Ему не дали продолжить. Могучее «ура» пронеслось над толпой. Люди размахивали руками, вскидывали вверх картузы. Шум и крики не стихали минут пять. Народ ликовал. Слова Андрея заставляли сотни сердец забиться учащенней.
Когда митинг закончился и толпа двинулась, в голове колонны взвилось алое знамя. Несколько сильных голосов начали:
Отречемся от старого мира,
Отряхнув его прах с наших ног… —
и тотчас песню подхватили сотни голосов, и полилась она громко и свободно, увлекая вперед, зовя к борьбе.
Теперь ребятишки, обогнав толпу, шли в первых рядах недалеко от знаменосца и пели вместе со всеми. Они видели вокруг себя лица, полные решимости и воодушевления. Шаг рабочих был широким, твердым.
И вдруг первые ряды остановились. Прямо на толпу шел отряд жандармов. Ближе, ближе, ближе.
— Шашки наголо! — раздалась команда. Блеснули лезвия жандармских клинков.
— Вперед, товарищи! — крикнул Степан, шагавший во главе колонны. Точно птица взмахнула алым крылом — качнулось знамя и поплыло прямо на обнаженные шашки жандармов. Из толпы, обгоняя знаменосца, окружая, заслоняя его, вышла группа рабочих.
— Боевики, боевики, — зашептал Митя, и ребята узнали многих из тех, кого видели однажды в лесу на тайном сходе боевой дружины.
— Бежим вперед! — крикнул Николай.
— Эх, «смит» бы сейчас! — вздохнул Валентин.
Жандармы были шагах в десяти от боевиков. Казалось, еще минута и блестящие клинки плашмя обрушатся на плечи и спины рабочих Но в этот момент на жандармов посыпался град камней, гаек, кусков железа.
Жандармы опешили. Рабочие видели, как усатый вахмистр выхватил было револьвер, но к нему сразу подскочило несколько человек, вооруженных ломиками. Степан ударил вахмистра по руке и вышиб у того револьвер. Толпа вихрем налетела на отряд и не успели солдаты опомниться, как у большинства из них были выбиты шашки. Еще минута, и жандармы дрогнули, повернулись и побежали.
Пока толпа отгоняла жандармов, несколько машинистов и их помощников отцепили все паровозы, стоявшие под поездами или порожняком на путях, спустили пары, слили воду и присоединились к колонне, которая теперь двигалась к заводу Столля.
Старик, дремавший у проходной будки завода, увидев толпу, даже перекрестился. Группа железнодорожников и тех из рабочих завода, которые были на митинге, прошла в цехи, где еще остались люди. Через несколько минут и над заводом завыл протяжный гудок.
— Вы слышите? — спросил Митя, по привычке покусывая губу. — Что он гудит?
— А что?
— С вам-и-и-и-и!
— Нет, врешь, — возразил Валя: — И-иду-у-у-ут!
Ребята засмеялись. Из ворот текла толпа и, возбужденно гудя, вливалась в колонну. Люди поздравляли друг друга, жали руки, кто-то обнимался. Рядом со знаменем железнодорожников уже рдело алое полотнище столлевцев.
Манифестация направилась в город. Вот и механические мастерские. Они работают. Ворота закрыты, а около них бегает разъяренный хозяин, здоровенный большебородый детина.
— Не пущу, не пущу! — вопит он, размахивая длинной полосой углового железа. Толпа замедлила движение. Все с любопытством глядели на этого озверевшего человека, который решил в одиночку бороться с огромной колонной по-боевому настроенных людей.
— Эй, дядя, сбесишься! — крикнули из рядов. В толпе засмеялись. Посыпались шутки, кто-то пронзительно свистнул. Из первых рядов неожиданно метнулась невысокая фигурка. Растерявшийся хозяин взмахнул железиной, но, схваченный за ноги, упал, выронив свое примитивное оружие. Толпа со смехом направилась в ворота. Через несколько минут и рабочие мастерских присоединились к бастующим.
Колонна двинулась дальше. Вот и винный склад. Тут больше работали женщины. Было ясно, что они сами к забастовщикам не смогут выйти. Ворота были заперты изнутри, а перед входом разгуливали городовые.
— Фараоны, берегитесь! — раздалось в толпе, и она загудела, как огромный, растревоженный улей.
— А ну, товарищи, — крикнул Степан. — дружно! Высадим ворота!
И толпа ринулась к воротам. Откуда-то появилось бревно. Городовые отскочили в сторону.
Кто-то затянул «Дубинушку». Кто-то кричал в такт.
— А ну, разом, еще разом, дружно взяли! Еще взяли:
Зеленая сама пойдет,
Подернем, подернем, да ухнем!
