Йорген Йоргенсен
Мартин, Мартин…
Повесть
У Мáртина умер отец. Когда тебе всего десять лет, это трудно, очень трудно понять.
Странная штука — смерть.
Отец умер — это значит, что он исчез и никогда больше не возвратится.
Отцовские вещи по-прежнему висят на вешалке в передней и в платяном шкафу, в кувшинчике на телевизоре торчат его трубки, вся спальня пропитана отцовским запахом. Велосипед его стоит внизу во дворе, но никто не знает, как отпереть на нем замок.
Очень странно все это.
Все любопытные инструменты, которыми прежде Мартину запрещалось играть, теперь доступны: бери, что хочешь. Мартину это нравится.
Само собой, не то ему нравится, что отца нет в живых, просто быть мужчиной в доме уж очень приятно.
Совсем другая жизнь началась теперь для Мартина.
По утрам больше нет ни шума, ни крика. Отец всегда кричал и ругался из-за того, что Гéлла и Мартин так долго возились. Конечно, Мартин понимает, что мать убивается по отцу, но ему-то разобраться в своих чувствах непросто.
Мартину даже чуточку легче жить стало с тех пор, как умер отец, вот только ему очень недостает его, когда на велосипеде спускает шина.
Лучшего друга Мартина звать Эрлингом, он через три подъезда живет, и у него тоже нет отца, то есть настоящего нет. А так у него даже трое или четверо папаш найдется, но они день-деньской шумят и дерутся. Один из них — Йорген — всегда как напьется, почем зря лупит мать Эрлинга, а напивается он довольно часто. И самого Эрлинга Йорген этот не очень-то жалует. Словом, когда Йорген в гости приходит, лучше уж скорей за дверь.
Эрлинг — большой мастер на разные штуки. Он курить умеет, и замки отмыкать умеет, и машины угонять умеет, за что ему уже не раз доставалось от полиции.
Мартин смотрит на него как на волшебника.
На улице Áмагерброгаде стоит старый заброшенный дом. Дом — белый, во всяком случае был когда-то белый, и ребята его так и прозвали: «Белая вилла». Во время войны там госпиталь был для немецких солдат, а теперь дом стоит совсем пустой. Заходить туда страшно: полы там совсем прогнили и вдобавок в том доме водятся привидения. По крайней мере, так люди говорят.
А еще в доме живут одичавшие кошки. Но при том, странным образом, дом кишит крысами. Мартин раньше думал, что кошки едят крыс, но, должно быть, он ошибся: может, не все кошки крыс поедают.
За «Белой виллой» лежат развалины старой конюшни. От крыши почти ничего не осталось, а из стен сохранились только две. Эрлинг уверяет, будто там полно привидений, но Мартин не принимает эти россказни всерьез.
Не верит Мартин Эрлингу.
И не поверит, пока сам не увидит привидение собственными глазами. Но уж если это случится, если и вправду он встретит там привидение, у него душа в пятки уйдет.
Он уже вчера вечером туда наведался.
С тех пор как не стало отца, никто больше не спрашивает Мартина, куда он идет и когда вернется домой. Привычная жизнь все больше рушится с каждым днем.
Гелла, старшая сестра Мартина, вечно торчит у своего парня, которого зовут Мóртеном, а не то убегает в клуб. А Мартин еще слишком мал, чтобы ходить в клуб. Говорят, вроде бы туда слишком много детей набивается, потому-то маленьких и не пускают.
Мать — та почти все время пропадает у соседки, в квартире рядом, или уходит к Ютте, что наверху живет. Похоже, ей тоже дома не сидится.
А когда Мартин вчера вечером в «Белый дом» наведался, у него, и правда, от страха душа в пятки ушла.
Только-только он собрался перемахнуть через забор, что у бензоколонки, как вдруг увидал какой-то странный огонек, светившийся сквозь разбитые окна на задней стороне дома.
Мартин помедлил мгновение, что с его стороны было очень разумно. Из-за угла вышел сторож с собакой; в руках он держал фонарь и еще что-то. Мартин поначалу принял его за привидение — из тех, о которых ему рассказывал Эрлинг. Но как только собака залаяла, он смекнул, что к чему.
Он уже сидел верхом на заборе, но тут сразу же соскочил на землю и бросился наутек. Сторож что-то закричал ему вдогонку, да Мартин всех слов не разобрал. «Чертово отродье», — только и расслышал он, и этого с него хватит. Во всяком случае, сторож явно привидений не боится, и собака его тоже не боится.
