— Ох, если бы ты только знала, что нам пришлось вынести! — шепнула Лисси подруге. — Но мы друг друга поддерживали до конца! А когда мы, наконец, чуть не силком вырвались из пансиона, Кассиньольша вслед нам закричала, чтоб мы никогда больше не возвращались, потому что мы несем с собой красную эпидемию. Вот как!
— Ну, хорошо, что вы у нас и что все это уже позади, — сказала Клэр. — Лисси, голубушка, и ты и мадемуазель Ивонн действительно нужны нам до зарезу! — И она повела Засуху и Лисси с собой и, почти не дав им вздохнуть, нагрузила кучей дел.
Работы в самом деле было столько, что каждый человек был на счету.
Рамо и Франсуаза сидели за текстом новой листовки, которую должны были распространять завтра на собрании. Этот текст писали Поль Перье и Фламар, но, по мнению Рамо, теперь в связи с арестом Поля и Марселины, надо было все переписать заново. Кроме того, в листовке, как думал Рамо, не очень ясно говорилось о связи между местной борьбой и борьбой всей страны за мир, за свободу и независимость. Это надо было написать более четко и живо, а то листовка может показаться слишком сухой.
Тореадор был как полководец накануне боя: ясно, спокойно отдавал распоряжения по дому, руководил всеми работами и сборами. Было объявлено по Гнезду, что старшие пойдут в Турью долину в сумерках. Ожидали, что многие люди из далеких районов приедут туда еще с вечера и расположатся лагерем. Лолота со старшими девочками тотчас же после обеда собрала почти все кастрюли, котелки и посуду и тоже отправилась в долину, чтобы разжечь костры и приготовить кофе и кое-какую еду.
К обеду вернулись из города Этьенн и Корасон. Они ездили на велосипедах в типографию взять отпечатанные плакаты и, кроме того, узнать хоть что-нибудь об арестованных.
Им удалось узнать от своих, что Мать и Поль Перье содержатся в одиночных камерах городской тюрьмы, точно опасные государственные преступники. Оба они отказались отвечать на вопросы следователя, но написали протесты в правительство и держатся независимо и спокойно. Известно, что из тюрьмы звонили префекту, вероятно прося указаний, и префект ездил в замок Фонтенак. Обоим арестованным предъявлено одинаковое обвинение во «внутреннем заговоре против безопасности государства». То же обвинение предъявлено в Париже Пьеру Дюртэну.
Газеты правых, наемные писаки, радио — все-все кричат, заливаются на все лады, что пора покончить с «подрывным элементом» внутри страны. Весь город кишит полицией и охранниками. У мэрии, у префектуры, у гостиницы — жандармы. Все Заречье на ногах. Арест Дюртэна в Париже и Марселины с Полем здесь вызвал целую бурю возмущения. В обед на заводе были митинги. Рабочие требуют освобождения всех арестованных. В правительство полетели телеграммы. У тюрьмы усиленный караул. Корасон и Этьенн бродили под окнами, мечтали хоть в окошко увидеть своих, но часовые их прогнали, даже пригрозили задержать, если не уйдут.
В Соноре полиция явилась в железнодорожное депо — разыскать и арестовать Жерома Кюньо, но не застала никого, кроме нескольких рабочих. Оказывается, после митинга, на котором Жером выступал с большим успехом, он уехал вместе с Фламаром куда-то в окрестности Сонора: очевидно, привлекать к участию в собрании крестьян. Полиция бросилась по его следу, но до сих пор не смогла его задержать, и, говорят, начальник жандармов намылил голову своим подчиненным: ему во что бы то ни стало приказано арестовать Кюньо до собрания.
— Мы привезли от него записку, которую нам передал Венсан. Вот, — и Корасон подал Рамо и Франсуазе клочок бумаги, на котором Кюньо написал своим размашистым почерком: «Скажите всем товарищам, я буду на месте точно к началу. Привет».
Франсуаза с довольным видом изучала записку: по-видимому, Жером не теряет времени зря. Вдруг она подняла голову и озабоченно спросила мальчиков:
— Послушайте, а Жана вы не встретили?
— Нет, мы его нигде не видели, — в один голос отвечали Этьенн и Корасон.
Франсуаза нахмурилась.
— Вот еще задача! Куда он девался, ума не приложу. Если б его арестовали, было бы известно. А он так нужен нам сейчас!
