Петру Федоровичу, не зная о его смерти. Думаю, мой папа спрятал это письмо так, чтобы никто не нашел. Спасибо, что не уничтожил.
– А почему?
– Ох, Морковкин, ну потому что связи с заграницей у нас не особо приветствовались. За это и сесть можно было. Середина пятидесятых – еще ничего, не такие людоедские времена, но папа любил перестраховаться.
– Куда сесть? – не понял я.
– Куда-куда. В тюрьму. Или в лагерь. Ты, небось, и про лагеря ничего не знаешь – может, и не надо твою юную голову этим забивать. У нас полстраны сидело – высылали черт-те куда, селили в бараки, давали тяжелую работу. Сколько людей померло там, страшно представить.
– Это когда?
Бабушка махнула рукой.
– Это всегда. Но в тридцатые годы особенно. Ладно, не буду тебя, как ты выражаешься, «грузить».
Бабушка взяла письмо, надела очки и начала читать:
26 февраля 1956 года
Милый Петруша,
я потрясен событиями, которые происходят у вас в СССР. Неужели железный занавес падет и наступит новое время?
– Ты, Маркуша, не понимаешь, наверное, но очень долго не было никакой связи между теми, кто жил в Советском Союзе, и теми, кто уехал. А многие уехали сразу после революции – вот и Михаил Федорович тоже.
Увидимся ли мы? Мы так давно не разговаривали, что я и не знаю, с чего начать. Я по-прежнему живу в Париже, в войну участвовал в Сопротивлении, был ранен – задело осколком, но пустяк.
– Тут тоже надо тебе объяснить, что такое Сопротивление. В войну часть Европы оккупировали немцы – Францию в том числе. И были люди, боровшиеся с фашизмом. Они и распространяли информацию против немцев, и укрывали тех, кому грозила гибель, и так далее. Дальше читаю:
Еще в 1931 году я женился. Моя жена Наташа тоже из наших, уехавших в первую волну. Детей нет. После двух мясорубок, перемоловших весь мир, кажется, что заводить детей – грех. Что ты, женат ли? Есть ли дети? Воевал ли? Хочу все о тебе знать, обнять, увидеть. Я долго думал, не опасно ли для тебя это письмо, и все-таки решился написать после съезда.
– Он имеет в виду двадцатый съезд партии у нас тут, в СССР, на котором людям наконец рассказали правду о Сталине, что он не отец родной, а мучитель, убийца и кровавый тиран.
Наша разлука невыносима, все эти годы – чувство, будто ампутирована конечность, словно постоянно что-то ноет. Петруша, если это письмо хоть сколько-нибудь опасно для тебя, прости мою глупость. Но я не сдержал себя. Письмо отправляю по нашему прежнему адресу с надеждой, что оно дойдет до тебя.
– Прежний адрес – это, Маркуша, наша квартира на Чистых прудах. Еще дедушкина. Нас потом уплотнили – поселили еще две семьи. Но за нами комната оставалась, я там родилась, и до моих десяти лет мы там жили, пока не получили трешку в новом доме. А ее поменяли на мою маленькую и вашу – уже когда мама твоя подросла.
P. S. Помнишь ли, папа рассказывал о своем деде по материнской линии, Антоне Львовиче? Ежечасно думая о нашей семье, так несправедливо, так жестоко разметанной войнами, я решил раскопать его историю. Я знал только, что он был француз, воевавший на стороне Наполеона и оставшийся в России. Бабушка Лида мне рассказывала, что во Франции у него была семья, но жена не захотела к нему приехать и вышла впоследствии замуж за его друга. Отец сказал ей это буквально на смертном одре.
– То есть все-таки сказал! – закричал я.
– Что ты кричишь? Даже я, глухая тетеря, чуть не оглохла. И в каком смысле «все-таки»?
– Сейчас ты все узнаешь. Можно твой айпад?
Глава 39
Je n’en crois pas mes oreilles
Не знаю, как так получилось, но все те, кого я добавил в конференцию, смогли присоединиться к звонку. Йохан, бабушка, мама и Макс, папа и Девица, Жан-Пьер и Жозефина и даже Франсуа, хотя он снова был в командировке.
– Bonsoir, mes amis! [42] – закричал Жан-Пьер.
Я заметил, что на столе перед ним стояла чашка, а не бокал, как обычно.
– Qu’est-ce qui se passe? [43] – спросил Франсуа.
– Hallo, – сказал Йохан. Он уже вернулся из Африки и, судя по велосипедам на фоне, сидел в баре Vesper.
– Маркуля, что это ты устроил? – спросила бабушка, поправив очки.
– Морковкин, что случилось? – спросила мама.
Не знаю, сколько длился мой рассказ, но меня никто не перебивал, никто не задавал вопросов. Все только слушали историю Антуана-Луи Каротта, который остался в России и родил там дочку Лиду, которая потом родила Федора, который потом родил бабушкиного дедушку, которого расстреляли, и бабушкиного двоюродного дедушку, который вовремя уехал во Францию. Во Францию, где уже жила матушка Жан-Пьера, которая произошла от малютки Шарля, сына Сесиль, сохранившего фамилию своего настоящего отца.
– Получается, вы все родственники, – сказал Франсуа, хотя все это и так уже поняли.
– Unbelievable [44], – прошептал Йохан.
– Je n’en crois pas mes oreilles! [45] – воскликнул Жан-Пьер.
– Офигеть, – пробормотала Девица.
– Я предлагаю собраться у нас в Париже, – воскликнула Жозефина. – Мы с Жан-Пьером решили пожениться. Свадьба будет в феврале. Мы всех вас приглашаем!
– Это еще так нескоро, – пожала плечами бабушка.
– Спасибо огромное, – улыбнулась мама. – Мы с удовольствием!
В тот день я остался ночевать у бабушки. Перед сном она зашла ко мне в комнату и села на край кровати.
– Морковкин, должна сказать, я восхищена тобой.
– Это не только я, а в основном Девица. Ты знала, что она историк?
– Странно, она совсем не похожа на историка.
– Я сказал то же самое. Бабушка, серьезно, она очень классная. И помогла мне провести расследование. Она даже в архив специально пошла.
– Кажется, я ее недооценивала, – вздохнула бабушка. – А оказалось, хорошая девочка. Если еще серьгу из носа вынуть и прическу сделать нормальную. Ладно, милый, спи.
– Спокойной ночи, – пробормотал я, потому что уже наполовину спал.
В последнюю неделю перед каникулами все защищали свои проекты. Когда дошла очередь до меня, я понял, что ужасно волнуюсь. Поэтому я долго не мог ничего сказать, и все даже начали смеяться, но учительница шикнула и подбодрила меня:
– Давай, Марк, не робей. У тебя все получится.
Она выключила свет, и на экране появился первый слайд моей презентации.
Сначала я рассказал о том, как в прошлом году нашел Йохана. А потом – как мы с Жан-Пьером начали думать про поиски его прапрапра-
