А его нет…
— Солнце движется к западу, а мы шли по солнцу. Значит, тоже на запад, — рассуждал Ромас. Он взял колышек и начертил крест — четыре страны света. — Шли на запад… получается… дом — на восток отсюда. Алпукас, мы должны идти на восток! — окончательно решил он.
— Но где он, восток твой? — съехидничал Алпукас.
— Мох на деревьях с какой стороны гуще?
— Мох? — Алпукас таращил глаза, не понимая, куда клонит Ромас.
— С севера, Алпук! Я когда вычитал это, так еще подумал: с той стороны, где наши окна сильнее замерзают.
— И правда, с севера! С севера гуще, я же знаю, — спохватился Алпукас, — дедушка показывал.
Они принялись разглядывать стволы, корни. Высмотрев в северном направлении березовую рощу, мальчики двинулись к ней.
Не прошли они и ста шагов, как послышалось милое знакомое журчание ручья. Подбежав к воде, Алпукас хлопнул себя по лбу: вон бугор, а дальше толстенная сосна, посмотреть которую приезжают экскурсии из города. Но отчего же лес только что казался ему неведомым и чужим?..
Сейчас решать загадку было некогда. Перебравшись через ручей, ребята побежали тропинкой и скоро ворвались во двор, запыхавшиеся, с трудом переводя дыхание.
Дедушка запрягал гнедого, ему помогал Керейшис.
— Дедусь, дедусь, оленя убили!.. Там, у родника!..
Старик резко обернулся:
— А вы откуда знаете?
— Глянь-ка! Думал, я один знаю, а выходит, нет, — разогнулся Керейшис, прилаживавший оглоблю к шлее.
— Мы хотели косуль посмотреть и спрятались на поляне… Елка там с краю…
— Лежим под елью и ждем… — наперебой тараторили ребята.
Лошадь была почти запряжена, оставалось только взнуздать. Но дедушке никак не удавалось сделать это: руки старика дрожали, Гнедко мотал головой, и удила никак не хотели держаться во рту.
— Тр-р-р, гнедой, ошалел! — прикрикнул старик. — А потом он и пальнул, треклятый? — продолжал он расспрашивать мальчиков.
— Два раза! Над самой головой у нас будто палкой ударило, сук срезало. Олень как взовьется, как упадет! А мы как закричим…
Лошадь снова мотнула головой, выбросив удила. Старик в сердцах погрозил ей кулаком.
— …Вылез на поляну…
— …на четвереньках выполз, а как услыхал…
— Э-эх, проморгали, ребята, — с сожалением сказал Керейшис. — Дайте, дедусь, я взнуздаю, — подошел он к старику.
Мужчины сели на телегу. Ромас и Алпукас незаметно прицепились сзади. Отъехав порядочный кусок, дед обернулся и увидел мальчиков.
— И вы здесь? — Он придержал лошадь. — А дома кто останется?! Давайте-ка обратно бегом, а то Натале одна боится…
Они неохотно спрыгнули и поплелись домой.
Натале сидела на камне у порога и плакала. К ее ногам, повизгивая, жался Рыжик. Поодаль, полузакрыв глаза, стоял ко всему равнодушный журавль.
— Ты чего разнюнилась? — напустился на девочку Алпукас. — Гонялась, гонялась по пятам, а теперь еще реветь вздумала!
Натале всхлипывала, и ее плечики вздрагивали.
— Все у-ходят, а ме-ня-а-а одну-у оста-а-а-а-вляют!
Алпукас сердился, что пришлось вернуться.
— А Журка с Рыжиком на что? Тебя стеречь, чтоб не украли!
Ромас сжалился над девочкой.
— Не плачь, дедусь оленя привезет, — утешал он. — Посмотришь, какие у него рога.
Натале подняла заплаканные глаза:
— Оленя?
Ромас принялся рассказывать девочке о приключении в лесу, не забыв при этом похвастать, как они с Алпукасом прогнали браконьера и помешали ему утащить оленя. Девочка слушала с раскрытым ртом.
