омуте… Но как он здесь очутился? Кто достал его со дна?
Стоя на коленях, Ромас вертел в руках игрушку. Постепенно он стал кое-что соображать. Не Алпукаса ли это работа?.. Куда он исчезал?.. Говорит, гонялся за какой-то птицей со сломанным крылом. Так вот что это за птица… Но как он достал?.. Может, каким-нибудь черпаком? Может быть, течение вынесло и Алпукас случайно увидел чертика на берегу? Но зачем он ходил к омуту? Никакой надобности не было. Наверное, как-нибудь проведал случайно и тайно хотел порадовать… Ведь он и Циле привел ради него… Алпукас всегда такой душевный, простой. А Ромас еще злится, хочет бежать…
Мальчик даже расстроился от этих мыслей. В груди что-то дрогнуло, начало захлестывать, подыматься все выше и выше, подступая к горлу. Алпукас… Ромас вспомнил, как не по-товарищески вел себя, смеялся над ним, обижал…
Мальчик задумчиво вышел из горницы.
Алпукас привязывал калитку у хлева.
— Алпук!
Тот обернулся.
— Алпук, это ты… ты его?..
Алпукас, глянув на чертика, кивнул.
— Но как ты достал?.. Там глубоко!
— Нырял.
— Нырял?
Алпукас сразу вырос в глазах Ромаса. Прыгать в омут, искать на дне черта — для этого нужна отвага, это уже приключение, и, наверное, захватывающее. Ромас, огорченный, что сам не участвовал в этих поисках, даже упрекнул друга:
— Что же ты, Алпук, мне ничего не сказал? Пошли бы вместе. Вдвоем лучше. Правда?
— Ясно, вдвоем другое дело.
— Но откуда ты, Алпук, узнал?..
Алпукас вдруг смутился.
— Там, за кустом, вы шептались… я подслушал…
— Это совсем неважно, что ты подслушал, — успокоил его Ромас. — Только почему ты мне не сказал, что идешь? Надо было сказать. А там глубоко?
— Глубоко, — буркнул Алпукас.
— И тебе не страшно было одному? И ты ничуточки не боялся?
Алпукас оживился. Он рассказал, как вначале было страшно, нырял с камнем, видел щуку… Теперь она превратилась в чудовище размером с доброе бревно… Чуть не захлебнулся, желая ее пугнуть… Камни, коряги… малюсенькое солнце… переломившиеся мостки…
— Алпук, дай руку! — восторженно вырвалось у Ромаса. — Ты смелый и добрый. А я-то еще хотел убежать!
— Убежать?
Ромас без утайки рассказал о своем намерении.
— А теперь не сбежишь? — недоверчиво спросил Алпукас.
— Нет, — заверил Ромас. — Никогда. Но и ты без меня ничего не делай: вместе так вместе!
— Ладно, всё вместе!
Они по-мужски пожали друг другу руки, открыто и смело глядя в глаза.
Преступник опять исчезает
По деревне словно в колокол забили — возвратился Брузгюс! Все уже свыклись с мыслью, что ворюге наконец-то прищемили хвост, и вот теперь он вернулся с тем же самым узелком, не успев даже доесть сало и лук, которыми его снабдила на дорогу жена. И не просто вернулся. Кто-то встретил его по дороге, кто-то успел заскочить к нему домой. Сам Брузгюс особенно не распространялся: такой уж он молчун. Зато жена наплела с три короба. Получалось, бедняга Брузгюс ни сном ни духом не виноват. Да и прежде-то был ли он хоть в чем повинен?.. Мухи человек не обидел за всю свою жизнь, былинки у муравья не отнял. Только злые языки, как цепные псы, брехали на мужа. А теперь из-за этого оленя, провались он в тартарары, затаскали беднягу. Станет он стрелять в такую образину, как же…
Первыми весть о Брузгюсе принесли в дом дети:
— Дедусь, знаете? Брузгюс вернулся!
— Сегодня утром! — добавил Ромас.
— Кто вернулся? — поднялся из-за стола лесник.
— Брузгюс… Говорят, он ни при чем.
— Ха, ни при чем! Как так — ни при чем? — Дедусь рылся по карманам и не мог найти табакерку.
— Вы точно слышали? — усомнился отец.
— Точно, точно, — уверяли мальчики. — Все только о том и говорят.
Лесник постоял посреди избы, потом схватил с крюка фуражку и быстро вышел. В окно было видно, что он направился по тропинке к Керейшису.
Старик принялся расспрашивать детей, но они больше ничего не знали: вернулся, и всё тут. Им самим не терпелось разузнать поподробнее об этом деле. Но у кого? В доме стали ждать возвращения отца. Ребята каждые пять минут выскакивали во двор, взбирались на крышу погреба — посмотреть, не идет ли обратно.
Лесник пришел спустя добрый час, который показался ребятам вечностью. Пришел, сел на лавку и вымолвил одно слово:
— Вернулся!
Все молчали. Дети не решались приставать к отцу с расспросами. Так уж повелось в семье. Можно надоедать матери, можно клянчить что-нибудь у деда, но при отце лучше помалкивать.
Помолчав, лесник развел руками:
Как там было, сам черт не разберет. Забулис заходил, клянется, что Брузгюс невиновен. Дескать, своими глазами видел, как он в то воскресенье возле дома болтался. А Керейшис опять же на дыбы: мол, никто другой, как Брузгюс. Только-де не умеют за него взяться. Спустить бы с него шкуру, говорит, в момент признается.
— А с Брузгюсом им не довелось потолковать? — осведомился старик. — Что он сам поет?
— Да вот, говорит, отпустили как ни в чем не повинного.
— А сапоги, а шкура? Как они очутились у Брузгюса?
— Это и у меня не выходит из головы, — помолчав, произнес лесник. — Где он их взял? Сапоги сапогами — мог купить или украсть, тут не разберешь, но шкура вся изрешечена дробью… Ясное дело, застрелил косулю.
Тут отец спохватился, что сказал слишком много, и кинул взгляд на детей:
— Вы у меня смотрите никому ни слова!
— Мы и так ни слова, чего нам болтать.
— Дом, детки, домом остается, — добавил дедушка. — Здесь обо всем можно говорить, а на люди выносить незачем.
— Что-то тут нечисто, — рассуждал отец. — Отпустить-то отпустили, но тем дело не кончится, я этого так не оставлю. Или я их, или они меня. Если до завтра не получим никаких известий, оседлаю Гнедка и махну в район. Мне и в лесничество надо, заодно справлюсь. Их там не подтолкни — они опять заснут. Браконьерам только того и нужно, чтоб никто их не тревожил.
— А что ж, возьми да съезди, — поддержал старик. — Я за тебя обойду участок.
— Ладно… — согласился лесник.
Когда он вышел, дети вцепились в старика:
— Дедусь, значит, не Брузгюс убил оленя?
— Может статься, и не он.
— А кто же тогда?
Происшествие с новой силой всплывало в памяти. Уверенность в том, что виновник найден, уступила место новым сомнениям, размышлениям, всевозможным догадкам: кто мог это сделать, почему вернулся Брузгюс, неужто желтые сапоги Зуйки так-таки ничего и не значат?..
Были заброшены развлечения, игры, Циле. Даже фарфоровый чертик, с таким трудом добытый Алпукасом, потерял значение. Не