Старший брат Рóберта, который был в учениках у Óлуфа Свéндсена, хозяина соседней авторемонтной мастерской, говорил, что развалины снесут и на их месте построят жилые дома, да только не для голытьбы.
Участок принадлежит компании «Шелл», и она ни за что не станет его застраивать, коли не выручит с этого дела, самое меньшее, десять тысяч процентов.
Мартин не знает, что это за штука — проценты, но старшему брату Роберта он верит.
А вообще-то наплевать! На строительной площадке очень даже здорово можно играть, когда строители уходят домой.
Так вот и тянутся дни — один за другим.
Иногда Мартин ходит в школу. А иногда у него находятся дела поинтересней. Как-то раз они с Эрлингом прокололи велосипедную шину. Было это на Амагерброгаде, у магазина «Ирма». Хозяин велосипеда полицейский зашел в пивную с зеленщиком пропустить кружку пива. Мартин с Эрлингом стояли через дорогу у магазина готового платья и смеялись над полицейским, который никак не мог накачать шину.
Забавная штука — жизнь.
Правда, в другой раз, когда они с Эрлингом увели от дверей магазина собаку-поводыря слепого и привязали ее в другом месте, он и сам понял, что вышло нехорошо. На такое дело он больше никогда в жизни не пойдет.
А в тот раз они привязали собаку к дверному крючку в тридцати метрах от магазина. Она все выла и выла, а слепой все звал ее и звал. Мартин хотел было подбежать к нему и помочь, но Эрлинг его удержал.
— Спятил ты, что ли? Все сразу догадаются, что это ты собаку увел.
Собственно говоря, всю затею придумал Эрлинг, но Мартин понимал, что и ему несдобровать, если все откроется. Может даже, только ему одному и достанется на орехи.
Как знать, можно ли положиться на Эрлинга.
Дома сидеть нет никаких сил. Мать убивается по отцу все больше и больше. На похоронах была пьяна в стельку. И после пила до самого вечера. Из Нéстведа дядюшка приехал, которого Стéном зовут. Он ее всю ночь утешал. С тех пор он и зачастил в их дом. И всегда бутылки с собой приносит. Сначала красное вино носил, из дорогих сортов, а теперь все больше пиво. Стен — дядюшка что надо. Всякий раз дает Мартину деньги на билеты в киношку. У них с матерью, видите ли, — важный разговор.
Гелла сразу сматывается в клуб или к Мортену, а Мартину остается лишь сбегать в киношку, если только туда пускают детей до 16 лет. А если малолетних не пускают, тогда можно смотаться в кино на Амагерброгаде. Там всегда показывают картину, какую разрешается смотреть всем.
Как-то раз он на дядины деньги накупил себе конфет и вернулся домой. А дядюшка Стен ходил по квартире совсем голый. И мать тоже — вроде бы выкупаться собралась. Мать раскричалась, разревелась и сразу же послала Мартина в аптеку. Какое-то лекарство ей потребовалось. Когда он возвратился домой, они уже успели выкупаться.
А потом настал день, когда все вообще пошло прахом. Гелла спустилась во двор и окликнула Мартина.
— К нам люди пришли — с тобой потолковать хотят, — сказала она.
И правда — в квартире его поджидали двое. Старик какой-то, молью траченный, и с ним дама.
Дама была очень красивая. Она называла Мартина дружочком и очень ласково с ним разговаривала. А мать плакала, и Мартин совсем не понимал, чего от него хотят.
Наконец гости сказали, что вот договорились обо всем по-хорошему и теперь, значит, все наладится.
Мать должна взять себя в руки. И еще она должна уладить все дела с ведомством социального обеспечения и с врачом. Доктора Éспера Мартин знал хорошо — самый что ни на есть толковый дядька!
Мало-помалу Мартин начал догадываться, что его хотят забрать из дома и услать куда-то. В какое-то место под названием «Птичье гнездо». Где-то в Ютландии это, рядом с городом Гиве. Ему обещали, что он там не долго пробудет. Надо только, чтобы у матери нервы окрепли.
— Ты же большой мальчик, должен все понимать, — сказал Мартину старик.
А Мартин ровным счетом ничего не понял, но не сказал в ответ ни слова.
Им велели прийти на вокзал к девяти тридцати и ждать под большими часами. Там они встретили вчерашнюю красивую даму и старика. Те сказали: накануне они забыли дать матери на подпись кое-какие бумаги. Мать тут же подписала их, а потом все вдруг заторопились.
— Ни сцен, ни долгого прощания! — объявила дама. — Мальчику это вредно.