— Не замерзли? — наперебой спрашивали девочки.
Вера спохватилась.
— Ну, конечно же, замерзли. Идите сюда, к печке поближе.
— Чего тут мерзнуть… — Валя смутился от внимания девочек.
— Тут близко, рукой подать! — поддержал его Механик.
— А не страшно было идти в такой буран? — спросила Люба.
— Какой может быть страх?
— Нам повезло, мы с полдороги на дилижансе ехали, — сказал Коля.
— Прицепившись на полозьях, — уточнил Митя, и все снова засмеялись.
— Пойдемте в мою комнату, — предложила маленькая хозяйка.
Вера стала показывать свою библиотеку. Тут были вишневые тисненые книги «Золотой библиотеки», объемистые тома Некрасова, Пушкина, Кольцова, Надсона, книги Клавдии Лукашевич с яркими обложками, изящно изданные повести Лидии Чарской, скромные, но бросавшиеся в глаза своими названиями, приложения к журналам — книги Майн-Рида, Фенимора Купера и других детских любимцев.
Все заинтересовались картинками и с восторгом рассматривали неуклюжие пароходы из «Квартеронки» и «Тома Сойера», смелых ковбоев и грозных индейцев, изображением которых были полны захватывающие романы Фенимора Купера и Густава Эмара.
— А я, — мечтательно проговорил Валя, — стихи люблю, в школе учил. Хорошо, читаешь — будто поешь:
Что, дремучий лес,
Призадумался?
Грустью темною
Затуманился?
— И я люблю. Только не такие. Вот слушайте, — Вера встала, откинула назад голову и, протянув руку вперед и вверх, продекламировала:
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви.
— Это из Некрасова. Хорошо, правда?
— А мне больше нравится Пушкин, — сказала Фатьма.
Товарищ, верь, взойдет она,
Заря пленительного счастья…
— Вот классная дама услышит! — перебила подругу Люба и улыбнулась.
Вера повернулась к мальчикам: — А вы знаете какие-нибудь стихи? Очень-очень интересные, такие, чтобы… чтобы… — она замялась, не зная, как выразить свою мысль. — Ну, какие классные дамы не любят.
— Революционные? — спросил Валя.
Девочки переглянулись.
— Ну да, такие. — Вера сказала это, понизив голос почти до шепота.
— Это что, стихи! — сказал Митя. — Вот мы знаем историю, так историю. Был такой атаман… — и он стал рассказывать историю атамана Золотого. Когда он начал, Николай и Валя переглянулись, однако останавливать не стали.
Девочкам очень понравилась эта история. А Митя, не закончив рассказа, неожиданно проговорил:
— Но атаман Золотой давно умер, а есть такие люди, которые, как атаман Зо…
— Митька, сдурел! — крикнул Валентин, вскакивая с места.
— Ну, ну, — огрызнулся разошедшийся Механик. — Вера знает, а им нельзя? Почему? Как ты думаешь, Никола, можно им? Ведь мы их уже хорошо знаем, да?
Коля промолчал, и это молчание Митя понял, как поддержку.
— Но ведь Вера слово дала! — не сдавался Валентин.
— Ну и что? И они дадут. Девочки, — обратился он к Фатьме и Любе, то, что мы вам расскажем… — он посмотрел на приятелей. — Расскажем ведь?
— Ну ясно. — Коля кивнул головой. — Только, чтоб они не проболтались.
— Расскажите, мальчики, расскажите! Они не проболтаются! — поручилась Вера за подруг.
— Смотрите, никому ни слова, ни отцу, ни матери, ни сестре, ни брату, ни подруге закадычной без общего согласия ничего не говорить про это.
— Что мы, болтушки, что ли? — в один голос воскликнули Люба и Фатьма.
— И все-таки, — сказал Николай решительно, — пусть они клятву дадут нашу, атаманскую.
— А мы не знаем, какая она, — проговорила Фатьма.
— А вот какая. — И Николай произнес клятву. Произнес он ее глуховатым голосом, и последние слова прозвучали как-то особенно жутко. Фатьма даже побледнела слегка.
— А знаете, — задумчиво проговорил Валентин, — клятва эта теперь не годится.
— Почему? — недоуменно спросил Дмитрий.
— Атаманцы — вроде игры. А мы помощники организации. Нам надо другую клятву…
— Пожалуй, так, — согласился Дмитрий. — Да и потом девочки не смогут быть атаманцами, как-никак, ватажка — дело не женское.
Валентин задумался.
