свое намерение, проучить нахала, но внезапно остановился. Юле… Юле, которую он представлял себе огорченной, растерянной, видимо, вовсе не нуждалась в заступниках: склонив голову, она тихо смеялась чему-то. Мало того: Юле не только смеялась, она что-то говорила, объясняла студенту, и голос ее журчал нежно и ласково, как песенка иволги. Она умела быть такой, когда хотела, и тогда ни мать, ни дедусь, ни сам отец ни в чем не могли ей отказать.
Алпукас страшно рассердился на сестру. «Ишь ты какая! Ну погоди, что тебе дома скажут! Добром это не кончится!.. Ой, не кончится!..»
Он постоял немного, хмуря брови, потом разочарованно махнул рукой и ушел, показывая этим крайнее презрение.
Воскресное утро занималось ясное, свежее, словно умытое в речке. На заре покрапал дождик, смыл пыль с травы, деревьев, крыш, напоил иссохшую землю, и теперь все разом оживилось, зазеленело, дружно пошло в рост, красуясь своим нарядом — по-летнему легким, расшитым блестками росы, пылающими в первых лучах солнца.
Суописы встали позже обычного: вчера вернулись за полночь, а сегодня воскресенье — можно отоспаться. Только дедушка, ранняя птаха, поднялся на рассвете, поздоровался по-своему с землей и солнцем; выгнал и привязал на лугу корову: буренка, высовывая шершавый язык, принялась хватать росистую траву; выпустил уток, и птичья орава тут же заполонила двор; сходил посмотреть Гнедка, который пасся всю ночь на лугу.
Когда все было проверено, сделано, улажено, старик принес вязанку хвороста. Тем временем проснулась Марцеле, за ней остальные и тотчас стали умываться, бриться, чиститься.
Воскресенье!
За завтраком у всех было бодрое, приподнятое настроение. Заговорили о вчерашней маевке, о представлении.
— А сторож-то, который стрелял в вора, — вылитый наш Амбразеюс, — подивилась Марцеле. — Ходит, будто селезень: голова задрана, топ-топ вперевалочку.
— Это был Пра́нис Ужбалис, — отозвался Йонас.
— Ну и сказал — Пранис! — не поверила Марцеле. — Тот еще не успел опериться, а этот уже мужчина в летах.
— Да Пранис же, мама, — упорствовал Йонас. — Я видел, как они переодевались.
— И мне показалось, на Праниса смахивает, — заметил лесник.
— Да не он совсем, и голос не тот.
— На то и представление, каждый рядится, чтоб его не узнали.
— А кто вором вырядился? — спросил дедушка.
— Гру́бисов Ста́сюс.
— Стасюс? — снова удивилась Марцеле. — Это каких же Грубисов? Что у леса живут?
— Ну да, он еще с Ане́ле Поджю́те гуляет.
— С Поджюте! То-то я смотрю, улыбается и все на первый ряд глаз кидает! А как в бочку залез — высунется и подмигнет, высунется и подмигнет, будто знаки кому делает. Пригляделась я — все сидят, одна Анеле зарумянилась, как маков цвет, и пальцем — ну-ну — грозит. Так, стало быть, Стасюс!.. А мне все думалось — Брузгюс. Ноги колесом, руки граблями — страх смотреть.
Мальчики не участвовали в разговоре, но у Алпукаса давно чесался язык: хотелось поддеть Юле, да все не приходилось к слову. Он и кроме маевки кое-что знает. Вчера Алпукас долго не мог уснуть. Слышал, как пришли отец с матерью, потом разглядел в щелочку, что у гумна остановились две тени и долго-долго шептались. Да, Алпукас кое-что знал…
Мальчик с усмешкой глянул на задумчивую Юле и хихикнул. Однако никто не обратил на это внимания.
Алпукас снова впился в нее глазами.
— Юле!.. Хи-хи-хи!..
Та подняла голову.
— Ты чего скалишься? Зубы продаешь?
— Хи-хи-хи!.. С кем ты вчера была?
Девушка непонимающе смотрела на брата.
— Хи-хи-хи!.. Кто тебя провожал?
Юле вспыхнула, как жар. Все обернулись и уставились на растерянную, зардевшуюся и от этого еще более похорошевшую девушку. Торжествующий Алпукас состроил уморительную рожицу. Вот это отомстил! Будет знать, как смеяться со студентом! Что скажут отец и мама?..
Но внезапно Юле заявила:
— С завтрашнего дня иду на стройку. Хватит мне дома сидеть. Я уже потолковала с председателем колхоза. Когда достроят электростанцию, говорит, смогу там остаться.
Все опешили. Юле — на стройку? Что это на нее накатило?
Первым опомнился дедушка:
— Вот и ладно, Юленька! Присмотришься, поучишься, а потом, ежели понравится, и работать там останешься. Каждый по душе находит дело, когда время приспело.
— Да как же, доченька? — заохала Марцеле. — Ни с того ни с сего — иду!.. Или так уж там сладко? Трудно будет… Мужчина — дело другое, а девушка…
— Ничего, — поддержал сестру Йонас, — обвыкнет. У нас одна на шофера, другая на машиниста выучились и работают не хуже мужчин.
— Может, еще подумаешь, Юленька? — отговаривала мать. — Куда спешить? Не сбежит твоя станция.
— Я уже все решила. Председатель обещал послать на курсы.
— Пусть идет, — поддержал отец. — Ничего путного дома не высидит. Разве мало там колхозных девчат работает?
Разговор пошел об электростанции, о будущей работе Юле. Все хвалили ее выбор, только мать вздыхала, побаиваясь, что будет трудно с непривычки. Об Алпукасе все будто забыли, и он сидел повесив нос. Только вставая из-за стола, отец покосился на него:
— А ты, Алпук, откуда все больно хорошо знаешь? Уж не было ли вас на маевке? Один раз мне вроде бы показалось…
Алпукас уже выбирался из-за стола, бормоча:
— Тоже выдумают!.. Что мы там забыли?..
— Ты погоди, погоди, — попытался задержать его отец. — Вроде бы мне показалось…
— Ну да, пойдут они. Делать им там нечего. Мало набегались за день, — вступился за мальчиков дедушка. — Я сам их отправил спать. Так, мелет пустое.
Отец покачал головой. Может, и в самом деле показалось, разве разберешь…
Алпукас поспешил выбраться вон из избы. Лучше не вертеться без нужды на глазах. Вместо того чтоб досталось Юле, чуть самому не влетело. Вот как неудачно все складывается порой!
Полдня Алпукас и Ромас проторчали дома. Ни тот, ни другой не упоминал о вчерашней вылазке. Настроение у обоих было неважное. А потом Алпукас куда-то исчез, как сквозь землю провалился. Ромас поискал его по двору, но приятеля нигде не было. Подождал — тот не появлялся. Ну и пусть. Нет — и не нужно! Мальчик зашел за клеть и вытянулся на траве. Тут его укусил муравей. Вскочив, Ромас двинулся к речке, сел на камень. Куда же все-таки мог деваться Алпукас?..
Речушка журчала, несла травинки, листья, щепки. Возле камня у ног мальчика образовалась маленькая заводь. Попав сюда, былинки плавали по кругу, не находя выхода, прибивались к берегу.
Ромас глядел на заводь, и в нем постепенно накапливались беспокойство и досада. Все неприятности последних дней — потеря чертика, нелады с Алпукасом, неудачное свидание с Циле — все это теперь словно собралось и бессмысленно кружилось здесь, в этой
