— Продолжаем собрание.
Мы молчали.
— Мякишин, что же ты?
Володя, который с почтением разглядывал нашего классного, неохотно обернулся к нам.
— Давайте, ребята, — вяло проговорил он.
Мы продолжали молчать.
— Почему бы нам еще не поговорить о железе? — спросил Геннадий Николаевич.
— О каком железе? — притворно удивился Серёга.
— Знаете что? — неожиданно загорелся Гуреев. — Пусть они вас не провожают. Лучше мы вас проводим.
— Вы мне лучше уроков не срывайте, — уклончиво сказал Геннадий Николаевич. — Что же, Мякишин, приступим к перевыборам?
Новым комсоргом мы выбрали Аню.
Мы все проголосовали за нее. И не только потому, что наш классный оказался чемпионом. Просто выяснилось, что Вячеслав Андреевич посоветовал переизбрать Мишку. Он, как всегда, нашел совершенно неожиданные доводы: если бы Сперанский считал правильным уйти с урока, тогда бы его не за что было снимать с комсоргов. Но он ведь был против ребят, а молчал. Даже сам, как баран, потащился за остальными. Какой же он после этого вожак?
Да, Вячеслав Андреевич был очень хитрым человеком.
Перед тем, как мы подняли руки за Аню, Мишка объявил хмуро:
— Пока я еще секретарь, хочу сделать одно дело. Извиниться перед Геннадием Николаевичем. За себя и за вас тоже.
— Правильно! — дружно закричали мы.
(Все-таки Мишка — удивительный парень. Он ведь терпеть не может извиняться. Мог бы подождать несколько минут, и тогда бы уже не ему, а Мальцевой пришлось просить прощения. Но он, словно назло себе, сделал именно то, что было ему так неприятно.)
Когда мы расходились, меня окликнула Аня. Я обернулся. Она схватила меня за рукав и возбужденно сказала:
— Гарик, давайте сходим все вместе в театр. Все комсомольцы. Надо сдружить комсомольскую группу. Это самое важное. Ты купишь билеты, ладно?
— Ладно, — нехотя отозвался я.
— Ты за меня рад? — неожиданно спросила Аня шепотом.
— Рад, — ответил я, растерявшись.
— Только не задавайся, что я подошла, — сказала Аня. — Я просто очень счастливая сейчас. И хочется, чтобы всем было хорошо. Вот только Сперанского жаль. Но ведь он сам виноват. Не нужно было убегать с урока. Правда? — Она показала мне язык и убежала.
«Ребенок», — снисходительно подумал я. Мне вдруг захотелось проскакать по коридору на одной ножке.
Я сидел дома и ждал Мишку Сперанского. Еще в школе мы договорились, что он вечером зайдет за мной и мы отправимся к Серёге. Чтобы помочь ему мыть лестницы в подъездах.
Про эти подъезды я услышал еще дней пять назад. Я тогда забежал к Ивановым — они жили через дом от нас — узнать, что задано по истории.
Серёга с матерью ужинали.
(Каждая семья гостеприимна по-своему. Когда к нам приходят гости, мама достает с верхней полки буфета белый сервиз с золотыми розочками. Мне категорически запрещается дотрагиваться до него. По-моему, мама больше гордится этой посудой, чем едой, которую она приготовила для гостей.)
Серёга с матерью ели жареную картошку прямо со сковородки. Мне отделили ту часть, что побогаче салом. Сало аппетитно шипело. Я невольно подумал, насколько это гостеприимство человечнее, чем у нас.
— Садись на кровать, — сказал Серёга и подложил мне подушку в цветастой ситцевой наволочке, чтобы повыше было сидеть.
— Сергей, — строго сказала Анна Петровна (так зовут Серёгину мать). — Подыми-ка сковороду, я клеенку подстелю.
— Что вы, что вы, — запротестовал я, — из-за меня… Не нужно.
— Пусть, — шепнул мне Серёга. — Ей это приятно. — И громко добавил: — Валяй, маманя, стели.
Мне нравилась Анна Петровна. Она была приветливая, добрая и, хотя выглядела усталой, никогда не жаловалась. Меня трогало, что в большой рамке на стене, где было много фотографий — деда, бабки, Серёги, его отца и еще каких-то родственников, — не было ни одного портрета Анны Петровны.
Доставая клеенку, она сказала мне:
— Гриша (она меня почему-то называет Гришей)! Хоть бы ты сказал ему… Не годится так.
— Маманя, — подмигнув лукаво, сказал Серёга, — думаешь, он понял, в чем дело?
Впрочем, дело было несложное. В их домоуправлении заболела уборщица. Управляющий предложил Анне Петровне мыть лестницы и полы в парадных. Анна Петровна согласилась, потому что хотела немножко подработать. Она вернулась домой и с радостью сказала сыну, что теперь купит ему портфель. Она давно мечтала купить Серёге портфель, не понимая, что каждый из нас с наслаждением променял бы самый лучший портфель на такую фронтовую сумку, какая была у ее сына.
