— Есть сигареты? — спрашивает Касабян.
Я оглядываюсь по сторонам, но ничего не нахожу. Снова спускаюсь вниз и нахожу на прилавке наполовину скуренный бычок. Поднимаюсь с ним наверх, прикуриваю зажигалкой Мейсона и протягиваю Касабяну. Он делает пару затяжек.
— Не хочешь?
— Нет.
— Чувак, ты какой-то другой. Не как в другой форме депрессии. Я такое уже видел. Тот укус основательно ебанул по тебе.
— Я в порядке. Я просто не пью и не курю. Мне лучше.
— Тоже обхохочешься. Обычно, в этот момент ты бы отпустил какую-нибудь тупую шутку вместо того, чтобы сидеть здесь, словно тебя только что ударили электрошоком.
— Могло бы быть и десять.
— Что это значит?
— Это демонская шутка. Когда Бог сбросил их с Небес, они падали девять дней, так что когда все летит в жопу, говорят…
— …Могло бы быть и десять. Мило. Теперь ты разыгрываешь какую-то демонскую стендап-сценку. Ты станешь звездой канала «Трезвость — норма жизни».
— Интересно, где-нибудь осталась еда?
— И пиво. Ты можешь быть сестрой Марией Сухой Округ, но некоторые из нас всё ещё люди и нуждаются в выпивке.
— Посмотрю, что можно сделать.
Я закрываю за собой дверь и выхожу главный вход.
Бульвар представляет собой город-призрак. Какое потрясение. За углом пятна крови и догорающий гараж, но худшее, кажется, уже позади. Я прохожу мимо дюжины разграбленных магазинов, включая несколько продовольственных, но не могу заставить себя войти. Я голоден и не выше того, чтобы красть, но не хочу споткнуться внутри о какие-нибудь недоеденные тела.
Будь я религиозным человеком (и нет, знание того, что рай и ад, Бог, дьявол и ангелы существуют, ничуть не способствует религиозности), я мог бы принять то, что наблюдаю, за знамение. Снаружи «Пончиковой Вселенной» очередь. Окна разбиты, и некоторые кабинки разгромлены, но у них есть электричество, и они наливают кофе для длинной очереди из контуженых гражданских. Кофе было бы неплохо, но, если я встану в очередь, кто-нибудь может попробовать заговорить со мной. Я иду дальше.
— Эй!
Кто-то кричит, но голос не звучит испуганно, так что я не оборачиваюсь. На мою руку ложится чья-то рука. Я оборачиваюсь, готовый врезать или выстрелить.
Это Джанет, та пончиковая девушка. Она бледна, волосы взъерошены и растрёпаны, а глаза тёмные, словно она не спала с Дня Сурка.
— Ты жив, — говорит она.
— Как и ты. Как китайская еда?
— Чоу-мейн [328] была жирной, но свинина Му Шу отличной. Держи. — Она и сует пакет мне в руку.
— У нас закончились оладьи, так что здесь просто набор из того, что у нас осталось. Мы не пекли ничего свежего, так что они слегка чёрствые. Но кофе горячий.
— Думаю, ты только что спасла мне жизнь, Джанет.
— Значит, мы в расчёте.
— Я действительно рад тебя видеть.
— И я тебя.
Она целует меня в щёку и бежит обратно в «Пончиковую Вселенную». Люди в очереди таращатся на меня, гадая, чем я заслужил особое обращение.
Я спас ваши жизни, засранцы. Дайте мне грёбаный донатс.
Когда я возвращаюсь, на каркасе кровати сидит Кэнди.
— Привет.
— И тебе привет. Хочешь «медвежий коготь»?
— Нет, спасибо.
— Полагаю, ты уж знакома с Касабяном.
— Ага. Мы болтали о фильмах и сплетничали о тебе вчера вечером.
Я кладу сумку на стол Касабяна и сажусь рядом с Кэнди.
— Мне так жаль дока.
Ей требуется некоторое время, чтобы что-нибудь сказать. Она изо всех сил старается не заплакать.
— Угу. Ты же знаешь насчёт него, верно?
— Что он мой отец? Ага. Слышал.
— Мне жаль. Я хотела тебе сказать, но он мне не разрешал. Он хотел сделать это, когда придёт время, и вы могли бы просто побыть вдвоём какое-то время, поговорить или побороться, или чем там занимаются отцы с сыновьями.
— Думаю, я буду скучать по нему.
— Угу. И я тоже.
Она прижимается ко мне. Я обнимаю её, потому что ангел знает, что я должен делать в такие моменты.
