Галина Сидоровна стояла, опустив голову, и молчала. Я подумал, как ей, нашей учительнице, что всю жизнь делала нам замечания, было слушать все это при нас. Надо было что-то сейчас сказать, чтобы спасти ее из этого положения, но в голове было пусто, как у нищего старца в кармане, и я не мог ничего придумать.
Тут Павлуша встал на цыпочки, вглядываясь в лицо лейтенанта, и сказал:
— Простите пожалуйста, но… но у вас кровь на лбу…
— Где? Где? — Встрепенулась вдруг Галина Сидоровна. — Ой, действительно! Надо перевязать сейчас же! Молодец Павлуша!
— Нате, нате вот! — Вскочил я, выдергивая из кармана белый платок, который я снял с мачты.
Галина Сидоровна, не раздумывая, схватила его.
— Пойдем скорее в дом. Здесь ничего не видно. Надо промыть и зеленкой намазать.
Мы с Павлушей нерешительно топтались на месте, не зная, идти нам тоже в дом, или оставаться на дворе, или совсем убираться отсюда.
Но Пайчадзе подтолкнул нас:
— Пойдем, пойдем, хлопцы! Пойдем!
В хате Галина Сидоровна засуетилась, ища зеленку. Она бегала из кухни в комнату, из комнаты в кухню, хлопала дверцами шкафа и буфета, у нее все время что-то летело из рук, падало, разливалось, рассыпалось — и никак она не могла найти зеленку.
Лейтенант смотрел на нее влюбленными сияющими глазами, а мы смотрели на лейтенанта. Мы смотрели на него виновато и с раскаянием. Найдя наконец зеленку, Галина Сидоровна принялась перевязывать лейтенанта. И, глядя, как осторожно, с какой нежностью промывала она ему ваткой лоб и какое при этом блаженство было написано на его лице, я подумал:
«Какие все-таки взрослые наивные люди, они думают, что мы дети, что мы ничего не понимаем. Ха! Вы спросите Павлушу про Гребенючку! А я, думаете, про Вальку из Киева не думаю? Ого-го! Мы очень хорошо все понимаем. Прекрасно!»
— Извините, пожалуйста, — вздохнул я.
— Пожалуйста, простите, — вздохнул Павлуша.
— Да что вы, ребята! — Радостно улыбнулся лейтенант. — Это самый счастливый момент в моей жизни. И это сделали вы, да!
— Мы думали, что вы хотите украсть Галину Сидоровну. — Пробормотал я.
— И думали спасать… — Пробормотал Павлуша.
— Спасать? А? Спасать? Ха-ха-ха! — Загремел на весь дом лейтенант. — Слушай, Галя! Слушай, какие у тебя геройские ученики, да! Вай, молодцы! Вай! Ты права, им нельзя ссориться, да, ни за что нельзя ссориться! И вы никогда не будете ссориться, правда? Ваша дружба, да, будет всегда крепкой, как гранит того дота! Вы на всю жизнь запомните, да, тот дот! И вы, конечно, не сердитесь на нас за эту тайну, да? «Г. П. Г». Герасименко. Пайчадзе. Гребенюк. Но все, что вы сегодня прочитали там, святая правда.
Павлуша уставился на меня:
— Г-где… что прочитали? — Я пожал плечами.
— Как? Вы разве не были сегодня возле дота? — Теперь уже удивленно сказал лейтенант.
Он посмотрел на Галину Сидоровну. Она растерянно захлопала глазами.
— А… а этот платок? — Галина Сидоровна подняла руку с платком, который я ей дал. — Это же… это же… так я же вижу. Это мой платок, который я дала Гане. Ой ребята, что-то тут не то…
Павлуша вопросительно посмотрел на меня. Я опустил голову:
— Это я… снял. Он даже не знает. Я случайно увидел, как она цепляла его на мачту. Я думал, что она как-то узнала и хочет посмеяться над нами. Поссорить нас снова.
— Да что ты! Что ты! — Воскликнул лейтенант. — Скажешь тоже — поссорить! Совсем наоборот! Это она все придумала, чтобы помирить вас. Помирить, понимаешь! Она замечательная девчонка!
Павлуша покраснел и опустил глаза.
Я вдруг вспомнил, как обрызгал Гребенючку грязью, а она сказала, что это грузовик и что сама виновата…
И тоже покраснел и опустил глаза.
Боже! Неужели я такой идиот, что все время думал про нее невесть что, а она совсем не такая! Неужели? Что же тогда она обо мне думает? Она же думает, что я настоящий болван.
И это правда!
И никто этого не знает так, как я знаю!
Глава последняя, в которой история наша по доброму обычаю старых классических романов заканчивается свадьбой
На другой день все село облетела весть о том, что наша учительница, наш классный руководитель Галина Сидоровна Герасименко выходит замуж за старшего лейтенанта Реваза Пайчадзе. Это было так неожиданно, что все аж рты разинули от удивления. Никто никогда ничего не замечал и не подозревал. Всем было известно, что наша Галина Сидоровна очень гордая, неприступная и независимая. В нее влюблялись — да! Но она — никогда!
