Конечно, нового компаньона он найдет. Но такого, как Петер Пфанрот, больше не будет. И еще грустнее были мысли о будущем. В мечтах Шериф давно уже выстроил всю будущую жизнь, вернее, даже две жизни: свою и Петера. Шериф с детства хотел стать автомехаником. Это решение было таким же прочным и непоколебимым, как памятник Бисмарку в конце Репербана. Там, как раз около дома, где жил Шериф, была большая автомастерская. И еще до того, как пойти в школу, Шериф вместе с механиками залезал под автомобили и, лежа на спине, разглядывал нагромождение всяких металлических деталей, промасленных приводов и шестерен. Он и теперь заходил туда всякий раз, когда выпадала свободная минутка.
И потому не удивительно, что в ремонтной мастерской держали место ученика для Эмиля Шлоттербека. Но сам он ждал, когда младший брат окончит начальную школу и займет его место чистильщика. Для семьи Шерифа любой приработок был очень существен.
Шериф мечтал, что и Петер, может быть, станет автомехаником. И вот точно так же, как сейчас они вместе чистят обувь, они когда-нибудь вместе будут копаться в двигателях или лежать под автомобилями, ремонтируя их. Они бы работали и учились, как одержимые, пока на них не обратил бы внимание какой-нибудь большой завод и его важный генеральный директор не сказал бы им: "Именно такие молодые люди нам и нужны!"
В мгновенье ока их назначат спецмеханиками. И, конечно же, приставят к команде гонщиков, потому что машины этого завода участвуют во всех больших автогонках. Вместе с этими машинами Петер и Шериф отправятся с улицы Нюрбургринг до самого Монте-Карло, а оттуда — во все уголки земного шара.
Где-нибудь в Мехико лидирующий гонщик за пять минут до старта позвонит из отеля и скажет, что у него внезапно началась корь и он не сможет участвовать в гонках.
А как же наше первое место? — жалобно скажет генеральный директор, отшвырнув прочь свою сигару.
А мы его все равно завоюем! — закричат Шериф с Петером и подбросят в воздух двадцати-пфенниговую монету. Кому выпадет решка, тот и сядет за руль.
Мне не нужны гонщики, которые за пять минут до старта заболевают корью, — скажет толстяк директор. — Если сегодня вы завоюете победу, мы заключим с вами пожизненный контракт. И это так же точно, как то, что моя фамилия Цицевиц!
И тут же взвоют моторы. Старт! И начнутся бешеные гонки!
Дистанция, которую им надо пройти, самая трудная на свете. Один крутой вираж за другим! На седьмом этапе прокол шины. Черт возьми! Потеря во времени: две и три десятых минуты. Генеральный директор в отчаянии комкает свою панаму.
Но юный гонщик за рулем — само спокойствие.
Вот он уже снова на дистанции. "Смотрите, он мчится, словно дьявол!" — восклицает генеральный директор. Еще четыре сумасшедших тура — и они первыми пересекают финишную черту. И, конечно же, ставят рекорд!
Усталый, взмокший от пота, с лицом, перемазанным машинным маслом, юный победитель вылезет из машины и сдвинет на лоб защитные очки…
В этот момент — когда в мечтах дело доходило до защитных очков, сдвинутых на лоб, — Шериф начинал колебаться. Иногда ему отчетливо виделось собственное лицо, перепачканное маслом, иногда столь же отчетливо — лицо Петера.
Чтобы избежать окончательного решения, он иной раз представлял себе, что одновременно стартуют две машины и одновременно два гонщика заболевают корью.
И тогда финал обретал полную ясность: Петер и он финишировали одновременно и оба выходили победителями. Так сказать, ноздря в ноздрю…
Если я помешал, то к Рождеству зайду снова, — пошутил появившийся вдруг господин Шиммельпфенг. Он уже усаживался на стул перед Шерифом.
Доброе утро, господин Шиммельпфенг, — приветствовал его Шериф. — Извините, я просто размечтался.
А где же компаньон? — спросил господин Шиммельпфенг и вытащил из кармана "8-часовую газету".
Вот в этом-то все дело, — вздохнул Шериф, осторожно подворачивая обшлага брюк господина Шиммельпфенга.
ЗОНТИК ОКАЗЫВАЕТСЯ ДИРЕКТОРОМ ОТЕЛЯ
Мать и сын Пфанроты стояли перед зеркалом. Петер в шестой раз поправлял галстук, его мать надевала шляпу.
Ничего не скажешь, вынужден признать, что выгляжу до ужаса чинно и благородно! — заявил Петер, снова и снова оглядывая себя в зеркале.
Если не считать мыла, которое осталось у тебя в ушах, — засмеялась мать.
