школьном здании, где гимназия когда-то помещалась. Вы сами видели: там в верхний этаж никак не заберёшься, все лестницы переломаны, а они какой-то ход знали. А потом, когда стали они готовиться к одному-важному делу, они все ушли оттуда и попрятались в разных местах. И ваш папаша поселился у меня…
— Как вам было тут тесно вдвоём! — сказал Коля, опять оглядывая каморку Архипова и стараясь понять, где здесь мог поместиться ещё такой рослый человек, как папа.
— Тесно? — засмеялся Архипов. — Да он не тут жил. Он жил ещё теснее. Хотите посмотреть?
Архипов вдруг обхватил комод руками и сдвинул его с места, и Коля опять подивился силе этого щупленького старичка. Он с лёгкостью передвинул комод к двери, и в землянке стало совсем темно. В руке у Архипова вспыхнула зажигалка. Он поджёг лучинку и протянул её Коле.
При свете лучинки в земляной стене, позади комода, Коля увидел отверстие в полметра вышиной. Холодом и сыростью пахнуло Коле в лицо.
— Нагнись, нагнись! — сказал ему Архипов. — Полезай туда!
Коля нагнулся и, одной рукой касаясь липкого пола, в другой держа лучинку, полез в отверстие. Вскоре он почувствовал, что может поднять голову, и осторожно выпрямился. Макушка его упёрлась в земляной потолок.
Он осмотрелся. Находился он в крохотной комнатке, такой узкой, что, протянув руки, мог одновременно коснуться и правой стены, и левой. Вдоль одной из стен были устроены нары, на которых лежал тюфяк. Возле нар стояла табуретка, а на ней скляночка с фитильком, служившая, безусловно, лампочкой, и раскрытая книга.
— Неужели папа мог тут жить?! — воскликнул Коля, чувствуя, что дрожит. — Как здесь холодно!
— Здесь только летом холодно, — сказал Архипов. — Зимой здесь теплей, чем у меня.
— Да ведь нары ему коротки, потолок низок. Он не мог выпрямиться ни лёжа, ни стоя…
— А он и не выпрямлялся.
— Неужели папа мог тут жить?! — воскликнул Коля.
Лучинка догорала, огонёк подползал к колиным пальцам. Коле захотелось посмотреть, что это за книга, которую читал папа, сидя в этой норе. Он приподнял её с табуретки. Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки». Весёлая книга!
Швырнув догоревшую лучинку, Коля, нагнувшись, пролез назад, в комнату Архипова, и сел на койку.
— Что, не понравилось? — спросил Архипов, ставя комод на прежнее место и насмешливо глядя в колино побледневшее лицо. — А он не жаловался.
— Неужели он никогда не выходил оттуда?
— Нет, выходил. По ночам. Выйдет и сядет ко мне на койку, на то самое место, где вы сидите. А на улицу им было нельзя. Немцы всех их уже в лицо знали. Один Виталий Макарыч приходил сюда в гости. Он тогда только ещё объявился у нас в городе, немцы ничего ещё за ним не чуяли, и ему можно было ходить.
— А почему они все в лес не ушли? — спросил Коля — Ведь партизаны всегда в лес уходили.
— Нельзя было от моста далеко отлучаться.
— От моста?
— Мост был для них важнее всего. Наши войска наступали, приближались к городу, но когда войдут они в город, никто не знал. А партизанам поручено было взорвать мост, когда наши начнут штурмовать город, чтобы немцы на ту сторону не могли уйти. И они притаились здесь, в городе, и сидели. Больше всего боялись они, как бы их не захватили раньше времени, потому что, если их захватят, кто же взорвёт мост?
— Ну, и как же? — спросил Коля.
— Их захватили, — сказал Архипов угрюмо. — Ночью приходит сюда Виталий Макарыч и к вашему папе, за комод. Они поговорили там, за комодом, потом выходят оба. Николай Николаич поцеловал меня, и они ушли. Где-то они там собрались, в каком-то месте, а немцы выследили их и перебили.
— Всех убили?
— Восемнадцать человек, — сказал Архипов.
— А Виталий Макарыч?
— Он был ранен в голову и в руку, потерял сознание и упал. Они, видимо, приняли его за мёртвого. Утром он очнулся и дополз до деревни. Колхозники его спрятали, а когда пришли наши, ему в госпитале отняли руку.
Он замолчал и задумался. Солнце село, в пещере стало темно, и только седая его голова смутно белела во мраке.
— Но ведь мост всё-таки взорвали! — сказал Коля.
— Взорвали, — проговорил Архипов. — И как раз вовремя.
— Кто же его взорвал?
— Не знаю, — сказал Архипов. — И никто не знает. Вот это-то и есть самое удивительное.
Его, видимо, самого до крайности волновал вопрос, кто взорвал мост, потому что он вдруг подсел к Коле ближе, стал говорить торопливо и почему-то шопотом:
— Весь город уже знал, что партизан убили. Наши разгромили немцев в десяти километрах от города и гнали их прямо сюда, к реке. Все немецкие танки, и пушки, и грузовики со всех концов двинулись к мосту. Я сорвал одеяло с двери, стою и гляжу, и вдруг такой взрыв, что меня чуть не повалило. Я сам своими глазами видел, как два пролёта моста взлетели в воздух и этак медленно, боком шлёпнулись в воду. Пять месяцев я потом каждый день думал: кто взорвал мост? Спросить было не у кого. Но через пять месяцев является Виталий Макарыч, уже без руки, и, конечно, заходит ко мне. Я его спрашиваю: «Вы что-нибудь про мост знаете?» А он говорит: «Ничего». «Как же это, — спрашиваю, — мост