— А если начать так: «Клянемся преданностью революционерам-большевикам…» — он замолчал, подыскивая слова.
— Что никогда не выдадим нашей тайны, — вставил Николай, посмотрев на приятелей.
— Будем верны своему долгу, — добавил Дмитрий.
— Будем готовы на все, чтобы выполнить задание партии, — завершил клятву Валентин.
Все согласились.
Торжественная клятва была произнесена гимназистками, и вот мальчики, перебивая друг друга, рассказали, как они помогают взрослым, которые тоже против богатых, против царя и полиции.
Девочки были потрясены рассказом ребят, засыпали их вопросами и решили, что тоже будут помогать революционерам, если им разрешат.
Когда эта тема иссякла, Вера напомнила Вале его обещание проучить начальницу гимназии. Подруги подробно рассказали обо всем, что произошло между Фатьмой и Софочкой Горюновой, о подделке отметки, и все вшестером стали разрабатывать план мести, один другого замысловатее и фантастичнее.
Наконец, все согласились на одном: мальчики напишут короткие листовки, нарисуют карикатуры (Валя рассказал случай в депо), а девочки все это принесут в гимназию и разложат по партам. Взрослым решили не говорить. Опять Данила ворчать будет.
Глава IX
ПЕРЕПОЛОХ В ГИМНАЗИИ
К выполнению задуманного шестеро друзей готовились почти месяц. Решили, что девочки проберутся в гимназию в последний день зимних каникул, шестого января.
Мальчики писали листовки, делали рисунки.
Собственно, рисовал один Николай. Митя подписывал под рисунками текст. Часть карикатур придумали сами ребята, а часть — девочки.
Они были разнообразны, эти ядовитые рисунки. Тут было и изображение крысы, лизавшей тарелку с надписью: «Софочка Горюнова» (придумала Люба). Была тут и кошка с человеческим лицом, с надписью «начальница», гнавшаяся за маленькой мышкой с двумя косичками (придумал Митя).
Валя внимательно посмотрел на этот последний рисунок.
— Дописать малость надо, — сказал он.
— Чего дописать-то? — спросил Коля, не поднимая головы от очередного рисунка.
— Стихи. Вот слушайте:
Кошка хочет мышь
поймать,
Да никак не может.
Тут не трудно угадать —
На кого похоже.
— Здорово! — восхитился Митя.
— Это ты правильно написал, — похвалил приятеля Коля.
Написали и несколько листовок. В них ребята призывали гимназисток бороться против самодурства учителей, высмеивали таких, как Крыса, Каланча, говорили, что нужно слушаться только хороших учителей, вроде естественницы Марии Петровны и историка Алексея Михайловича.
Все листовки кончались призывом:
«Девочки, объединяйтесь! Защищайте свои права!»
Листовки и карикатуры передавали девочкам на катке. Подруги тоже не теряли времени даром. Им нужно было сделать слепок ключа. Все ключи были у швейцара — старого солдата Агапыча, такого сурового на вид, что девочки не знали, как к нему подступиться. Однако способ был найден.
Однажды подруги принесли в школу осьмушку табаку, купленную в лавочке по дороге. Вбежав в школу, они не стали даже снимать пальто, а Вера подошла к Агапычу. Тот, как всегда, стоял у дверей, посматривая на большие часы, — не пора ли звонить.
— Послушайте, — вполголоса обратилась к нему Вера. — Можно вас на минуточку, на одну только минуточку?
Агапыч посмотрел на лукавое, улыбающееся лицо девочки, крякнул, расправил пышные усы с подусниками и пробасил:
— Говорите, барышня, слушаю.
— Нет, нам по секрету, — и она отошла к подругам.
Старик не то поворчал, не то покряхтел и нехотя отошел от дверей.
— Мы сейчас по улице шли и вот нашли это, — проговорила Вера, вынимая осьмушку.
— А нам не надо, понимаете, совсем не надо, — помогла подруге Фатьма.
— Вот вы и возьмите, пожалуйста, — попросила Люба.
— Да зря вы, барышни, ей-богу, зря, — нерешительно протянул он, растроганный не столько подарком, сколько заботой этих симпатичных девочек.
— Берите, берите, пожалуйста! — и Вера положила табак в его большую загрубевшую руку.
— Вы знаете, Агапыч, — сказала Люба, — а завтра я вам еще трубку принесу, ей-богу. У меня есть совсем новая трубка. Правда, правда! У папы их много, а из этой он не курил и не будет курить. Она у меня в детской и лежит, я поменьше была, все в пушку играла. — Девочки засмеялись.