Петер вытащил из кармана сверкающий белизной платок. Все сверкало на нем сегодня. Рубашка, выходной темно-синий костюм с заглаженными как лезвие бритвы, стрелками на брюках, ботинки, ногти — одним словом, все. Даже влажные еще волосы были зачесаны идеально гладко.
— А теперь кругом — шагом марш! — приказала матушка Пфанрот, придав наконец нужный наклон шляпе, которую она надевала крайне редко, и положив в сумочку ключи от квартиры.
В коридоре она внезапно повернула обратно.
— Чуть было не забыла самое главное, — простонала фрау Пфанрот, возвращаясь в гостиную.
Она подошла к комоду и достала пять марок из ярко-желтой вазы с золотым ободком. Там же лежала газетная страница с объявлением отеля "Атлантик". И то и другое она сунула в сумочку, быстро вынула из ящика клеенчатую тетрадь и вписала в колонку "Расходы" цифру "пять".
Уже четверть одиннадцатого! — напомнил Петер.
Порядок есть порядок! — констатировала мамаша Пфанрот и убрала тетрадь на место.
На улице было солнечно. Стоя на трамвайной остановке, Петер снова поправил галстук. За последние четверть часа уже в седьмой раз.
Перестань, пожалуйста, — сказала фрау Пфанрот. — Где твои хорошие манеры? У тебя на шее галстук или шнурки от ботинок?
Ты случайно не знаешь, кто изобрел эту штуковину? — спросил Петер с изысканной вежливостью.
К сожалению, нет, а что?
Я бы с удовольствием подложил ему бомбу под подушку.
Да ну тебя, — сказала фрау Пфанрот и повернулась в сторону, откуда как раз из-за угла вынырнул трамвай.
Петер протиснулся вперед, где еще было сидячее место у окна и по ходу трамвая. Пассажиры косились на него очень зло, особенно один толстяк в черной шляпе.
— Ну и манеры! Как слон в посудной лавке!
Но тут, слегка запыхавшись, подоспела фрау Пфанрот.
Прошу вас, мадам, — пригласил ее Петер и, встав, сделал красивый жест рукой.
Вы очень любезны, молодой человек, — поблагодарила фрау Пфанрот и села. — Есть же еще родители, которые воспитывают своих детей вежливыми.
Благодарю вас, — сказал Петер, притом очень тихо. Но все же достаточно громко, чтобы услышал толстяк в черной шляпе.
На остановке "Даммтор", у дамбы, мать с сыном вылезли, перешли Ломбардский мост и двинулись по набережной Альстера.
— Смотри-ка, чайки, — сказала фрау Пфанрот и зажмурилась от солнца.
Петер не ответил.
— Какая чудная погода, — продолжала фрау Пфанрот.
Петер молчал.
— Волнуетесь, молодой человек?
— Жутко, — признался Петер и остановился. На противоположной стороне широкой асфальтированной улицы находилось огромное белоснежное здание отеля "Атлантик", многоэтажное, с бесчисленным количеством окон, а на самом верху, на крыше, красовался гигантский стеклянный шар с надписью "Атлантик". Ночью этот шар ярко светился, и слово "Атлантик" можно было прочитать даже с вокзала или с Юнгфернштига.
Загорелся зеленый глазок светофора.
— Вперед, — скомандовала мать, и они перешли улицу.
Перед центральным подъездом отеля прохаживался высокий мужчина в фуражке и красной униформе с двумя рядами золотых пуговиц.
Извините, позвольте спросить… — начала фрау Пфанрот.
К вашим услугам, милостивая госпожа, — красноформенный остановился и приподнял фуражку.
Я хотела бы кое о чем спросить вас, господин портье, — повторила фрау Пфанрот и открыла сумочку.
Всего лишь дежурный швейцар, присматриваю за автомобилями наших постояльцев, милостивая госпожа. Позвольте представиться — Краузе.
Благодарю вас, господин Краузе, — кивнула фрау Пфанрот и развернула газетный лист с объявлением "Атлантика". — Мы хотели бы пройти в дирекцию.
А, простите, по какому делу — заказать номер или речь идет о каких-то поставках? Для постояльцев отеля главный вход здесь. Для поставщиков и представителей фирм — вход справа за углом.
Ни то, ни другое, — ответила фрау Пфанрот. — Мы пришли по объявлению. Мой сын хочет стать посыльным, а здесь написано, что дирекция ежедневно с одиннадцати часов…
— К сожалению, должен вас разочаровать, — сказал швейцар Краузе. — Все места уже заняты.
Взгляните на дату выхода газеты. Это же номер двухнедельной давности!
Краузе ткнул рукой, затянутой в перчатку, в угол газеты.
Ив самом деле! — простонала фрау Пфанрот.
Мне очень жаль, — сочувственно сказал дежурный; у него было очень дружелюбное лицо с пышными усами.