Серёга же рассвирепел и набросился на мать. Он назвал управдома толстым боровом, который эксплуатирует женщин.
«Если так, я сам буду мыть эти лестницы!» — заявил Серёга.
— Нельзя ему поломойщиком быть! — жалобно сказала Анна Петровна, по-прежнему обращаясь ко мне и словно не замечая сына. — Некрасиво.
— Ладно, хватит! — недовольно сказал Серёга. — Сооруди-ка нам лучше чайку.
Анна Петровна засуетилась.
— Я быстро, — сказала она и обратилась к сыну: — А может, и вовсе от них отказаться, от парадных-то? Скоро вы свой футбол придумаете. Премию получите. Ты только подумай, Гриша, десять тыщ, а?
Мы с Серёгой переглянулись.
— Футбол хорош, а полы вернее, — сказал он.
— Выйдем, — предложил я ему, — на минутку.
— Куда? — всполошилась Анна Петровна. — А уроки?
— Уже, — проговорил Сергей, поднимаясь.
— Нет, ты покажи. О чем вам задали?
— Тригонометрические функции угла! — со смехом ответил Серёга. — Будешь смотреть?
Он взял с подоконника тетрадь и протянул ее матери. Анна Петровна надела очки и стала водить пальцем по формулам.
— Как ты насчет котангенсов? — спросил Серёга. — Приветствуешь?
— Ты зубы-то не скаль! — обиженно сказала Анна Петровна. — Вишь, чего выдумал! На мамашу кричать!
Когда мы с Серёгой вышли, я спросил его:
— Зачем ты связался с этой работой? Не получается с футболом? А то я вам помог бы. Ты не думай, — заторопился я, заметив, что Серёга хочет возразить, — мне деньги не нужны! Я просто так. По дружбе.
Серёга рассмеялся и сказал:
— Футбол — это что! Вы бы с Мишкой лучше помогли парадные мыть. Законно было бы.
— Верно, — сказал я, обрадовавшись. — Поможем.
Мы уже один раз помогали Серёге. Сегодня же условились пойти к нему снова. Маме я заранее сказал, что мы с Мишкой собираемся погулять. А то она не пустила бы меня. Ей не следовало знать, что я мою полы.
Я спешил сделать уроки, пока Мишка не пришел. Папа в соседней комнате читал газету, лежа на диване. Мама накрывала к чаю.
Когда в передней дважды продребезжал звонок, я крикнул ей:
— Открой, пожалуйста! Это за мной. — И принялся торопливо дописывать последние строчки.
Через минуту мама, возвращаясь из прихожей, громко проговорила:
— Проходи, проходи, Мишенька.
— Мишка, — позвал я, — давай сюда!
Мишка, плотно прикрыв за собой дверь, остановился на пороге. Он почему-то все время тер глаз носовым платком. Складывая тетради, я спросил:
— Попало что-нибудь?
— Да, — неопределенно ответил Мишка, — попало.
Когда он наконец опустил руку с платком, я увидел, что под глазом у него, меняя цвета, как хамелеон, набухал внушительный синяк.
— Где тебя угораздило? — поинтересовался я.
Мишка посмотрел на меня так, будто это я его ударил, но промолчал. Я пожал плечами и, усмехнувшись, проговорил:
— Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест.
Это была присказка, которой мы в детстве начинали игру в «молчанку».
— Ну и дрянь ты! — убежденно сказал Мишка.
Я оторопело взглянул на него.
— Комсомолец! Сам не справился, так шпану подговорил.
— Какую шпану? — спросил я изумленно.
— Такую. У вас во дворе.
Только теперь я догадался, что произошло. Очевидно, Мишка встретил во дворе Марасана. А тот еще во время разговора со мной пообещал: «Попадись они мне…»
Я почувствовал себя крайне неловко. Но в эту минуту вошла мама, держа поднос с чашками и конфетами. Увидев Мишкин синяк, она поставила поднос на кровать и сказала:
— Подойди-ка, Мишук…
Взяв в ладони Мишкину голову и внимательно рассмотрев синяк, она испуганно проговорила:
— Сильное кровоизлияние. Что это с тобой?
— Упал, тетя Лиза, — сказал Мишка с улыбкой.
Мама покачала головой и дернула Мишку за ухо.
— Зачем вы так бегаете? — сказала она. — Сорванцы! Пейте чай, что с вами поделаешь.
Пока мама разговаривала с Мишкой, я стоял в стороне и от нетерпения грыз ногти. Мне хотелось, чтобы она поскорее ушла и чтобы мы с Мишкой выяснили отношения.
Как только мы остались вдвоем, я спросил:
