Глава 2
На рассвете туман рассеялся, небо вновь стало чистым и ясным… Под всеми парусами «Летучий голландец» прошел мимо Гетеборга. Его курс лежал в открытое Северное море через пролив Скагеррак. Капитан Филип Вандердеккен, скрестив на груди руки, стоял на полубаке, ощущая, как вздымается и взлетает на волнах его корабль. Он подставил лицо мелким брызгам, над головой у него гудели ванты и паруса.
Вандердеккен плыл в Вальпараисо за своей долей зеленых камешков, и этого богатства ему хватит до конца жизни; он никогда не улыбался и на этот раз позволил себе лишь легкий кивок, говоривший о том, что он доволен. Пусть владельцы корабля поищут другого дурака, который согласится плавать на этом корыте по океанам. Пусть в следующий раз весь этот экипаж, набранный из портового отребья, ломает себе голову, как насолить другому капитану. Вандердеккен прошелся по кораблю от носа до кормы, отдавая отрывистые команды этому угрюмому сброду. Часто он внезапно оборачивался — Вандердеккен не доверял своим матросам и не любил их. По взглядам, которые он ловил, по тем негромким разговорам, которые прекращались, стоило ему появиться, он понимал, что среди экипажа ходят сплетни насчет этого рейса и, более того, матросов уже охватила зараза недовольства.
Ну что же, тем хуже для них: теперь руки у всех до единого будут заняты и днем, и ночью, вот тогда и станет ясно, кто тут хозяин. От зоркого глаза Вандердеккена не ускользала ни одна мелочь; взглянув поверх плеча рулевого, он заметил покрытый ледяной коркой конец, тянувшийся за кормой. Подозвав кивком палубного матроса-финна, он указал на канат.
— Выбери этот канат и смотай его, как положено, в морской воде он сгниет!
Палубный матрос хотел было что-то возразить, но заметив гневный блеск в глазах капитана, поднес руку к фуражке.
— Есть, есть, капитан!
Вандердеккен уже дошел до середины палубы, когда финн, перегнувшийся через кормовое ограждение, вдруг закричал:
— Смотрите! Здесь мальчишка, похоже, мертвый!
Все поспешили на корму и столпились у ограждения. Грубо растолкав их, капитан взглянул вниз. Скорчившаяся фигурка притулилась на выступе под кормовым балконом, окружавшим капитанскую каюту. Это действительно был мальчишка, промокший и окоченевший от холода.
Вандердеккен повернулся к матросам, его хриплый голос прозвучал бесстрастно и жестко:
— Оставьте его там или столкните в воду, мне все равно.
Из камбуза — узнать, что происходит, — вышел толстый бородатый грек, служивший коком.
— У меня нет помощника, — крикнул он. — Если он живой, я заберу его!
Капитан презрительно взглянул на кока:
— Лучше ему быть покойником, чем работать на тебя, Петрос. Впрочем, делай, что хочешь… А остальные, марш на работу!
Петрос, тяжело ступая, спустился в кормовую каюту, открыл иллюминатор и втащил мальчика внутрь. Найденыш не подавал признаков жизни, но когда грек поднес к его губам нож, лезвие слегка запотело.
— Клянусь своей бородой, он дышит!
Петрос перенес мальчика в камбуз и положил в углу возле плиты на кучу мешков.
Помощник капитана — англичанин — заглянул на камбуз выпить воды. Из любопытства ткнув носком ботинка тело мальчика, он попытался растолкать его. Но тот не пошевелился.
Англичанин пожал плечами.
— По-моему, он мертвый. На твоем месте я вышвырнул бы его за борт.
Петрос направил на англичанина свой острый блестящий нож.
— Но ты-то не на моем месте! Я сказал — он останется. Если придет в себя. Мне тут нужен помощник, работы много. Мальчишка мой.
Отпрянув от ножа, англичанин покачал головой.
— Твой, говоришь? Не повезло парню. Капитан верно сказал: лучше ему умереть.
Мальчик пролежал на мешках почти двое суток. Под вечер второго дня на плите Петроса дымилась похлебка из соленой трески, репы и ячменной муки. Подув на половник, грек попробовал, что получается, и бросил взгляд на мальчика. У того глаза были широко открыты, он с жадностью смотрел на кастрюлю.
— Вот оно что! Моя рыбка жива?
Мальчик открыл рот, но никаких звуков не последовало. Петрос взял выпачканную жиром деревянную миску, зачерпнул ковшом немного похлебки и сунул миску в руки мальчика.
— Ешь!
Похлебка была обжигающе горячая, но это не могло остановить мальчика. Жадно, почти не пережевывая, он проглотил еду и протянул коку пустую миску.
Петрос ударил по ней половником, она перевернулась и выпала из рук мальчика, а грек сощурил безжалостные глаза:
— Бесплатно наш корабль никого не возит, рыбка. Я тебя поймал, теперь ты мой. Скажу «работай», будешь работать. Скажу «ешь», будешь есть. Скажу «спи», будешь спать. Понял? Только «ешь» и «спи» услышишь от меня нечасто. Будешь работать. Работа будет тяжелая! А иначе угодишь обратно за борт. Ясно тебе?
