Но для выяснения личности незнакомца этого было маловато. Что же он все-таки здесь делал? Почему прятался? Неужели хотел ограбить учительницу, а я его спугнул? Не похож он был ни на кого из наших, совсем не знакомый какой-то…
— Только ты смотри все же, Ганя, осторожнее, — услышал я возле дома голос Галины Сидоровны.
— Ой, что вы, Галина Сидоровна, что вы!.. — Пискляво затрещали в ответ. Это был голос Гребенючки.
Чтоб тебе лопнуть! Еще не хватало, чтобы ты меня здесь увидела.
Пригнувшись, я вернулся на тропинку, к велосипеду. Взнуздал Вороного и помчался аллюром!
Вот ведь проклятая Гребенючка! Не люблю я людей, которые к учителям подлизываются, — «Галина Сидоровна, я вам это! Галина Сидоровна, я вам то! Галина Сидоровна, дорогая! Галина Сидоровна, золотая! Ах! Ох! Ах!»
Противно! Лучше уж двойки получать, чем подлизываться.
Я выехал на улицу и увидел Гребенючку, идущую от ворот Галины Сидоровны, спиной ко мне, в нарядном белом платьице в синюю крапинку. Она не шла, а выступала как дрессированная собачка в цирке, мелко перебирая ногами. Видимо, думала, что она очень хороша и красива.
Вдруг я вспомнил Павлушу, как он сидел сегодня на земле чиня велосипед, мрачный и злой, как осенняя ночь. И ярость на Гребенючку охватила меня. Это она виновата во всем! Она, она! Это из-за нее мы врагами стали!
Посреди улицы разлилась здоровенная лужа. Гребенючка как раз проходила мимо нее, прижимаясь к забору, осторожненько, чтобы не испачкать платье, ступая по краю лужи. Назад она не оглядывалась, и меня не видела.
Я разогнался со всей силы и рванул прямиком через эту лужу: Ш-шуррр!
Цели гейзеры вонючей воды и грязи окатили Гребенючку, и белое чистенькое платьице моментально превратилось в грязную тряпку, да и вся она стала похожа на чучело огородное.
— Ой! — Только успела воскликнуть она, отшатнувшись.
А я пришпорил своего Вороного и, не оглядываясь, помчался дальше. В душе моей булькала и клокотала радость мести.
Вот получи! Чтобы знала как разлучать друзей! Чтобы знала как делать из них врагов, крапива жалящая!
Я резко свернул вправо, на нашу улицу. Еще издали увидел, что Павлуша все еще сидит на земле возле своего велосипеда и крутит ключом какие-то гайки.
Я вдруг подумал, что сейчас же Гребенючка пройдет по нашей улице. Чтобы попасть к себе домой (а куда же она пойдет в таком виде!) она обязательно должна пройти по нашей улице мимо наших с Павлушей хат. И Павлуша ее сейчас увидит и…
Я нажал на педали и проскочил к себе во двор. Павлуша даже головы не поднял. Прислонив Вороного к воротам я притаился за забором. Ну-ну! Сейчас Павлуша увидит свою красавицу. Хе-хе! Это даже хорошо. Может, хоть теперь расчухает наконец, какая она пугало.
Секунды ожидания тянулись так долго, что я уже подумал, не вернулась ли она обратно к Галине Сидоровне жаловаться на меня и требовать наказания. А дудки! Попробуй докажи! Кто видел? Ничего не знаю. Сама ухрюкалась, как свинья, а на меня сваливает!
Я смотрел сквозь забор на Павлушу. Улицы я не видел и поэтому не увидел, как к нему подошла Гребенючка. Он вдруг так резко вскочил, что велосипед упал на землю.
— Ой Ганя, что такое? Где это ты? Кто это тебя так? — Воскликнул Павлуша удивленно.
У меня сердце забилось чаще.
Ну, сейчас начнется! Сейчас она навешает на меня всех собак, будь здоров. Только держись! Ну и пусть! Пусть докажет! Кто видел? Ничего не знаю. Сама извазюкалась, а теперь…
— Да сама виноват, — весело затараторила Гребенючка. — Грузовик ехал, а я и не углядела, растяпа. Вот разрисовал, правда? Хи-хи-хи!
— Так беги домой скорей! Вот еще! — Крикнул Павлуша с искренним сочувствием и досадой.
Я только рот разинул.
Тю! Чего это она?.. Подумаешь, какая благородная!.. И стало мне так скверно, будто не она, а я весь в грязи с головы до пят. Гребенючка побежала домой, Павлуша вернулся к велосипеду, а я все еще стоял, скрючившись возле плетня, и не мог сдвинуться с места.
Начал накрапывать дождь.
Павлуша отвел велосипед в дом.
Пошел в хату и я.
Настроение у меня был испорченно до предела.
