чем прилично и сообразно происходящему за окном. Там тоже всё кисло и куксилось на манер подгулявшего господина, который позволил себе лишку в буфете на балу или в антракте театрального представления.
Эх, жаль, невозможно взять, да нарезать это утро, и отправить каждому из… по сытному, сочному ломтю. С тем, чтобы прислушались к тому журавлиному скрЫпу, и уж не смогли доле дуть губ по всякой пустячной причине, которую, положа руку на сердце, и за повод не счесть. Ибо — стыдно, эдаким-то утром…
Весенним половодьем, деревянные лодочки детских площадок, что часто устраивают во дворах между песочницей и качелями, не кажутся нелепыми и неуместными, как в прочее время года. Сработанные на удивление прочно, они единственные оказываются не заполнены водой, и если удаётся добрести до них не замочив ног или замочив-таки, но так, чтобы про это не проведала мать, то можно вдоволь наиграться и в пиратов, и в Мазая, и в Муму-наоборот. Это когда, вместо того, чтобы топить несчастное животное, лихим посвистом и наполовину раскисшим в кармане печеньем подманиваешь дворовых собак, и держишь их после, крепко обняв за шеи, по паре разом.
Собаки жалобно вылизывают руки в цыпках, щёки в грязных разводах и уши в песке. Полон нежности их полОн, и коли б не соседка в высоких ботах, что вынесла собакам поесть, они б не искали себе иного занятия, кроме как греть ребятню жаркими боками, и согреваться об них самим.
По щиколотку в воде тополя, деревянный штакетник воображает себя потерпевшим кораблекрушением судёнышком… Афишная тумба возвышается над затопленной округой на манер бакена-переростка, а вазоны для сора мнят себя не иначе, как причальными тумбами.
Впрочем, совсем скоро солнце наведёт порядок, уберёт лишнюю сырость, что не помешает ребятне воображать себя храбрыми капитанами, что ведут свои корабли в открытом море поперёк волны, а на зализанный просохшей лужей песок берега они ступают только в крайнем случае, когда рассерженная мать кричит в окошко:
— Сколько можно тебя дожидаться, негодный ты мальчишка?! Всё уже остыло! Вот как выйду сейчас и задам… Марш домой!
— Пожелания, сделанные с душой, сердцем исполняются или сбываются как предзнаменование…
— И чего ты желаешь?
— Любви.
— Любовь многогранна, неоднозначна, к примеру, всепрощение — одна из форм её проявления. Какой любви тебе надобно?
— Не знаю. Просто — любви. И, кстати же, если любишь, разве найдётся тогда повод для обид? Будет что прощать?
— Да как взыграет ретивое, — начнёшь прислушиваться к тому, кто и что пересуживает о тебе, тут-то и притушишь слегка огонь любви к другому, вспомнишь, что, вроде, и сам достоин, и тебе оно тоже надо, да не малую толику, а немало. Ведь, коли по справедливости, не заслужил ты дурного к себе и об себе…
В эту самую пору полезно вообразить, кем ты был до того, как полюбил. Чем жил и тешился, как дозволял обращаться с собою и кому. И не возвела ли тебя любовь на недосягаемую тебе, прежнему, высоту?
Канули в прошлое ищущий взгляд, интерес к тому, по всем статьям праздному, которое не стоит доброго слова ни кому-то другому, ни даже самому себе.
— Любви тебе?! И для чего, коли в ней позабудешь про себя, сделаешься безоглядным и устремлённым к тому, в чём нужда твоего предмета 14. Не боишься, что случится в том утрата большей части тебя?
— Невелика потеря. Нехороша она, коли без цели и напрасна, но коли ради любви, для служения ей…
— Чего желаешь ты?
— Любви.
— Добро. Коли найдёшь когда — она навек твоя. Тут главное не разминуться, успеть.
— И только то?
— А разве мало?
— Порядочно…
— Да, и ещё одно. Как отыщешь, нельзя успокоиться, но придётся доказывать, что понимаешь ея ценность, уверять в том неустанно, и не дать позабыть себе то чувство, когда был сиротой, так жаждал любви, так её искал… Сумеешь?
— Попробую.
— Э… нет, так не годиться. С нею — только наверняка. На века. Иначе нельзя.
Чего желаешь ты? Любви… И так без конца.
Пролистывая назад календарь, дабы отыскать год своего рождения, едва ли не зябнешь на сквозняке, что устраивает мельтешение страниц. Дивишься эдакому чуду, и чувствуешь себя странником, который пробегает, не задерживаясь, мимо памятников великим, по аллеям картинных галерей и коридорам просек, а рассветы с закатами крутятся каруселью в мыльной пене облаков, ранясь об острые края зубцов вечности, о его триб 15, покуда в один момент не срываются, не оказываются страшны, недвижимы и бесполезны от того, а оживают лишь в памяти тех, кому, как оказалось, были небезразличны.
И тратят они минуты своей жизни на воспоминания, да не считаясь визитами… Для успокоения совести, для утоления тоски, по-большей части лишь для себя одних, впустую…
Впрочем, — всяк по-своему, но через других им самоё себя жальче. Не от продуманности и осторожности, но от чувств-с. От искреннего расположения. Что бессмысленно и бесполезно по сути видимого бытия, но совершенно необходимо в отношении вечности и выраженного ею совершенства.
То ли люди строят свою судьбу, то ль она сама подводит их под один, видимый ей одной ранжир. Вероятно, есть способ договориться с нею, и уйти в тихую свою обитель, где, наедине с предназначением и под приглядом любимых людей, оказываешься в относительной, до сроку, безопасности. До сроку!.. Не дольше.
Мы подгоняем жизнь желаниями. Гоним её вперёд мимо себя самой. А единственно верное и самое надёжное из причитающегося ей — воля принудить судьбу сдержать порывы, заставить замедлить ход времени, чтобы дать возможность: и оглядеться, и надышаться, и полюбить так, дабы не забылось. Во веки веков.
Чугунная плита или под ночи с неплотно прикрытой конфоркой луны. Щелиной месяца скрозь неё пробивается белый огонь. Искры звёзд, что по-большей части тоже белы, небольно обжигают взоры.
— Зачем оно… так!?
— Просто, чтобы было.
Без двойного дна и скрытого смысла, которого часто просто не существует. Не по причине несовершенства, либо несложности устройства, но ибо неопределенно большое количество всего лежит на поверхности бытия, и не замеченное многими втаптывается в хоженую не единожды дорогу. Так случается. С самым ценным и дорогим, без чего все эти самокопания и мудрствования смешны, пусты, не имеют смысла или даже сколь-нибудь основательных причин перевешивать внимание бытующих на свою сторону.
— Ведь на противной им стороне прочее всё!
— Ну и что
