Подъехала еще военная машина с солдатами и милиция. Развалины оцепили.
Опять взрывать будут. Бежит уже солдат, флажком размахивает: «Прекратить работы!» Каменщики еще туда-сюда, а с крана придется спуститься.
Протяжно завыла сирена, засвистали милицейские дудки.
Земля тяжело и приглушенно ухнула, голые бетонные колонны и ржавые балки надломились, как сучья, и попадали. Над поникшими развалинами вспучилось серое облако.
Прошла минута, другая, пыль осела, и зазвенело многоголосое ребячье «ура». Откуда только и набежало их, ребятни! Вместо того чтобы отпугнуть, отогнать подальше, сирена, как пионерский горн, собирает всех.
Был бы Антон, непременно примчался сюда…
Январев с солдатами осматривали результаты взрывов.
— Ювелирно, — сказал удовлетворенно. — Теперь за шурфы возьмемся. К вечеру кончить надо с этим объектом.
Солдаты оцепления и милиционеры уехали, мальчишки разбрелись, а разминирователи приступили к бурению шурфов, узких глубоких гнезд для патронов с взрывчаткой.
Новая серия взрывов образовала штольню, ее расчистили, расширили внизу наподобие колбы. Затем стали бурить горизонтальные каналы; они на дне расходились лучами во все стороны. По замыслу, проверенному строгими расчетами, взрывная сила должна вскрыть перекрытие подвала.
Штольня была неровной, повсюду торчали острые концы стальных прутьев и шершавые изломы бетона.
— Придется шнуром, — поразмыслив, решил Январев.
Его поняли с полуслова: электрической подрывной машинкой не воспользоваться, огневым шнуром придется. Все заряды одновременно взрывать рискованно: строения близко. Электрические провода может оборвать от первого удара, штольню засыплет или сдавит. И придется опять долбить чертов бетон заново.
Огневой шнур не подведет, не должен, если сделать все как положено. И очередность учесть. А то, чтобы заряды срабатывали через определенные промежутки времени, задача для опытного минера нехитрая: скорость горения пороховой жилы в шнуре — постоянная и известна.
Пробурили двенадцать шурфов. Все двенадцать зарядов одинакового веса, а шнуры разной длины — от двадцати сантиметров и почти до метра. Длину каждого шнура Январев рассчитал лично.
— Ювелирно сработаем, — заранее предсказал Январев. Заряды небольшие, детонацию вызвать не должны: расстояние между пакетами с толом достаточно.
Взрывы на развалинах до завода не долетели. У проходной и на автобусной остановке напротив завода какие-то хлопки далекие раздались, а в цехах и на установках своего шума хоть отбавляй. Когда машинист паровоза спускает излишки пара, рядом кричать приходится. На установке стравливаемый пар шипит и свистит, как сто паровозов.
Новая АВТ празднично дымила паром, сверкающая, нарядная, могучая, полностью готовая принять сырье. Момент этот торжественный, как спуск корабля со стапелей.
На установке и в операторной царило радостное возбуждение. Отовсюду стекался народ. Рабочие самой счастливой вахты заканчивали последние приготовления.
В двенадцать часов дня вход под эстакаду с насосами перегородили шелковой лентой.
Заместитель министра, приехавший из Москвы, произнес короткую речь. Ему подали поднос с ножницами и бутылкой шампанского, но заместитель министра не стал реветь ленточку, а, оглядевшись, подозвал старшего оператора Арсланова и вручил ножницы ему.
— Давай, рабочий класс. Тебе первое слово! — Он, видимо, не впервые встречался с Арслановым, потому что назвал его по-свойски: — Давай, Арслан!
Арсланов — смуглое от природы лицо его почернело, будто он нефтью умывался в последние дни, — принял ножницы и шагнул к символической ленте.
Под крики «ура» белоснежный фонтан шампанского с шипением обдал насос и бетонированный пол, заискрился холодным фейерверком.
Все кричали «ура», обнимались, поздравляли друг друга с победой, как старые солдаты в день 9 Мая.
Торжество быстро кончилось, все, кроме начальства и дежурной вахты, стали посторонними, а посторонним на действующей установке находиться возбраняется.
Арсланов убежал в операторную, обошел панели с приборами и занял свое командирское место за полукруглым пультом управления.
Волшебный процесс преображения нефти начался.
— Когда закапает? — нетерпеливо спросил молоденький помощник.
— Когда надо, — не оборачиваясь, ответил Арсланов.
Теперь, когда все треволнения и суматоха предпускового периода были позади, началась обычная работа. Не совсем, конечно, обычная; установка новая, ее раскрутить надо, приручить, заставить трудиться на полную мощность.
Теперь, когда началась настоящая работа нефтепереработчика, мысли Арсланова опять возвратились к сыну.
