— Сюда, — сказала Маргарита, и я спустилась за ней в каменный колодец.
Внизу было водородохранилище с травой на крыше, листьями и астрами. Холодные и зеленые, толпились в хранилище баллоны. И тут что-то зашипело! От этого шипения у меня сразу заложило правое ухо. В руках у Маргариты раздувался черный полярный шар. Он рос дулей — с одного боку! Разбух на все водородохранилище! Он вытолкнул меня в дверь. И уже сквозь шар я видела, как Маргарита сняла его со шланга и сказала:
— Бери веревку! Завязывай «аппендикс».
Голос Маргариты был как из трубы.
— Держи, — сказала Маргарита и отдала мне шар.
Ух, как он рванул вверх! Я еле успела зажать в кулаке веревку. А как он пах! Это же с ума сойти, как он прекрасно пах резиной!
Я снова очутилась на холме. Выглянуло солнце. И я увидела, что шар не только черный и прозрачный. В нем отражалось все, как в самоваре! В нем отразился аэродром! Желтые планеры с крыльями в красную полоску, ангар, прожекторы, пожарная машина, зеленые хвосты вертолетов!..
По взлетной полосе мчался грузовик с кузовом в черно-белую клетку. Отраженный шаром, он взлетел над полосой и пропал среди птиц.
Шар стукался об меня, в голове звенело! Он крутился, как облитый чернилами глобус! Из верхнего полюса расходились и сходились в «аппендиксе» черные меридианы.
Был час пик. Шар-пилот я везла домой в метро. Он уткнулся в потолок битком набитого вагона. Под землей шар вел себя тихо. Он отражал поднятые к нему лица.
— Чегой-то?..
— На нем можно улететь?
— А! Это камеру надули! Камеру от фут больного мяча!
— Какой воздушный!
— Фу! Вонючий!
— Это еще что! Одни сиамского кота в мет ро перевозили!
— А почему он такой ЧЕРНЫЙ?!
— Оболочка с водородом? — понимающе спросил майор.
— Да, — говорю.
Он встал и уступил мне место.
До завтра я решила устроить шар на балконе. Бабушка спустила конец бельевой веревки, я привязала шар.
«Вж-ш-ш» — он взмыл! Мимо бабушки — на третий этаж.
— О-о-о!!! — закричал кто-то.
Это был дядя Миша Айзберг с третьего этажа. Он как раз собирался с балкона тряхнуть половиком.
Поздно вечером шар стал похож на елочный. В нем зажигались фонари и гасли окна соседних домов. Мне снилось, будто я с шаром дрейфую на льдине. А мимо проплывает дядя Миша Айзберг.
— Лен! — кричит. — Почем арбуз брала?
Смотрю — над моей головой громадный арбуз на веревке.
Утром несу шар в школу. Я иду медленно, чтобы заявиться после звонка. Все ахнут. Прохорова упадет со стула. А я… я выпущу шар из окна.
По лестнице и по коридору шествую в кабинет географии.
— Внимание-внимание! — Я быстро распахиваю дверь. — Сейчас вы увидите один сюрприз!
— Ну-ка, ну-ка, — раздается голос Бориса Матвеевича.
Сжимаю шар с боков и коленкой пихаю его в дверной проем. За шаром — тишина. Только он сам скрипит, когда я его подпихиваю. Он почти что втискивается в класс.
— Маэстро, туш! — вопит кто-то по ту сторону шара.
— Урра!! — заорали наши.
Правым боком шар дотрагивается до шкафа у двери…
«Ба-бах!» — грохнуло на всю школу!
…Воздушный! Заполярный! Летел-летел! Ко мне! Из Ледовитого океана!.. Аэродром! Маргарита! Флюгер без флюгарки… Штормовой ветер!..
Осталось только облако талька и длинная резина с веревкой. Она висит на гвозде. Гвоздь торчит острием из шкафа.
— Шар-пилот! Это был настоящий шар-пилот! — сказал Борис Матвеевич.
— А может, его можно склеить? — спросила Щеголева.
— Конец пузырю, — сказал Тарабукин.
Я подхожу и даю Прохоровой записку. Она читает вслух:
«Прохорова! Я ЕСТЬ! Со льдины в небо я запускаю шары-пилоты. Такие же, какой запустите сейчас вы.
Друг Шишкиной, метеоролог Заполярья —
Тит Акимыч Шурупов».
— Что вы, Шишкину не знаете, — говорит Прохорова. — Сказать ничего нельзя. Все на полюс сообщает.
Она свернула записку и спрятала ее в портфель.
Нос и горло — это мое слабое место. Чуть ветерок подует — сразу ангина, кашель… Все люди как люди — лепят снежные бабы во дворе, а ты неделями дома с забинтованной шеей маячишь в окне с тоской. Вечные микстуры, таблетки, полоскания…
В общем, летом мама решила отправить меня в санаторий — там какие-то меры принимаются, чтоб таких вот ослабленных детей «поставить на ноги»: лечебная физкультура, витамины, закаливание.