Он рывком поднял мальчика и потянулся за ножом.
Широко раскрыв глаза, несчастный отчаянно закивал головой.
Петрос налил в ведро воды, бросил туда пемзу, кусок тряпки и сунул все это в руки своего раба.
— Выдраишь камбуз до блеска, и палубу, и перегородки, всё! Да, как тебя зовут, имя у тебя есть?
Мальчик показал на свой рот и издал какой-то тихий напряженный звук.
Петрос раздраженно пнул его ногой.
— В чем дело? У тебя что, языка нет?
В это время на камбуз зашел араб. Он схватил мальчика за подбородок и заставил открыть рот.
— Язык есть.
Петрос отвернулся помешать похлебку.
— Тогда чего же он не говорит?
— Ты что, немой, парень?
Мальчик опять отчаянно закивал. Араб отпустил его.
— Можно иметь язык, но не говорить. Он немой. Петрос наполнил миску араба и поставил закорючку на доске, отмечая, что араб получил свою порцию.
— Немой он или нет, но работать может. Слушай, Джамиль, отнеси это капитану — и он показал на поднос с едой.
Араб пропустил его просьбу мимо ушей. Присев возле плиты, он принялся есть.
— Сам отнеси.
Мальчика снова подняли на ноги. Петрос разыграл целую пантомиму, как делают все, кто считает, что если человек нем, то он еще и глуп.
— Иди, отнеси капитану… ка-пи-та-ну, понял? — грек встал по стойке «смирно», изображая, как стоит Вандердеккен, потом, засунув за воротник воображаемую салфетку, показал, как капитан обедает. — Капитан ест, понял? Слушай, Джамиль, как бы ты назвал этого оборванца?
— Нэбухаданосор.
Петрос искоса взглянул на араба.
— Что это за имя такое?
Араб бросил сухарей в похлебку и стал ее размешивать.
— Я слышал, как один христианин читал из Библии. А что? «Нэбухаданосор» — хорошее имя. Мне нравится.
Петрос потрепал свою густую грязную бороду.
— Нэбу… Нэву… Нет, такое мне не выговорить. Вот что, я назову тебя Нэб! — он вручил мальчику поднос и несколько раз ткнул пальцем в его тщедушную грудь.
— Нэб, теперь тебя зовут Нэб. Отнеси это капитану, Нэб. Неси осторожно. Только попробуй разлить, я сниму с тебя шкуру этим ножом, понял?
Нэб серьезно кивнул головой и вышел из камбуза так, словно ступал по скользкому льду. Джамиль шумно втянул в себя похлебку.
— Смотри-ка, понимает! Все в порядке. Научится.
Петрос провел лезвием ножа по точилу.
— Лучше ему научиться… иначе…
В дверь капитанской каюты тихо постучали. Каким-то образом Нэб нашел дорогу. Вандердеккен оторвал взгляд от изумруда, полученного в качестве аванса. Поспешно спрятав камень в нагрудный карман, он крикнул:
— Войдите!
Когда дверь отворилась, рука голландца лежала на палаше, он держал его на полке под столом. Никто из команды никогда не застанет своего капитана врасплох, это было бы роковой ошибкой. Когда в каюту вошел мальчик с подносом, на суровом лице Вандердеккена мелькнуло легкое удивление. Взглядом он приказал поставить поднос на стол. Нэб повиновался.
— Значит, ты все-таки не умер. Тебе известно, кто я?
Нэб дважды кивнул, ожидая следующего вопроса.
— Ты не умеешь говорить?
Нэб два раза покачал головой. Он стоял, глядя в палубу, чувствовал на себе пристальный взгляд капитана и ждал позволения уйти.
— Может, это и неплохо. Говорят ведь, что молчание — золото. Ты из золота, мальчик? Ты счастливчик? Или ты Иона, приносящий несчастья?[1]
Нэб пожал плечами. Капитан выразительно похлопал себя по нагрудному карману.
— Счастье само в руки не идет, в это верят одни дураки. Я творю свое счастье сам, я, Вандердеккен — хозяин «Летучего голландца».
Он сразу же принялся за еду. Сморщив нос от отвращения, он поднял глаза на Нэба.
— Ты все еще здесь? Вон отсюда! Убирайся! Почтительно наклонив голову, Нэб вышел из каюты.
Следующий день и все остальные были для Нэба одинаково безрадостны: ругань, тычки и причиняющие сильную боль побои. Толстый, грязный кок Петрос стегал его завязанным узлами линьком, который всегда держал при себе. Мальчик привык к такому обращению, он достаточно настрадался в семействе Бьернсонов. Только с «Летучего голландца» некуда было бежать и негде было спрятаться от побоев и безжалостного кока.