— Я тоже скучала по тебе, — говорит она. — Я знаю, ты считал нас с доком любовниками, но это было не так. Каждый из нас по-своему облажался, и мы заботились друг о друге, но док никогда не забывал, что случилось с женщинами, которых он любил, и что случилось с детьми, которые у них были. В нём просто больше не было этого чувства. Ты единственное его существо, которое выжило.
— Тебе он тоже сохранил жизнь.
— Ага, так и есть.
Мы с минуту молчим, затем она отстраняется и пристально глядит на меня.
— Ты ведь не ты больше?
— Нет. Я не я.
— Ты где-то в другом месте?
— Если ты имеешь в виду Старка, не думаю. Старк был дураком и пьяницей, и он мёртв. Пошёл он.
— И кто ты теперь?
— Никто. Ничто. Не знаю, конец я чего-то или начало. Давай притворимся, что это начало. Можешь дать мне имя, как младенцу.
Она смотрит на свои руки и делает глубокий вдох.
— Прими лекарство. Твои друзья не захотят, чтобы ты был таким. Я не хочу, чтобы ты был таким.
— Старк мёртв. Он ушёл. Возможно, тебе следует сделать то же самое. Уходи и не возвращайся.
Она теряет самообладание и начинает реветь.
— Я не хочу, чтобы Старк ушёл. Док ушёл, и я не хочу, чтобы ты тоже ушёл.
— Он мёртв. Ты не можешь голосовать за покойника.
— Мне жаль. Мне так жаль.
Я встаю.
— Теперь тебе нужно уйти.
Она встаёт, но не двигается.
— Я знаю, что ты больше не Старк, и для тебя всё это ничего не значит, но пожалуйста, можешь просто обнять меня на минутку, прежде чем я уйду?
Вот почему ангелам так легко убивать вас, людей.
— Ладно.
Кэнди хватает меня так крепко, словно выпала за борт и держится за край шлюпки, чтобы не утонуть.
— Мне жаль. Мне так жаль.
Должно быть, нож был у неё в руке всё это время. Как и я, Кэнди — убийца, так что поражает меня в сердце первым же ударом.
Пока отключаюсь, всё, о чём я могу думать, это: «О, чёрт. Опять».
Я ставлю сумку для боулинга на барную стойку «Бамбукового дома кукол» и расстёгиваю её.
— Карлос, познакомься с Альфредо Гарсиа.
— Пошёл на хуй, чувак. Ты обещал, что больше не будешь так говорить.
— Много воды утекло. Я забыл.
— Я Касабян. А ты тот самый Карлос, который делает тамале?
Карлос пялится на Касабяна как человек, который видит своего первого маринованного панка [329] на шоу уродов.
— Ага. Он самый.
— Они потрясающие. Они — это то, что удерживает меня от того, чтобы придушить этого засранца подушкой во сне.
В нормальной ситуации я бы не стал навязывать Касабяна гражданскому, но Карлос ни разу не обычный гражданский. И что такое говорящая голова, когда несколько дней назад у тебя здесь были пытающиеся съесть твоих посетителей мертвецы?
— Старк мне тоже рассказывал о тебе.
— Да? И что он сказал?
— Ну, — говорит Карлос, оглядывая Касабяна, — я думал, ты будешь выше.
— Очень смешно, пивной жокей. У тебя есть здесь настоящая выпивка, или только гавайский пунш и ракушки?
— Думаю, мы найдём немного выпивки. Что предпочитаешь?
— Пиво. Чем дороже, тем лучше. Запиши на его счёт.
Касабян поворачивается ко мне.
— Поставь под меня моё ведёрко. Я уже полгода не выходил из дома, и не собираюсь пить ответственно. Ты трезвый водитель.
Надеюсь, Карлос не возражает, что мы здесь. На данный момент он в изрядной степени мой План А, чтобы не умереть с голоду. И План Б, В и Г тоже. «Макс Оверлоуд» конец, и я не знаю, восстановится ли он когда-нибудь. Я даже думать не хочу, сколько тысяч долларов будет стоить ремонт и пополнение полок. У нас нет ни цента. Страховая компания отказалась от нас после того взрыва в январе. Стражи нет. И каковы шансы, что Люцифер продолжит выплачивать мне стипендию после того, как вернётся домой в Канзас? Я слишком хорошо известен, чтобы грабить винные магазины, и слишком уродлив для мальчика по вызову. Какая сейчас минимальная ставка? Может, Карлос наймёт меня убираться после закрытия.