Мама говорит:
— Другим человеком станешь! Будем в проруби купаться и бегать по снегу босиком!
Я, конечно, не верила. И ехать туда не хотела. Только согласилась после того, как мама сказала, что там есть живой павлин — мол, он свободно разгуливает по территории и распускает хвост, похожий на салют на Красной площади в честь Дня артиллериста.
Приехали мы в этот лагерь, все незнакомые, чего я ужасно не люблю. Разбились по отрядам, стали строиться, я, как всегда, последняя. Вдруг слышу, какой-то шорох. Поворачиваюсь — из кустов шиповника голова с клювом выглядывает. На макушке хохолок, шея зелено-желтая с красным отливом. И тут он весь вышел, целиком, волоча за собой длинные зеленые перья с синими глазками.
Линейка рассыпалась.
— Павлин! Павлин! — народ просто ошалел.
А он идет себе, ни на кого внимания не обращает с этим своим шлейфом.
— Ух ты!
— Вот бы мне такое перо!
— Ишь, чего захотела! От такого пера только дурак отказался бы!
— А я сейчас возьму и выдерну одно перышко, — сказал один парень по фамилии Винтовкин.
И вцепился павлину в хвост!
Павлин закричал — у него такой крик пронзительный — и как клюнет Винтовкина! Тот завопил еще громче павлина. К нему несутся вожатая Яна и воспитательница Полидорова.
— Винтовкин! — кричат. — Винтовкин!
— Меня павлин укусил! — ревет Винтовкин.
— Опять этот павлин! — говорит Полидорова. — Сколько раз уже истопнику говорили, пусть в клетке содержит Уголька или в зоопарк отдает! Что за радость держать такого злющего питомца! Клюнет в глаз, а мне отвечай…
— Хвост выщипаю! — пригрозил павлину Винтовкин.
А Яночка, она училась на ботаника, сказала:
— Это не хвост, а надхвостье. Хвост у павлинов совсем короткий, как у тетерева.
С этого дня у нас в отряде вспыхнула настоящая перьевая лихорадка. Все только и делали, что ходили-бродили — искали павлиньи перья. Мне, конечно, тоже хотелось перо. Но как его найдешь? На территории лагеря Уголек появлялся редко. Почти все время он просиживал во дворе кочегарки. Потому что из всех обитателей санатория признавал одного истопника Анатолия. На кочегарку нас, естественно, не пускали.
Стоило Угольку показаться в наших владениях, за ним увязывался хвост преследователей. И каждый надеялся, вдруг Уголек потеряет перо, и это перо достанется ему.
А Уголек и не думал ничего терять. Винтовкин говорил, что это он из вредности, но нападать второй раз боялся.
Однажды я после отбоя никак не могла заснуть. Ночь уже. Все спят. Вдруг за окном: «Хруст… Хруст…» Я с кровати влезаю на подоконник, смотрю — павлин! Так весь и светится под фонарем. Учуял меня, насторожился. Туда поглядел, сюда, вскинул голову и зашагал к соседнему корпусу. А там, где он стоял, вроде что-то сверкнуло, как будто глазок.
«Перо!» — я открыла окно и спрыгнула вниз.
Нет, не перо. Пробка от бутылки.
Я — за павлином. Асфальт холодный. Корпуса темные, тихо-тихо, только сверчок стрекочет. Задела плечом за ветку — «Фр-р!» — кого-то разбудила. Он испугался и улетел.
У меня у самой сердце ухает. Но я иду, иду — не отстаю. Мне показалось, что одно перо как-то некрепко держится, волочится — того гляди упадет.
Уголек нырнул в сад и пропал.
В саду за листьями вишен и яблонь тьма кромешная, это при полной луне! Только лунные зайчики скачут в высокой траве, хоть бы на лягушку не наступить!
— Уголек! — зову. — Уголек!..
А в ответ:
— И-и-и… — ну просто мороз по коже.
Я оттуда бегом.
А вслед:
— И-и! И-и-и!.. — протяжное, заунывное. — И-и-и…
До бани добежала, пока до меня дошло, что это карусели скрипели.
— Не найду перо, — думаю. — Ой, никогда не найду!..
Калитка во двор кочегарки распахнута. За ней чернеет и светится холодным сиянием гора угля. А на вершине стоит павлин, свесив перья, они мерцают в лунном блеске, и глаз у него зеленым огнем горит.
Туда нам нельзя, запретная территория. Ладно, я быстренько, одна нога здесь, другая там! Уж на угольной-то горе он точно обронит перо. Зацепится и обронит.
А сама ползу на четвереньках на угольную кучу, тяну, тяну руку к павлиньему хвосту, вот-вот дотянусь до пера, и оно мне само в руки упадет.