Когда ночью высоко в горах идет машина, свет ее фар, вспыхивающий то здесь, то там, похож на фонарь маяка. Взметывается далеко окрест и на миг разливается голубовато-молочный свет. Чуть бледнеет звездное небо, из темноты вырывается облитый голубоватым сиянием куст или дерево. И так же неожиданно все меркнет: повернут фонарь маяка, где-то совсем в другой, невидимой стороне вспыхивает сияние. Но вот снова уже гораздо ниже появляется голубой тающий столб — сверкнул и исчез. Опять темень, опять беглый проблеск света все ниже, ниже, до того мгновения, пока бегущая по шоссе машина не упрется почти вплотную в две фигуры, размахивающие факелами.
— Вы в город или в Турью долину? — окликает сидящих в машине юношеский голос.
— В Турью, — отвечают пассажиры. — Приехали, кажется.
Пассажиров много. Они сидят, свешиваясь из грузовика и стараясь разглядеть тех двоих с факелами. Но факелы, обмакнутые в бензин, освещают только короткий отрезок шоссе да лица самих пассажиров.
— Поезжайте за мной!
И пока один дозорный остается на дороге, второй с факелом идет впереди автомобиля и указывает место съезда с асфальта. Здесь в сенокос возят сено из долины и проложен прочный деревянный настил, по которому свободно проходит машина. Проводник очерчивает факелом широкое пространство. На зеленой площади уже стоят рядком несколько машин и фургонов.
— Ба, да, оказывается, мы не первые! Уже много народу понаехало…
— Погодите, посмотрите, что будет завтра, — говорит гордо проводник. — Можете ставить свою машину здесь, а потом пройдите вон туда, к кострам, отметьтесь. Если вам нужно, сможете взять там палатку или спальные мешки для ночлега и поесть супу.
— Ого, как у вас тут все здорово организовано! — удивляются приехавшие.
Они соскакивают с машины и отряхиваются. По говору, это дальние.
— Наверное, это все Кюньо постарался. И Марселина Берто.
— Конечно, дядя Жером о многом позаботился. А Марселина Берто… Разве приезжие не знают, что ее взяли прошлою ночью? И молодого Поля Перье тоже взяли. А в Париже арестован Пьер Дюртэн…
Приезжие мрачнеют, стискивают кулаки. Как, Дюртэна взяли? И Марселину и Перье? Черт возьми, что же это такое! Где же прославленная свобода и демократия? Где независимость французов? Видно, дело не обошлось без иностранного нажима! Этот предатель Фонтенак добился таки своего! Вот оно, «франко-американское сотрудничество»!
И тут же решают:
— Пускай соберется народ, завтра мы сообща потолкуем как следует. Так этого не оставим! Народ — сила.
Они идут по долине туда, где приветливым пламенем горят костры. Их очень много, этих костров. Огромные тени пляшут по скалам и кустарникам, подымаются к Волчьему Зубу. Багрянцем и пурпуром отсвечивают развешанные и расклеенные по кустарникам и скалам плакаты: «Скажем „нет“ сторонникам войны!», «Свободу тем, кто борется за независимость Франции, за народ!», «Да здравствует народный фронт!» На самой высокой скале зеленым фосфорным огнем светятся огромные надписи: «Свободу Пьеру Дюртэну, Марселине Берто, Полю Перье!», «К ответу тех, кто хочет новой войны!»
Около каждого костра приезжих встречают как желанных, дорогих гостей. Здесь прибывший издалека может получить палатку, альпийский спальный мешок или даже пару толстых одеял. Сюда переехали самые большие котлы из кухни Гнезда, и в этих котлах Лолота со своей бригадой ухитрилась уже наварить вкусного бульона и крепкого кофе. Конечно, вовсе не обязательно устраивать кормежку тем, кто прибыл на собрание. Это же не дипломатический ужин или завтрак! Но если посмотреть на дело с другой стороны, так приятно в эту свежую, сыроватую ночь в горах погреться у огня, послушать, что говорят те, кто приехал из других департаментов, получить кружку дымящегося кофе, налитую проворными, а главное, дружескими руками. В особенности в такую ночь, как сегодня, омраченную арестом друзей, полную тревоги.
В эту ночь особенно сильно хочется быть рядом с людьми, которые думают и чувствуют так же, как и ты, и одним своим присутствием делают тебя сильным и бесстрашным.
Иногда у наспех сколоченного стола, где записывались приехавшие, происходила бурная и трогательная встреча.
— Вот так штука! Глядите-ка, ребята, Серизэ и Жослэн! Почти такие же, как были! Да ведь мы не виделись с какого? С сорок четвертого?! Эге, видно, народ опять подымает голос… Ох, до чего же хорошо, ребята, что мы опять вместе!
И тут же, у ближайшего костра, разгорались воспоминания.
— А помнишь, в сорок втором?..
— А помнишь, в Соноре, когда нам поручили подготовить взрыв?..
— В штабе гитлеровцев? Ну еще бы не помнить!
