Из темноты то и дело, словно водяные, выскакивали из воды люди, таща на себе разный домашний скарб. Кто-то выводил корову, которая уже даже не ревела, а только стонала. Вот бабулька, спотыкаясь, тащит по воде за собой, словно лодки, цинковые корыта с узлами и подушками, и, плача, все время приговаривает:
— Ой что же это делается! Ой господи! Ой за что же это такое наказание! Ой пропало все, пропало! Ой боже мой, боже!
— Хуже всего в начале улицы, — сказал кто-то в темноте. — Гребенюков, Мазниченко и Пашков затопило совсем. А старую Деркачку — так по самую крышу. И добраться никак. Лодки затопило. Еще трактор, видишь, застрял — бревна для плота подвезти нельзя.
— Это что же в природе такое, ей-богу, творится. Стихийные бедствия во всем мире: ураганы, землетрясения, наводнения, смерчи. То в Америке, то в Японии, то в Голландии… Да и у нас… То в Закарпатье, а то на Кубане… Вот и у нас теперь…
Заскрипели колеса, захрапели кони — подъехали люди с телегами.
— Ставьте Вот сюда! Давайте! Телевизор тут поставьте, на сено!
Я бросился помогать грузить на телеги вещи потерпевших. Из темноты послышался голос Ивана Ивановича Шапки, председателя колхоза:
— Везите в школу! Занимайте школу, и клуб, и правление! Там все открыто!
А трактор все рычал и рычал, глубоко завянув, не мог сдвинуться с места.
Мой отец там командовал:
— Переключай на первую! Влево бери, влево! Давай заднюю! Теперь вперед!
Это было проклятое место. Там всегда была лужа даже в сухую погоду, и всегда застревали машины. А теперь от дождя оно совсем раскисло и просто засасывало, как топь.
Неожиданно издалека, донесся отчаянный пронзительный женский крик:
— Спасите! Спасите! Ой!
Люди беспомощно засуетились. Кто-то из мужчин бросился прямо в воду.
Ему закричали:
— Куда ты? Чем ты там поможешь? Сейчас плот закончим.
Но он уже исчез в темноте.
Тогда все накинулись на тракториста:
— Что ты засел, тут понимаешь! Там люди гибнут, а ты!.. На тракторе не можешь проехать, герой!
Люди кричали от своего бессилия. Тракторист хрипло отругивался:
— Что — на тракторе! Что — на тракторе! Здесь на танке не проедешь, не то что на тракторе! Умники!
«На танке». Вдруг мне вспомнился военный лагерь, артиллерийский двор, удивительные неуклюжие машины со скошенными, как у лодок, носами…
«Бронетранспортеры-амфибии, да… Для преодоления водных рубежей… для высадки десанта, да.»
Я сразу вспомнил, что читал где-то, как воины помогали людям во время стихийных бедствий…
И внезапная мысль пронзила меня.
— Иван Иванович! Иван Иванович! — Закричал я в темноту. Но председатель не откликался. Тогда я бросился к отцу:
— Тату! Тату!
Он, заляпанный с ног до головы, толкал трактора. Трактор буксовал и из под колес прямо на него летела грязь.
— Отойди! Отойди, ну! — Кряхтя от натуги, раздраженно прохрипел отец.
Эх! Да что там спрашивать, говорить! Нельзя терять ни минуты. Самому надо рвануть туда.
И, не раздумывая больше, я бросился домой. Запыхавшись, я вбежал в сени, схватил велосипед, прислонил динамо к шине, чтобы светила фара, и вскочил в седло.
Ехать было ой как трудно! Колеса вязли в грязи, буксовали на глине. Приходилось все время слезать и толкать велосипед рядом с собой. Хорошо, что это не трактор. Когда выбрался из села на полевую дорогу, колесам стало немного легче. Колесам, но не мне. Потому что здесь бушевал сильный ветер, который сбивал меня, бросал меня на землю. Дважды я не мог удержаться и валился набок, на ногу, и некоторое время прыгал на ней, не в силах выровняться. А раз просто упал в болотину. Но я спешил из последних сил. И с тревогой всматривался вперед в темную приближающуюся громаду леса. Искал глазами вышку с флагом, и не мог найти. И думал с опаской: «А что, если учения еще не закончились и в лагере нет людей? Что делать? А если и есть, послушают ли меня, поверят ли пацану?»
Правильнее было бы, пожалуй, разыскать председателя или хоть кого-нибудь из взрослых уговорить. Так нет же! Вылетел пулей и умчался. Не подумав даже.
И раскаивался я, и корил себя. Но возвращаться в деревню было безумием. Люди гибнут. Каждая минута дорога.
Вот и лесопосадка. Я въехал на «глеканку». Ветер сразу отпустил меня. Он пошел верхом, с бешеным свистом раскачивая кроны стройных сосенок. Но теперь мне все время приходилось следить, чтобы не наскочить на кочку или не въехать в яму. Потому что если попадешь — «восьмерка» обеспечена и тогда все. И впившись глазами в «глеканку», так я и не увидел, есть ли флаг на вышке или нет.