И ухнули. Ворота слетели с петель, а побледневший пристав, стоя в стороне, только нервно теребил кончики усов да комкал снятую с правой руки перчатку.
Манифестация, растущая как снежный ком, двигалась все дальше и дальше. Вот и водокачка. Ее охраняют военные патрули. Но теперь уж и они бессильны остановить движение такой массы народа.
Сейчас во главе колонны ребята увидели знакомое лицо Семена Захаровича. Это был руководитель, которого в городе знали, которому рабочие крепко верили и готовы были идти за ним.
Вокруг него сгруппировались боевики. Дружина шагала впереди демонстрантов стройными рядами. Шли в ногу, точно солдаты. Это было так внушительно, что не только наряды, но даже солдатские патрули отступали.
Забастовщики беспрепятственно остановили городскую электростанцию, чаеразвеску, почту, телеграф. Рабочие повсеместно быстро присоединялись к забастовщикам. Только часть служащих телеграфа отказалась оставить работу. Но с ними разговор был короткий. Дружинники подхватывали упрямцев под руки, выводили их на улицу, а двух, особенно упиравшихся чиновников, продолжавших сидеть за своими столами, так прямо на стульях вынесли из здания и под общий хохот толпы посадили посреди улицы.
— Пиши, пиши, старайся! — кричали в толпе.
— Штаны пожалей, господин чиновник!
— Попробуй, ребята, не приклеились ли к стулу-то?
— Отойдут к вечеру!
Со смехом, шутками, прибаутками двинулась колонна дальше.
Жизнь в городе замерла…
Испуганные обыватели робко выглядывали из окон, калиток, из-за решетчатых оград палисадников. Магазины закрылись. С базара торопливо разбегались торговцы.
А манифестация плыла и плыла, мерно качая красными знаменами, извиваясь широкими рядами, заполняя всю главную улицу.
У моста ребята увидели Любу и Веру. Они подбежали к девочкам.
— Пошли с нами! — крикнул Валентин.
— А как обратно? — спросила Вера.
— Ну, как? Проводим!
Пятеро ребятишек шагали, взявшись за руки, и с наслаждением, во весь голос, вместе с другими пели волнующую, бодрящую Марсельезу.
…Нам не надо златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог!
На следующий день чуть свет приятели были на ногах: на ярмарочной Александровской площади должен был состояться митинг. Об этом ребятам сказал Данила. На днях он вернулся из лесу.
— К Федосеичу больше не пойдешь? — спросил Митя брата.
— Пока нет. Тут я нужнее. Сейчас каждый человек на счету. Нас, большевиков, пока еще не так много. А вы, — он засмеялся, — очень тихо растете.
— Вырастем! — засмеялся и братишка.
Прежде, чем выйти на площадь, ребята сбегали за девочками. На площади им нашлось дело. Степан дал каждому по большой пачке листовок. И, почти не скрываясь, ребята шныряли в толпе, раздавая листовки. Валя даже нарочно пробежал мимо городового, стоявшего в стороне. Вообще после неудачной для жандармов стычки с железнодорожниками полиция попритихла. Она вместе с жандармерией выжидала. Возможно, должно было подкрепление подойти.
Ребята, бегая с листовками, присматривались к толпе. В большинстве здесь были рабочие из Никольского поселка и Колупаевки. Были незнакомые, должно быть, с чаеразвески и мельницы. То там, то здесь встречались форменные мундиры чиновников. Отдельной кучкой в стороне стояли лабазники в поддевках. Кое-где вертелись подростки-реалисты. Раза два повстречали никольцы и своих бывших врагов, колупаевских ребятишек. Но теперь ни тем, ни другим было не до драк.
В одной кучке людей невысокий господин в пиджаке и мягкой шляпе, в пенсне, с бородкой клинышком, что-то доказывал нескольким рабочим. Валя остановился послушать.
— Это безумие, понимаете, безрассудство, подрывать мощь родины, это измена. Правительство пойдет на уступки, наконец, царь, несомненно, дарует конституцию, будет создан парламент, — господин в шляпе горячился, размахивая руками.
Стоявший рядом пожилой рабочий пристально смотрел, слегка прищурив глаза, на человека в шляпе и, уловив момент, спросил:
— А он, парламент-то этот, что? — рабочему человеку жизнь хорошую устроит, а? Или моим ребятишкам хлеба даст?
— Нельзя же так! — господин почти взвизгнул. — Нельзя все сводить к брюху.
— А когда брюхо сводит, это можно? — по-прежнему спокойно спросил рабочий.
Вокруг захохотали. Молодой — картуз на затылке — парень закатывался пуще всех.