«Летчицкий» шлемСтарший лейтенант Осипов, коротко постучавшись, вошел в кабинет начальника:
— По вашему вызову…
— Вот, — перебил его начальник, — Русаков Петр Петрович. У него для тебя есть кое-что. Полагаю, немаловажное.
На диване сидел пожилой человек. У ног его стоял фибровый «командировочный» чемоданчик.
— Я вас полдня разыскиваю! — воскликнул Осипов. — Все телефоны оборвал в Иришах и Ленинграде. Пойдемте ко мне! Там вас, кстати, один человек дожидается.
Но Павел Кириллович Градов уже ушел.
Милицейский «газик», блистая голубой молнией, мчался по набережной дороге.
— Хоть под землей, а найду! — бормотал сирели Армен.
Шофер привык к таким громким мыслям старшего лейтенанта, а сидевший позади Русаков подался вперед и спросил своим густым, тягучим басом:
— Вы что оказать хотели?
— Нет, ничего. Ничего, Петр Петрович. Значит, воевали здесь от начала до конца?
— Так точно. Совместно со старшим лейтенантом Градовым. Пока его не ранило. А сынок Градова, Антон этот самый, про это и выспрашивал. У меня в душе сразу подозрение возбудилось!
— Почему же не сразу пришли к нам или отцу не сказали?
— Подозрение — это не улика. О том, что ребята пропали, я час назад в поезде узнал. Тогда и укрепился в подозрении своем, с вокзала — прямо к вам. С чемоданчиком даже. — И Русаков с досадой попомнил, что оставил его там, у начальника. — Ничего?
— Не пропадет, — успокоил Осипов. — Не волнуйтесь.
— Я не волнуюсь… Сердце теснит, когда мимо бывшего поля боя проезжаю.
«Прощения проси!» — приказал сирели Армен.
— Извините, Петр Петрович.
— О чем разговор…
— Скажете, где остановиться.
— Пожалуй, лучше от очистных начать.
Они вышли из машины у кирпичных зданий новой очистной станции и медленно двинулись назад по берегу Волхова.
— А как он выглядел, выход? — спросил Осипов.
— Обыкновенно выглядел. Обмурован, дверь железная. Так в мирное время, конечно, было. В войну от сотрясений обрушилось все, кольями укрепить пришлось.
— А двери?
— Про них не скажу, куда подевались. Но, помнится, когда после демобилизации, в сорок шестом, приехал сюда, выход нашел… Обвалился, конечно. А дверей не было уже.
— И где же вы поселились?
— Нигде. Шалаш соорудил, потом землянку отстроил, а там и избу срубил. Я ведь на железной дороге работал, другого дела тут не было. Дорога нам и помогала, стекло на окна дали. Кирпич на печи в поселке бывшем собирали. Кирпич же не горит, остался.
— Петр Петрович, а тогда, в сорок шестом, вы не проникали в подвалы?
— Нет, никто туда и попасть не пытался, водою все залито было. И взрывчатки тут в земле, сами знаете, сколько. Да и засыпан он был, вход. По кольям только и угадал то место.
— Н-да, а сейчас и кольев не стало…
— Откуда же им уцелеть?
Осипов не ответил. Они прошли уже метров двести, но — ничего подозрительного. Небольшой обрывчик, ступенька. От подножия — косой песчаный спуск, наверху — трава, редкие кустики; беспомощно висят голые корешки.
— А тот, глядите, бойкий! К воде поближе спустился.
Осипов сразу и не понял, что Русаков имел в виду широкий куст, росший впереди не наверху, а под стенкой обрывчика. Куст как куст, жимолость или крушина, а может быть, и серая ольха, деревце вообще невысокое, часто похожее на кустарник.
— И дальше бежать хочет, — сказал еще Русаков.
Куст, действительно, будто стойку для дальнего разбега принял — нижние ветки подогнуты, как руки в локтях, и наклонился всем корпусом.
— Похоже, — отозвался Осипов, и они тем же медленным шагом продолжали свой путь.
Но вдруг словно кто-то подтолкнул Осипова в спину. «Быстрее!» — приказал сирели Армен. И с Русаковым произошло нечто подобное. Оба ускорили шаги, почему-то не спуская глаз с кустика.
— Здесь! — вскричали они в один голос.
Не надо быть ни ветераном, ни сыщиком-следопытом, чтобы понять: здесь.
Кустик ольхи, рано зазеленевший и преждевременно подсыхающий, едва держался на своей единственной ноге. Кто-то, выползая ногами вперед, уперся резиновой подошвой и вывернул деревце, не успевшее прижиться на новом месте. На это отчетливо указывали широкий и пологий желобок, ребристые печати, углубления от ладоней.
