр?
— Небольшая одышка. — Тони выпрямился, начал медленно дышать. — На меня так стресс действует…
Майло сказал:
— Если не возражаете, у нас есть еще несколько вопросов.
— Что?
— После того как умер ваш отец, у вашей матери были какие-нибудь романы?
— Романы? Она любила читать. Иногда смотрела сериалы. Вот и все ее романы. — Он тряхнул волосами, склонил голову и отвел со лба мокрую высветленную прядь.
Эта симфония движений напомнила мне о том, что рассказывал Эд Москоу.
— А близкие друзья у нее были? Мужчины или женщины?
Манкузи покачал головой, заметил блевотину на полу и поднял брови. Ковер был весь в пятнах, а сверху засыпан крошками и пылью. Когда-то он был светло-бежевым, но со временем потемнел, как зубы у курильщика.
— Значит, никакой светской жизни? — спросил Майло.
— Никакой. Уйдя на пенсию, мама полюбила одиночество. Слишком долго ей пришлось проработать в шумной школе. Она мирилась с этим тридцать лет.
— Выходит, она жила сама по себе.
— Она всегда жила сама по себе. Теперь она может быть собой. — Манкузи подавил рыдание. — Ох, мама…
— С этим нелегко справиться, — посочувствовал Майло.
Молчание.
— У вашей матери были какие-нибудь хобби?
— Что?
Майло повторил вопрос.
— Почему вы спрашиваете?
— Я хочу представить ее себе.
— Хобби, — повторил Манкузи. — Она любила пазлы, кроссворды. Судоку. Судоку она любила больше всего. У нее был диплом математика, но преподавала она общественные науки.
— Какие-нибудь еще игры?
— Что вы имеете в виду? Она была учительницей. Ее не… это случилось не из-за ее хобби. Это сделал какой-то… псих.
— Значит, никаких хобби, из-за которых она могла бы влезть в долги?
Водянистые глаза Манкузи остановились на лице Майло.
— О чем таком вы толкуете?
— Есть вопросы, которые мы должны вам задать, мистер Манкузи. Ваша мать покупала лотерейные билеты, играла в покер по компьютеру или делала что-то другое в этом роде?
— У нее даже не было компьютера. Как и у меня.
— Значит, она не выходила в Интернет?
— Почему вы задаете такие вопросы? Вы же сказали, что ее даже не ограбили.
— Простите, — сказал Майло. — Мы не должны ничего упустить.
— Моя мать не играла.
— Она всегда следовала своим устойчивым привычкам?
— Что вы имеете в виду?
— Ну например, выходила ли она за газетой в одно и то же время?
Манкузи сидел не двигаясь, уставившись в пространство.
— Сэр?
— Она рано вставала. — Он схватился за живот. — Ох… опять тошнит.
Еще один забег к раковине. На этот раз сухие спазмы привели к кашлю и одышке. Тони открыл маленький холодильник, достал оттуда початую бутылку с чем-то прозрачным, отпил глоток. Вернулся, все еще держа бутылку в руке.
