— Мне что, сиди. Вдвоём веселей.
Сидим вдвоем. Время коротаем.
А за ШАПКОЙ лес шумит. Осины лопочут, сосны басят, берёзы шепчутся.
— Слышишь? — вдруг спрашивает Лесовичок.
— Слышу, — говорю. — Осины лопочут.
— Нет, — отмахивается Лесовичок.
— Сосны, — говорю. — Сосны басят.
— Да не то! Не лопочут, не басят, а барабанят!
— Барабанят?
— Барабанят.
— Кто же это барабанит?
— То-то и оно! Это старые названия в сердце моё барабанят! Громко стучат и настойчиво, как дятлы! Неужто не слышишь?
Я прикладываю к уху ладонь — так и есть! Старые названия барабанят. Барабанят тревожно и громко.
— Может, и другие услышат? — спрашивает Лесовичок. — Что, им трудно ладонь приложить к уху, что ли?
Я киваю ему головой: может, и услышат, может, не поленятся приложить к уху ладонь?!
Входишь в лес и гладишь ладонью деревья, будто старых друзей похлопываешь по спине. Стволы тёплые, как тело живое: чуть покачиваются, будто дышат...
А вершины гудят то грозно, то ласково. Листья лопочут зелёными язычками.
К стволу прислонишься, как к плечу друга. Плечо гладкое, скользкое — молодая берёзка. А то всё в пупырышках — это осина. Или изборождённое, изморщиненное, как кожа слона. Это кора дуба.
Всю жизнь с деревьями плечом к плечу. И хочется стиснуть ладонями их руки-ветви и крепко пожать.
Улетят осенью птицы — пустынны станут леса. А вернутся весной — и снова жизнь переливается через вершины. И как удивительна эта жизнь, перелетающая на крыльях!
Шумное, пёстрое облако жизни кочует по нашей Земле. То оно тут, у нас, — и леса наши переполнены щебетом, свистом и писком. То оно где-то там, за морями и за горами, — и леса наши пусты и глухи. И мы тоскуем и ждём, мы ругаем себя, что не наслушались летом про запас птичьих песен и голосов. Но приходит пора, и волна жизни снова выплёскивается в наши леса.
Волны птиц — как в прилив и отлив: то накатятся, то отхлынут. И у этого моря живого тоже есть свои берега. Эти тучи живые, как настоящие тучи, то рассеиваются и редеют, подобно туману, то сгущаются и темнеют, как грозовые
облака. А вдруг оно, это облако, однажды высохнет и испарится? Ведь рассеиваются же настоящие облака!
И мне становится жутко. Мы привыкли, что каждую весну сама собой накатывается волна. А вдруг однажды прилива не станет? Всё ли мы делаем, чтобы облако не редело? А вдруг мы что-то не поняли и не успели?
Кочуют над Землёй облака жизни. Чистое ли над ними небо? Приветлива ли под ними земля?
Приятно встречать старых друзей. Даже в лесу. Но встречи в лесу случайны и мимолётны. Увидишь на миг зверя или птицу, и вот уже нету их. И только редко-редко, если здорово повезёт, встречаешь ты их вновь и вновь.
Я познакомился с дятлом. Шёл по тихой тропинке и вдруг услышал стук. На засохшей вершине сидел дятел и разбивал шишку. Прикрываясь толстой соседней сосной, я подкрался и, осторожно высунувшись, прицелился в него фоторужьём.
Дятел деловито стучал. Иногда он переворачивал шишку, отдыхал или перебирал пёрышки на спине. На затылке у него было красное пятнышко.
С тех пор прошло пять осеней. И каждую осень я приходил по тихой тропинке к сухой сосне и встречал на ней знакомого дятла. На сосне у него «кузница», и он разбивает на ней шишки.
Он не очень меня боится и позволяет себя снимать.
В последний раз — в пятую осень — я не услышал на сушине знакомого стука. Я долго сидел на валёжине, но всё было тихо. В слабой надежде я постучал ножом о пенёк: дятлы не любят, когда другие дятлы стучат на их участке. И сейчас же послышался шорох крыльев, и пёстрая птица прилепилась к дереву над головой. Здравствуй, дятел, я рад, что ты ещё жив!
Дятел сорвал шишку — и прямиком на свою кузницу. Раздался знакомый стук. Так я снял его в пятый раз.
Что ни говори, а приятно иметь знакомых в лесу. До будущей осени, дружище дятел. До шестой!