Где-то здесь уже дот на возвышенности, за дубами, невидимый в темноте: я выехал на «генеральскую» дорогу. И как о чем-то далеком и призрачном, подумал о тех инструкциях, которые лежат там в расщелине над амбразурой. Но все эти мысли сразу вылетели у меня из головы как только я вспомнил отчаянный пронзительный крик: «Спасите!», что и сейчас звенел у меня в ушах. Я еще сильнее нажал на педали.
Кто был в лесу ночью в непогоду, когда гудит, воет бешеным волком в кронах ветер, когда стонут человеческим голосом деревья, когда бухает, свистит, трещит, ломает, падает, кувыркается, ревет, бушует и безумствует стихия — тот знает, что это такое. Это страшно.
Но, клянусь вам, я не испытывал никакого страха. Где-то из глубины даже всплыла мысль: «Почему мне не страшно?» Однако я тут же забыл о ней. Я был весь какой-то нацеленный вперед и только вперед. Я думал только о том, чтобы ехать быстрее, быстрее, быстрее… Я думал только о своих ногах, которые крутили педали и уже страшно болели от напряжения, и о дороге, о бесконечных кочках, ямках, бугорках — чтобы не наскочить, не наткнуться, объехать.
Глава XIX. Полковник Соболь. Опять старший лейтенант Пайчадзе
Когда я выскочил на поляну перед шлагбаумом, освещенную фонарем, то как-то не сразу понял, что уже приехал.
Часовой заметил меня и крикнул:
— Стой! Кто такой?
Я подъехал вплотную к шлагбауму.
— Мне начальника… Главного… Пожалуйста… Очень надо. Немедленно… — Я колебался, говорить часовому или нет: он же ничего не решает, а что, если не захочет позвать офицера.
— Что случилось? Только вернулись с учений. Трое суток… Может, утром?
— У нас село заливает, — выдохнул я.
— Погоди. Сейчас. — Часовой бросился к будке, схватил телефонную трубку. — Товарищ капитан! Докладывает дежурный по КПП ефрейтор Ефимов. Здесь хлопец приехал. Говорит, у них село заливает… Есть! — Он повернулся ко мне. — Давай вон к той палатке!
Я нырнул под шлагбаум и подъехал к палатке. Навстречу мне уже выходил высокий офицер с красной повязкой на рукаве.
— Что такое?
Пыхтя и заикаясь, я рассказал ему о нашем несчастье — про хаты, что по самую крышу затоплены, про то, что лодки снесло и провода электрические оборвало, столбы повалены, и про то, как трактор буксует, не может подтащить бревна для плота…
— Ясно, — сказал капитан. — Пойдем. Придется будить полковника. Хотя час всего, как лег, только из похода вернулись. Но ничего не поделаешь — тут такое дело, что…
Мы прошли несколько палаток и возле одной остановились. Капитан пригнулся и нырнул в нее. Через мгновение внутренности палатки осветились желтым светом, и на брезенте заколебалась длинная причудливая тень.
— Товарищ полковник, — послышался голос капитана. — Извините, что беспокою, но дело серьезное. В соседнем селе наводнение. Затопило дома, нужна помощь.
Кто-то (очевидно, полковник) прокашлялся и сказал густым, неторопливым басом:
— Значит, так… Поднимайте пока офицеров — начальника штаба, начальника артиллерии, транспортников, командиров мотострелковых батальонов… Других не надо. Пусть отдыхают.
У меня вдруг перехватило дыхание. Показалось, что будто это тот самый голос, говорил со мной по телефону.
— Кто сообщил о наводнении?
— Мальчик, товарищ полковник. На велосипеде примчался…
— Пусть зайдет.
Из палатки вышел высокий капитан:
— Зайди, с тобой полковник хочет поговорить.
Я зашел в палатку. На узком железном ложе сидел, натягивая сапоги, полный лысоватый человек. Он был уже в галифе, но еще в майке. И мне сразу бросилось в глаза какое-то странное несоответствие — лицо у него было пожилое, в глубоких морщинах, с седыми висками и загорелое, почти черное, а тело, наоборот, белое, чистое, молодое, с выпуклыми, как у борца, налитыми силой мышцами, и шея тоже, как у борца, мощная и сильная. Такое было впечатление, что голова не от этого тела.
— Здравствуйте, — поздоровался я.
— Здорово. Садись. Ну, рассказывай, что там у вас случилось.
Я сел на скамью у стола и стал рассказывать.
Пока я говорил, он надел китель, что висел на стуле возле кровати, — с полковничьими погонами и несколькими рядами орденских колодок на груди. Я еще не закончил рассказывать, как начали заходить офицеры. Полковник, не перебивая меня, молча показывал им на длинные лавки что стояли вокруг стола. Они тихо садились.
