— Да ты нам с осени ничего не поручал.
— Потерпите, ребятки, немного, — парень улыбнулся, — работа будет — держись только!
Данила не ошибся, когда говорил, что начальница гимназии так этого дела не оставит. Крыса в разговоре с начальницей высказала подозрение, не замешана ли в этом деле Вера Кочина? Свое подозрение она подкрепила еще и тем, что отец Кочиной умер в ссылке, — возможно, и мать была из неблагонадежных. О происшествии был извещен жандармский ротмистр Барткович. Он дал распоряжение установить наблюдение за гимназией, не встречаются ли гимназистки с кем из подозрительных. Ознакомление с листовками позволило жандармам прийти к выводу, что листовки написаны школьным почерком и что в этой истории была больше всех заинтересована гимназистка Кочина или ее подруги. Впрочем, могло быть и не так, кто-то просто решил использовать этот случай, чтобы раздуть скандал политического характера, и привлек к писанию листовок двух учеников, поскольку все листовки были написаны двумя почерками, определенно принадлежащими мальчикам.
Одиннадцатого января вечером должен был собраться педагогический совет, на котором надо было решить, какие принять меры.
Начальница гимназии не без основания считала ученицу Кочину если не прямой, то косвенной виновницей, а этого было достаточно, чтобы над головой Веры собралась гроза. Девочку ожидало самое страшное: исключение из гимназии без права поступления в другое учебное заведение, то, что Данила назвал «волчьим билетом».
Но гроза не разразилась. Педагогический совет не собрался, и ротмистр Барткович забыл про слежку за гимназией: он вынужден был послать своих агентов на другую работу.
Над страной пронесся первый шквал надвигающейся революции.
К вечеру в понедельник десятого января по городу поползли тревожные и пока еще неясные слухи. На городском телеграфе были получены первые сведения о событиях в столице. В депо узнали обо всем от телеграфистов, железнодорожников.
Из ребят раньше всех новость услышал Валентин. Во вторник, когда начался обеденный перерыв, Степана куда-то вызвали. Мальчик не обратил на это внимания, но, когда к концу перерыва Антипов вернулся, Валя не узнал своего друга. Обычно такой сдержанный и спокойный, Степан был крайне взволнован. Оглянувшись, он вскочил на скат паровозных колес.
— Товарищи! — крикнул он что было силы. Все оглянулись. — Товарищи, — повторил он, сорвал с головы картуз и, зажав его в кулаке, рубанул рукой воздух. — Слушайте, слушайте!
Необычное, запретное слово «товарищи» заставило всех встрепенуться. Обедавшие рабочие соскочили со своих мест и окружили Степана плотным кольцом.
В это время над цехом, заглушая шум, проплыл гудок. Перерыв кончился, но никто не начал работать, никто из окружавших слесаря не ушел. Наоборот, от черных махин паровозов бежали машинисты, кочегары, клепальщики.
— В воскресенье, — крикнул Степан, как только стих гудок, — в Питере произошла кровавая бойня. Полиция и войска расстреляли безоружных, беззащитных рабочих.
В цехе наступила гнетущая тишина. Так бывает в лесу перед грозой.
— Рабочие пошли к царю просить милости и заступы, — продолжал Степан. — Они пошли за попом Гапоном с женами и детьми, а их, — голос Степана дрогнул, — а их пулями встретили, по приказу царя в толпу стрелять стали, убивая стариков, детей, женщин.
Толпа дрогнула. По цеху прокатился грозный рокот людского негодования.
— Гады! Сволочи! Что делают! — вспыхивали то там, то здесь гневные выкрики.
— Да, товарищи, — продолжал Степан, перекрикивая шум, — «царь-батюшка» велел стрелять в беззащитных людей. Самодержавие с помощью попов устроило кровавую бойню, чтобы запугать народ, силу свою жестокую показать. Теперь все видят, что с самодержавием нужно бороться не крестом да молитвой, а с оружием в руках. Мы никогда не забудем этого страшного дня, этого кровавого воскресенья!
— Не забудем, не простим! Хватит терпеть, — снова вспыхнули крики возмущения. Ропот разрастался. По адресу самодержавия неслись проклятия, угрозы и громче всего призыв:
— Бороться! Бастовать! Бросай работу!
В цех вскочил было привлеченный шумом Врублевский, но, увидев, что происходит, тут же убежал.
Долго еще шумели рабочие. Но постепенно рокот человеческих голосов затих, и железнодорожники разошлись по своим местам, хмурые и подавленные.
— Пойдем, — сказал Вале Степан. — Нужно столлевцев предупредить, Данилу вызвать.
