всей беседы молчал и увлечённо тыкал в свой смартфон.
– Вот, Сонечка! Нашёл! Христианские символы и каноны в иконописи! То-то мне сразу этот красный лев не понравился! А всё на самом деле очень даже просто! Бумажный эскиз выполнен так, словно на нём – Иван Сватеев! Тот, который партизан! И в уголке эскиза порхает вполне себе живой ангел! А ангел в иконописной символике – знак евангелиста Иоанна! Иоанна! Ивана! И много-много лет этот эскиз лежит в шкафу у художника! И я готов поклясться, что Фёдор Островицын сам сначала не знал, кого из братьев он изобразит на стене церкви! Судя по эскизу – собирался всё же рисовать Ивана! И почему, собственно, нет? Герой, партизан, поезда под откос пускал, погиб в бою смертью храбрых! Его портрет среди прочих никого бы не удивил. Но время идёт и идёт… Молодёжь из Островиц и Сватеева разъезжается, старики умирают, обе деревни пустеют. Никто уже не помнит истории братьев Сватеевых, никому не интересны те давние события. Никому – кроме постаревшего Фёдора. И художник понимает, что пора наконец вернуть Матвею Сватееву доброе имя! Но как это сделать, оставаясь связанным словом? И старый художник делает гениальный ход! Из обычной серой телогрейки всего несколькими штрихами Фёдор Островицын делает красное одеяние – символ страдания и мученичества! Убирает животрепещущего ангела, рисует его сложившим крылья на земле, давая понять, что Иван Сватеев уже мёртв… а вместо ангела рисует льва! А лев, согласно иконописным канонам, – символ евангелиста МАТФЕЯ! И вместо партизана Ивана Сватеева, убитого за неделю до роковых событий, получаем на церковной стене его брата! Матвея Сватеева! Разведчика, который скрывался под маской полицая! Который, рискуя всем на свете, спас цыганскую семью и детей своих односельчан! Фёдор Островицын, не нарушив слова, сказал всё, что должен был сказать! Вот что значит школа Нестерова и Корина! И древняя христианская символика, которую разгадает лишь тот, кто хочет разгадать! Стас, я прав?
Стас молча, не сводя глаз с Шампоровского, кивнул.
– Потрясающе… – пробормотал старый генерал.
– И всё же глупо, – помолчав, упрямо сказал Пашка. – Во всей деревне никто не разбирается в христианских символах. Война давным-давно закончилась. Жителей не осталось! Какой смысл был зашифровывать портрет Сватеева, если никто и не собирался его расшифровывать? Церковь бы попросту снесли, картины бы пропали, и…
– Для этого дед и вёл свои дневники, – хрипло перебил его Стас. – Он знал, что я их рано или поздно прочитаю. Вот только последние записи пропали: бабка сожгла. И я ничего не смог узнать о семье Сватеева.
– А семья нашлась сама, – усмехнулся генерал Полторецкий. – Максим, зачем вы купили землю со старой церковью? В самом деле собирались строить галошный завод?
– Конечно, нет, – хрипло отозвался Таранов. – Но и всего этого, что вы рассказали, я тоже не знал. Просто не мог знать. Бабка про деда вообще ничего не рассказывала. Погиб, говорила, на войне, а документы пропали… а сама плакала. Я, когда подрос, уже конкретно стал у неё спрашивать: почему уехали из деревни, да ещё в такую даль – в Казахстан? Но бабка молчала. У неё только две фотографии сохранились, где дед совсем молодой. Ещё даже до отсидки. Несколько лет назад я начал искать по архивам – ничего не нашёл! Ни где воевал, ни где погиб – никаких сведений! У меня-то не было связей в военном министерстве! А я к тому времени уже переехал в Москву, бизнес наладил… Решил съездить на родину бабки и деда, сюда, в Островицы. Приехал. Тут ещё жили тогда несколько стариков. Показали мне церковь, картины… Твой дед, между прочим, и показывал! – резко обернулся он к Стасу. – И я сразу вижу на стене этот портрет! Спрашиваю – это Матвей Сватеев? Нет, это его брат Иван Сватеев, партизан, воевал здесь. А его брат тоже партизанил? Нет. Он… – Таранов умолк, не договорив.
– Но дед ведь никак не мог знать, – тихо сказал Стас. – Вы ведь не представились внуком Матвея. Если бы дед знал – он рассказал бы вам всё!
– И я тогда решил хотя бы церковь эту сохранить. – словно не слыша его, продолжал Таранов. – Понимаете, у меня ведь и отец был военным… И я сам – два года на чеченской… А дед, оказывается, своих же русских расстреливал… немцам служил! Так паскудно было… и стыдно… хоть я сам и не виноват… Я никому не мог об этом рассказать – даже Шайтану не сказал!
– Ну и дурак, – сдержанно заметил Ибрагимов.
– Наверное, дурак, – сквозь зубы отозвался Таранов. – Шайтан, я целый год успокоиться не мог! Всё думал: каким же дерьмом надо было быть, чтобы вот так… женщин с детьми, гражданское население… мой собственный дед!
– Я дам вам прочесть дедовы записи, – перебил Стас. – Он пишет, что ни в расстрелах, ни в погромах Матвей Сватеев не участвовал. Его действительно боялась до смерти вся округа… но, так сказать, за одну репутацию. Дед не смог вспомнить ни одного случая, чтобы Матвей Сватеев сам убивал людей или сдавал односельчан в немецкую комендатуру. Каким-то образом ему удавалось уклоняться… Это ведь тоже надо было очень постараться, чтобы за два года оккупации – ни разу…
Таранов невесело усмехнулся. Помолчав, продолжил:
– И я тогда подумал – церковь выкупить, огородить, стёкла вставить, воду из подвала откачать – чтобы картины не портились… а дальше видно будет. Думал, если денег хватит, отреставрировать это всё и какому-нибудь музею отдать. А пока хоть забор хороший поставить, чтобы чёрные копатели не лазили. Но до реставрации у меня так руки и не дошли. Сам ведь я в этом ничего не смыслю! А случайных мастеров нанимать боялся, они бы только перепортили… Нужно было искать знающих людей, договариваться… А у меня бизнес, мне некогда! Вот… почти пять лет прошло, а всё никак!
– Я, если желаете, мог бы вам помочь со знающими людьми, – негромко сказал Шампоровский. – Найдётся много желающих реставрировать работы художника коринской школы!
– Буду благодарен, – отозвался Таранов. Снаружи яростно ударило громом, и несколько молний подряд осветили комнату.
– А кто открыл церковный подвал? – вдруг спросила Соня. – Господин Таранов, вы же его открытым не держали?
– Нет, конечно. Его опасно было так оставлять. Там всё время стояла вода. Я сначала пробовал её откачивать, а потом понял, что бесполезно: чуть небольшой дождь – и она снова наливается.
– Конечно, наливается, – усмехнулся Стас. – От реки. При каждом половодье. Чтобы в подвале сухо стало, нужно ход засыпать. Хотя он, кажется, и сам скоро обвалится…
– …вам на головы, – сурово закончила Соня. – Зачем вас носило по этим ходам,