Алпукас сидел в сторонке и все поглядывал за гумно: почему так долго не едут, что они там делают?.. Эх, если б не эта плакса!..
Спустя добрый час на дороге показалась телега. Все помчались навстречу. Впереди несся Рыжик. Но, подбежав поближе, дети остановились: старик глядел сурово, и они невольно попятились.
Пока мужчины распрягали лошадь, дети, несмело приблизившись, в молчании рассматривали оленя. Крупный, с развесистыми рогами и по-прежнему раскрытыми, только теперь уже подернутыми мутной пленкой мертвыми глазами, зверь показался детям загадочным и страшным.
— Так и оставим? — спросил Керейшис.
Дедушка пожал плечами:
— И сам не знаю. Может, куда везти придется. Юрас вернется — скажет. Надо только на гумно снести, там прохладнее.
Уже смеркалось, когда домашние вернулись из местечка. Узнав, что стряслось в его отсутствие, Юрас не сказал ни слова. Он опустился на скамью и грузно навалился на стол.
В комнате повисла свинцовая тишина, казалось, даже воздух стал густым и тяжелым. Изба наполнилась сумраком — угрюмым, немым. Сначала еще можно было различить понурую, сгорбленную фигуру отца, прислонившегося к стене Керейшиса; неясно белела голова дедушки, скользили тени ребятишек, то сбиваясь в кучу, то расползаясь по углам. Постепенно все растворилось в серой мгле, и только доносившийся с кухни стук посуды свидетельствовал, что в доме есть живые люди.
Долго сидел так лесник. Который же это случай в заповеднике?.. Как завелся еще с войны какой-то злодей, так и не унимается… То расставит силки и, глядишь, косулю, лису, зайца задушит, то кабана убьет, а в прошлом году… в прошлом году — лося сгубил. Сгубил… Только лужу крови нашли да покалеченные сосенки вокруг… Теперь оленя… благородного.
Юрас встал, нашарил на стене фонарь, зажег и вышел во двор. Видно, собрался на гумно взглянуть на оленя.
Юле вычистила стекло и зажгла лампу-«молнию». Керейшис достал кисет, заворочались примолкшие дети.
Вошла Марцеле с миской дымящейся картошки. Потом появилась простокваша, молоко, а для Ромаса вдобавок сбитое накануне масло. Сели ужинать. Керейшис устроился в конце стола, где обычно сидели гости.
Вернулся Юрас, машинально взял ложку, повертел в руках.
— Как все было, расскажите толком.
— А чего рассказывать? — откликнулся первым Керейшис. — Подхожу я к лесу у мыска. Дай, думаю, на рожь гляну, не колосится ли. Только слышу: трах! бах-бах! Я остановился. Нет, говорю, Юраса, вот какой-то стервец и балует, зверя пугает. Вышел на опушку — тихо, спокойно. Хотел вернуться, а духота к вечеру. Напьюсь, говорю, из родника, уж больно хороша там вода. Подхожу — ах, будь ты неладен, олень лежит, чисто лен расстеленный — не шелохнется. В аккурат под лопатку угодило. У меня даже мороз по коже. Это ж надо! Огляделся туда-сюда, кинулся — пусто. Каждый кустик облазил — никого. Стою, как дурень, не могу в толк взять: убить-то убил, да где ж он, лиходей, куда сбежал? Еще покрутился, подождал маленько за елочкой, может, явится. Какое там, ни души кругом, будто вымерло! Я — бежать. Все, думаю, кого-нибудь да застану, сообщить надо. Запрягаем мы с дедусем, а тут ребята: оленя, мол, убили. Мы все и поняли. Они, вишь, под елкой сидели. Он выстрелил — мальцы в крик. Тот, конечно, ходу. Ищи-свищи ветра в поле… Смотри, сосед, ежели оно и дальше так пойдет, всех зверей у тебя