Валентину не пришлось повторять дважды. Он сорвался с места и пулей вылетел из депо. За ним крупно зашагал Степан.
— Иди к заводу, я сейчас! — на бегу крикнул мальчик.
Он свернул к железнодорожному училищу, вихрем влетел в двери и мимо ошеломленного сторожа пронесся прямо к классу. Шел урок, но мальчик не стал долго раздумывать.
Он распахнул дверь класса: — Господин учитель! Отпустите Осипова и Губанова, у них дома беда, — не моргнув глазом соврал он.
Николай и Дмитрий выбежали, не услышав даже, что сказал учитель.
— Что случилось, в чем дело?
— Скорей, скорей, — все расскажу.
И на бегу, по дороге к заводу, поделился он с приятелями страшной новостью.
У ворот завода сидел сторож.
— Дедушка! Мне брата вызвать надо — Данилку Губанова, он в кузнечном.
— Чего, чего! — не понял сторож.
— Мамка у нас помирает, — крикнул Митя первое, что пришло ему в голову. Сторож пропустил его. Мальчик быстро отыскал низкое кирпичное здание кузницы. Грохот молотков и кувалд оглушил его, а огонь и дым горнов мешали видеть окружающее. Однако, осмотревшись, он увидел брата.
Данила стоял у небольшой наковальни, держа длинными клещами нагретую докрасна полосу железа. Небольшим кузнечным молотком на длинной ручке он слегка ударял по раскаленной заготовке, и тотчас на это место обрушивал кувалду молотобоец. Пламя горна обдавало кузнеца красноватым светом, и от этого парень казался выше, крупнее, могучее. Позванивал молоток кузнеца, ухала кувалда подручного, искры сыпались, как звезды, разлетаясь веером, и удивительно было, как не обжигали они работающих.
Митя пробрался между наковален, остерегаясь летящих искр, и подбежал к брату.
— Бросай! — крикнул он, дернув брата за рукав старой, заплатанной, прилипшей к телу рубахи.
— А… ай! — услышал он только окончание своего крика. Все остальное утонуло в грохоте кузницы.
Данила недоуменно посмотрел на братишку, пожал плечами и, крикнув что-то молотобойцу, пошагал за мальчиком.
— Да оденься! — сказал Митя, когда они вышли из цеха. — Тебя Степан за воротами ждет.
Данила вернулся, чтобы взять полушубок и шапку.
— Только скорее! — вдогонку брату крикнул мальчик.
За воротами поджидал их подошедший Степан. Быстро и взволнованно рассказал он товарищу о событиях в столице.
— Сволочи! — прошептал Данила. — Мерзавцы!
— Народ волнуется. У нас прямо так и кричали — бастовать. Ты действуй! Расскажи людям правду. Наших собери, сочувствующих: готовиться надо. Может, бастовать придется. А я в город на чаеразвеску, на мельницу, на винокуренный. Держись, брат! Прощай! — И, крепко пожав Даниле руку, Степан быстро зашагал прочь.
Ребята побежали домой. И Николай, и Дмитрий, конечно, не пошли в школу, и Валентин про депо не вспомнил.
Подробности Кровавого воскресенья Валя узнал через два дня.
Под вечер в депо на горячий ремонт вошел паровоз, только что прибывший из Перми. Не успел паровоз остановиться, как из него выскочил чумазый, весь в саже, кочегар. Быстро и размашисто шагая, поминутно оглядываясь, ища кого-то, он направился к верстакам.
— Алексей! — окликнул его Степан.
— Степан! — обрадовался тот. — Айда сюда! — и он что-то шепнул подошедшему к нему слесарю. Валя видел, как Степан подошел еще к нескольким рабочим, и все они, побросав работу, направились поодиночке к прибывшему паровозу. Мальчик шмыгнул за ними. Рабочие знали его, поэтому никто не сказал ни слова, когда Валя вместе со Степаном забрался в тендер. От дыма, копоти и пара в этой части депо было темно, как ночью. Один из рабочих зажег факел. Неверный, красный свет заплясал по черным стенкам тендера, по суровым и строгим лицам рабочих.
— Слушайте, братцы, прокламацию, — сказал кочегар.
Прокламация рассказывала страшную правду о питерском расстреле рабочих. Валя слушал, эти простые и вместе с тем грозные слова, затаив дыхание.
— Всем рассказать надо! — произнес седобородый слесарь Михей, когда кочегар кончил чтение. — Обязательно рассказать!
— Размножить и распространить, — предложил человек, держащий факел.
— Размножить, черта в ступе! — с досадой произнес молодой смазчик. — На днях наши на казаков нарвались. Гектограф пришлось в колодец бросить. Другой скоро ли сваришь?