Она ходила, как царица, и никто не отваживался приблизиться к ней. В ответ на несмелые ухаживания она только смеялась. И вот оказывается, что уже более года она любила этого старшего лейтенанта и не признавалась ни ему и никому в мире. Она запретила ему на людях даже подходить к ней. Она считала, что учительница не имеет права влюбляться, потому что это унизит ее в глазах учеников, подорвет ее авторитет, негативно повлияет на воспитание у школьников высоких нравственных качеств. И кто знает, сколько бы еще она мучила лейтенанта и мучилась сама, если бы не мы с Павлушей…
А теперь деваться уже было некуда. Одно-единственное слово, невольно сорвавшееся у нее с уст при нас и при нем, отрезало ей путь к отступлению.
Наша Галина Сидоровна выходила замуж!
— Ну, дай ей бог счастья, — говорили бабы.
— Парень он, видать, хороший.
— Говорят, умный, добрый…
— И не пьет…
— И приличный какой!
— Да что там говорить — просто герой, и все! Ребенка спас!
— Я бы своего Карпа хоть сейчас на такого променяла…
— А такой тебя и не возьмет, потому что ты рябая.
— Тоже мне красавица нашлась!
— Да тише вы! Раскудахтались!
— Надо было лет тридцать назад об этом спорить, теперь поздно. Внуков скоро женить будете.
— Вот я и говорю — дай им бог счастья!
— Жаль только, хорошая была учительница. Кто еще с этими гангстерами так возиться будет, как она. Другая бы на ее месте их и грамоте не научила. Так бы и ставили крестики вместо подписи.
— Говорят, Их полк зимой где-то под Киевом стоит.
— В казарме, значит, жить будут…
— Почему в казарме! Семейные офицеры в отдельных квартирах живут. Газ, ванна, холодильник — все, что нужно.
— А через год, говорят, он в академию поступать будет. На генерала учиться.
— Дай им Бог счастья!
А нам как-то и не подумалось, что она уже не будет больше нашей учительницей. Взволнованные и возбужденные мы собрались всем классом, чтобы обсудить это чрезвычайное событие. Еще бы! Не каждый день твоя учительница выходит замуж. Да еще какая! Классный руководитель, которая ведет тебя и воспитывает буквально с первого класса, которая знает тебя как облупленного и к которой, несмотря на ее «выйди из класса» и двойки, ты привык, может, больше, чем к родной тетке, потому что родную тетку видишь преимущественно в праздники, а ее ежедневно с утра до вечера.
Но обсуждения у нас не получилось. Мы только мдакали, хмыкали и ковыряли каблуками землю. Кто-то (кажется, Антончик Мациевский) попытался пошутить, хихикнул, но его сразу затюкали, он притих и рта больше не открывал.
Наконец среди общей тишины Гребенючка дрожащим голосом произнесла:
— Не будет у нас уже такой классной руководительницы… Никогда… Кого бы ни назначили…
И тут только мы поняли, что наша Галина Сидоровна больше не наша, что мы расстаемся с ней навсегда.
Все опустили головы, наступила мертвая гнетущая тишина. Я вдруг почувствовал, просто физически почувствовал, как щемит не только мое собственное сердце, а сердца всех — и Павлуши, и Гребенючки, и Степы Карафольки, и Коли Кагарлицкого, и Васи Деркача, и Антончика Мациевского… Словно сердца наши были соединены между собой тоненькими невидимыми проволочками и по тем проволочкам сразу пустили ток.
— Знаете, — тихо сказал Павлуша. — Надо попрощаться с ней. Так, чтобы ей запомнилось это на всю жизнь.
— Правильно, — сказал я.
— Правильно, — подхватила Гребенючка.
— Правильно, — подхватил Карафолька. И все по очереди сказали «правильно», будто других слов не было на свете.
— Торжественно так, знаете, — продолжал Павлуша. — Собраться в нашем классе, принести цветов, подготовить выступления…
— Правильно, — снова сказал я, — и…
Я хотел сказать что-нибудь в дополнение к Павлушиным словам, но никаких мыслей, как назло, в голове в этот момент не было. Но я уже сказал «и» и должен был продолжить. И я сказал:
— И… правильно!
Это было смешно, но никто даже не улыбнулся. Такое у всех было настроение.
Для подготовки торжественного прощания с Галиной Сидоровной решили выбрать специальную комиссию. Начали выбирать и выбрали Степу Карафольку, Колю Кагарлицкого и Гребенючку. Ни Павлушу, выдвинувшего саму идею прощания, ни меня в комиссию не взяли. Они, видимо, считали, что для такой серьезной миссии мы не подходим. Не станешь же спорить и выдвигать свою кандидатуру.