… Дождь лил целый день. А к вечеру поднялся сильный ветер и начался настоящий ливень. Он, хлестал по окнам так что звенели стекла, а ветер безумно завывал в трубах. В такую погоду хорошо лежать в уютном укромном месте и читать интересную приключенческую книжку. Я стянул у отца «Покушение на бродягу» Жоржа Сименона (он мне не давал, поскольку считал, что она не детская) и, укрывшись с головой одеялом, оставив только узенькую щель, чтобы падал свет, погрузился в увлекательный мир комиссара Мегрэ, мир загадочных убийств, страшных преступлений и тайн.
Глава XVIII. Стихийное бедствие. Я принимаю решение
Я внезапно проснулся ночью, хотя никто меня не будил, и сразу почувствовал тревогу. В хате горел свет и слышались приглушенные, обеспокоенные голоса. Хотя ничего не было видно, но чувствовалась какая-то возня, какое-то нервное движение. Так было, когда у папы неожиданно среди ночи случился приступ аппендицита и его отправляли в больницу на операцию. Тогда меня тоже никто не будил, я проснулся сам. Вот и сейчас. Я мигом вскочил и встревожено спросил:
— Что? Что такое?
Посреди комнаты стояли одетые, в плащах, отец, мать и дед. У деда в руках было весло. Мать повернулась ко мне.
— Спи, сынок, спи!
— Что случилось? — Снова спросил я.
— Река от дождей поднялась, из берегов вышла. Плотину возле мельницы прорвало. Село внизу заливает, — ответил дед.
— Да ты спи, спи, сынок, — повторила мать. Я вскочил с кровати. Как же, спи! Там людей заливает, а я — спи!
— Я с вами! Я пойду!
— Да ты что? Вон Иришка проснется, испугается, что нет никого. Ложись, спи сейчас же! Это тебе не игрушки! — Повысила голос мать.
Но я уже одевался. Меня била нервная лихорадка, и я долго не мог попасть ногой в штанину. Зубы выбивали неистовый рок-н-ролл. Спи! Может, я всю жизнь эту ночь ждал, чтобы что-то героическое совершить! А тут — спи! Нет! Пойду!
— Пусть идет. Глядишь поможет. Здоровый уже хлопец, — сказал дед.
— Действительно, пусть! — Поддержал его отец. Свет вдруг мигнул и погас.
— Оборвало! А может, и столбы повалило, — сказал в темноте отец.
Дед чиркнул спичками и зажег керосиновую лампу, стоявшую на столе.
— Надень вон отцовский ватник и сапоги надень, — сказала мне мать.
— Фонарик свой возьми, — подсказал отец.
— Лампу не будем гасить. Ох! А как Иришка проснется… Лучше бы ты дома сидел. У меня бы душа спокойнее была, — мать вздохнула.
— Да что вы, ей-богу, мама, с этой Иришкою! Здоровущая уже девка, в школу пошла, а вы…
— Пошли, пошли, хватит уже вам, — вмешался дед. Мы вышли из дома в мокрую, ненастную, ветреную темноту. Гонимый ветром дождь нещадно бил в лицо.
— Главное, что лодки, наверно, унесло, — едва услышал я голос деда, который шел рядом. Я хотел сказать, что нашу плоскодонку, может, и не унесло, потому что она на пригорке лежит вверх дном, но ветер захлопнул мне рот, и я только хавкнул.
То тут, то там, словно светлячки, мерцали огни, отовсюду с фонариками спешили люди. Еще издали сквозь шум ливня было слышать тревожный гул, вопли и крики. Чем ближе мы подходили к улице Гагарина, которая вела к берегу, тем тревожней и громче становился этот гомон. Уже слышно было рычание мотора, удары топоров и отчаянные женские крики. «Ой горе! Ой лишенько! Ой помогите». Тоскливо ревел скот, визжали свиньи, выли собаки.
Все это было слышно уже совсем близко, рядом, но как я ни напрягал зрение, сквозь дождь и темноту ничего не мог разглядеть. Вот впереди вспыхнули два светлых глаза — фары. Первое, что я увидел в свете фар, — это плетень и воду. Вода волной накатывалась и разбивалась о плетень, а он шатался и кренился. Потом возле плетня появилась фигура по пояс в воде, с телевизором на голове. В свете фар мокрый от дождя экран сверкал огромным страшным глазом.
Фары были тракторные — в переулке натужно ревел колесный трактор «Беларусь». Огромные задние колеса буксовали, разбрызгивая грязь.
— Давай, давай, ну! — Кричал кто-то позади трактора: там светились еще фары машин.
Несколько человек посреди улицы стучали топорами — наскоро сбивали из бревен плот. Дед, отец и мать сразу включились в работу, дед помогал делать плот, отец к трактору, а мать прямо в воду, до ближайшей хаты выносить добро.
— Побудь пока здесь! — Крикнула она мне на ходу. И не успел я опомниться, как остался один.
Из темноты то и дело, словно водяные, выскакивали из воды люди, таща на себе разный домашний скарб. Кто-то выводил корову, которая уже даже не ревела, а только стонала. Вот бабулька, спотыкаясь, тащит по воде за собой, словно лодки, цинковые корыта с узлами и подушками, и, плача, все время приговаривает:
