химией?
Жена не заметила его улыбки.
– Жить хорошо, Рома, жить!
Поцеловав его небрежно в щеку, похудевшая и постройневшая Марта выпорхнула из прихожей.
Он поднялся на балкон и смотрел, как она выгоняет свою небольшую машинку с участка, как все еще неловко сдает задом в открытые ворота, как, пройдя их, подкручивает руль.
Вскоре в город уехал и он.
– «Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял» [15], – доро́гой трепал его нежность бессмертный народный любимец.
Поляков глядел в окно и понимал, что никогда не замечал столько солнца, сколько было его в городе в этот день.
Апрельское, вчера еще жадное и холодное, сегодня оно сдурело и согревало своим теплом опешившую от его щедрости землю.
Нежности в нем было столько, что она просто распирала Полякова изнутри.
Ему хотелось выскочить из машины и немедленно раздать ее, чтобы не мучиться, прохожим.
Оставив машину на большой подземной парковке, он пешком дошел до интернет-кафе. На сей раз зашел в него без головного убора.
«Я готов был принять товар, как мы и договаривались, в первых числах апреля», – не сразу ответил «Барон».
«Я болел ковидом. Не хотел подвергать твоих людей риску».
«Какая, блять, щепетильность. Надел бы маску».
Ковидом в тот день, когда он должен был прийти по адресу с золотом и камнями, заболела Марта. Поляков расценил это как предостерегающий знак свыше и, не предупредив покупателя (с домашней сети он не хотел заходить в свой тайный «ящик»), просто прервал виртуальный диалог.
«Чего ты хочешь? Если ты мент, так у меня доход легальный – ювелирное производство».
«Я не мент. Готов завтра отдать товар».
«У меня уже нет на руках такой суммы».
«А когда будет?»
«Спишемся через неделю».
Выйдя из чата, Поляков уже точно знал, что товар он не продаст никогда и никому.
И что все его тревожные попытки – что в августе прошлого года, когда искренний порыв помочь ребенку Агаты был оборван сухим отказом дочери, что более-менее реальный апрельский план, так и не воплощенный в жизнь, абсолютно бессмысленны.
Содержимое коробки с визуализацией неисполненных мечт было его кармической гирей, его роком, его черной иконой, его мутным источником подобия полноты жизни, его перевернутой чашей Грааля.
И мысль об этом – ясная и четкая констатация факта – не вызвала в нем никаких эмоций.
Рассеянно улыбаясь встречным прохожим, Поляков дошел до дома на улице Гарибальди.
Несколько раз за зиму он посещал это кафе, место их первого с Агатой свидания.
Так люди, бывает, ходят в музей, чтобы еще раз посмотреть на загипнотизировавшую картину – найти в ней какие-то ускользнувшие ранее детали, попытаться вобрать в себя ее энергетику, остановить, зафиксировать время.
Зажмурившись над чашкой кофе, он представлял, что рядом сидит Агата – простоволосая, умытая росой, никогда не знавшая скверных слов, податливая, застенчивая и нежная.
Еще тогда, унылой, одетой в саван зимой, с костлявыми руками-ветками, и позже, в скверном, перемотанном грязными бинтами слякоти марте он знал, что обязательно ее дождется.
Он и сам не понимал, что стремился получить от этой встречи – возможно, какой-то намек на прощение или доброе прощание в едва уловимом движении губ и рук, в коротком, как спасительный выстрел, взгляде…
О продолжении связи он и не мечтал, ибо это уже было невозможно…
Субтильный официант с убранными под резинку в хвост волосами узнал его и, кивнув, вскоре принес двойной эспрессо.
Размышляя над тем, что ему следует убедить сначала Марту, а потом, с ее помощью, дочь продать дом в поселке и уехать туда, где потеплее, он не заметил, как в кафе вошла шумная компания из трех человек.
Тощая, уже знакомая Полякову девица с дредами, женственно красивый, с грустным вытянутым, не по сезону загорелым лицом, в шелковой рубашке-гавайке и кожаной косоворотке парень и Агата.
Увидев Полякова, она остановилась в замешательстве.
– Привет! – молодцевато вырвалось у него.
– Здра-асте, – поглядев исподлобья, нехотя откликнулась она.
– Вы знакомы? – тощая с дредами удивленно разглядывала генерала.
Остановившись взглядом на его седых волосах, девица громко повторила вопрос:
– Агата, вы знакомы?
– Едва, – вымучив на лице некое подобие улыбки, Агата глядела в сторону бара.
Поймав всеобщую растерянность, красивый парень уставился на Полякова, затем подошел и протянул ему руку:
– Виктор. Пелинский, – особо подчеркнув голосом фамилию.
– Роман… Аркадьевич, – ощутив неприятную влагу чужой руки, представился генерал.
Тощая уже отодвинула для себя стул и нахально уселась рядом.
– Тата, – продолжая рассматривать Полякова с любопытством скучающего человека, кивнула она.
Следом сел Виктор.
Еще немного постояв в замешательстве у стола, Агата наконец присела напротив.
– Так я не поняла, – низким и хорошо поставленным голосом, который диссонировал с ее необычайно худым, густо накрашенным лицом, с хорошо очерченными скулами и анорексичными завалами под глазами, завела разговор Тата, – вы едва знакомы или знакомы едва?
Виктор хмыкнул.
– Вы только кофе будете или поедим? – обратился он к девушкам.
Агата не ответила, а Тата, развернувшись в сторону бара, замахала рукой:
– Кто-нибудь! Ау! Дайте нам срочно кофе!
Не дождавшись реакции, она крутанулась к подруге:
– Мы просто сгораем от нетерпения! Твой знакомый актер? А похож, кстати, на кого – не помню… Гримировала? Или, может, вы ее школьный учитель? – повернулась она к Полякову.
– Я его девушка! – вдруг с вызовом заявила Агата.
– Ой, – зажала рот рукой Тата, – какой нежданчик!
– Она шутит, – глухо ответил Поляков, – она мне не девушка.
– А кто же она вам? – тощая продолжала нахально усмехаться ему в лицо. – Я ща просто лопну, если не узнаю!
– Она моя любовница.
Сморгнув, Агата быстро опустила глаза.
– Он шутит. Любовница от слова «любовь». А этот человек на нее в принципе не способен! – уронила она в ламинированную серую поверхность круглого стола.
– Хрень какая-то, – пожал плечами Виктор. – Я так понял, у вас был секс. А что за драма-то? Ну был и был. Мы все тут люди…
– Не просто секс. Я любил ее, – преисполненный невиданного упрямства, отчетливо произнес Поляков. – Вам это сложно понять.
– Ой, ну вы серьезный прямо дядя! – Тата делано округлила свои и без того круглые и глуповатые, за счет приклеенных ресниц, «коровьи» глаза. – А че вы как провокатор на митинге? Зачем сразу в оборону? Мне, например, тоже всегда нравились тети постарше.
Не в силах выносить не столько свое смущение, сколько смущение Агаты, Поляков, будто разрезая волны, вдруг начал говорить то, о чем на самом деле думал:
– Мне сложно представить, кто вас таких воспитывал. Без уважения к старшим, без уважения к себе, без уважения к такому