* * *
Лосиха бросила против меня своих верных разведчиков: глаза, уши, ноздри. Разведчики своё дело сделали: глаза поймали движение, уши уловили шорох, ноздри — запах. Теперь разведчикам отдыхать, ногам — работать!
Лосёнок и Лосиха— Посмотри, мама, какие у меня ноги большие да длинные!
— Длинные, сынок, большие.
— Посмотри, мама, какие у меня уши широкие да большие!
— Широкие, сынок, большие.
— А отчего, мама, у меня ноги и уши большие?
— А оттого, сынок, что ты у меня ещё совсем маленький...
Заяц и Полёвка— Мороз и вьюга, снег и холод. Травку зелёную понюхать захочешь, листиков сочных погрызть — терпи до весны. А где ещё та весна — за горами да за морями...
— Не за морями, Заяц, весна, не за горами, а у тебя под ногами! Прокопай снег до земли — там и брусничка зелёная, и манжетка, и земляничка, и одуванчик. И нанюхаешься и наешься. Как я!
Сом и Уклейка— Уклеечка, душечка, сколько же тебе, деточка, лет?
— Уже пять лет исполнилось!
— Ой, какая малышка! Уж наверное, маменькина дочка?
— Я не дочка.
— А кто же ты — мама?
— Нет, и не мама.
— Неужели бабушка?
— Нет, и не бабушка.
— Так кто же ты в пять-то годков?
— Я уже прапрабабушка!
Синица и Дятел— Дятел, а Дятел, ты когда есть хочешь — что делаешь?
— Сухое дерево долблю.
— А когда пить хочешь?
— Сочное дерево долблю.
— А когда наешься и напьёшься?
— Всё подряд долблю! Мне тогда ни пить ни есть не надо, только подолбить дайте.
Крапивница и Лимонница— Терпеть не могу непонятных имён! Почему ты Лимонница, если у нас лимоны не растут даже? Вот я: у меня на крапиву аппетит — я Крапивница! У неё на капусту аппетит — она Капустница! Просто всё и понятно!
— А меня Лимонницей не за аппетит назвали, а за красоту! У меня платье прекрасного лимонного цвета. Да только вам, обжорам, этого не понять...
Заяц и Оляпка— О-о-ой, Оляпка, никак купаться в полынье вздумал?!
— И плавать и нырять!
— А замёрзнешь?
— У меня перо тёплое!
— А намокнешь?
— У меня перо водоотталкивающее!
— А утонешь?
— А я плавать умею!
— А... а... а проголодаешься после купанья?
— А я для того и ныряю, чтоб водяным жучком закусить!
Орлёнок и Воробьёнок— Ау, Орлёнок, а у тебя папа с мамой кто?
— А у меня папа и мама орлы!
— Вот счастливый! А у меня папа с мамой обыкновенные воробьи...
— Не завидуй мне, Воробьёнок. Твои воробьи с утра до вечера тебя кормят, а мои орлы меня — только утром да вечером.
Заяц и Белка— Слышал новость, Заяц?
— Я всё, Белка, слышу: эвон уши-то у меня какие!
— Так чего же ты своими ушами слышал?
— Сперва ты, Белка, скажи, какую ты новость слыхала?
— Я слыхала, что тебя, Зайца, волки съели!
— Ну, это что! А я слыхал, что ты, Белка, волка съела!
— Вот это да! Что же мне теперь делать?
— Известно что: глазам своим верить, а не чужим ушам!
Яблонька и Воробей— Слушай, Воробей, ты мужик умный, среди людей крутишься, не слыхал ты, что они про зайца-русака говорят: хищный он зверь или нет?
— Ой, Яблонька, насмешила, ой, уморила! Какой же заяц хищник? С его крысиными зубами впору только кору глодать.
— Кору?! Ох, чуяло моё сердце: огложет он меня со всех сторон, хищник свирепый! Погубит, злодей!
Есть деревья в лесу, которые почему-то нравятся птицам: когда ни посмотришь — вечно на макушке птица сидит! То плиска болотная, то конёк лесной. То ворона серая, то косач чёрный. Одни песни поют, другие по сторонам глазеют.
Может, дерево это для них чем-то удобное? Ну, вроде как кресло для нас? Стоят вокруг нас стулья, табуретки, скамейки, и только одно уютное креслице. Так и хочется на него сесть! Вот и у птиц так: много вокруг разных деревьев, но одно лучше всех, и поётся на нём веселей, и удобней сидится.
Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо. Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина...
