Костя говорит:
– Грудной – это не считается. А из больших?
Катя плечами пожимает.
– Дед…
Потом добавляет:
– Ещё папу у Лёнчика Макаром звали. Макар Михалычем.
– Нет, это не то, – отмахивается Костя.
Катя не понимает, о чём он. Да и с чего бы ей понять?
– Лёнчик, он, – говорит, – знаете какой умный! И сильный. Он из района кубок привёз!
– Какой кубок? – спрашиваю.
Катя отвечает:
– А спортивный!
Сама вся так и светится. Не иначе, думаю, нравится ей этот Лёнчик. Может, для того и научилась кувыркаться на турнике, чтобы он на неё внимание обратил.
Она видит моё недоверчивое выражение, горячится:
– Да он и по математике лучший! И в компьютерах Лёнчик разбирается. Андрей Олегович его одного пускает за компьютер, дома у себя!
Костя уточняет:
– Кто его пускает?
Катя отвечает нетерпеливо:
– Я же говорю, Андрей Олегович, наш физик! Он говорит, такого мальчика ещё не видел… Другим-то учить надо, зубрить, – а Лёнчик всё понимает с ходу…
Катя путается в объяснениях:
– В школе компьютерный класс не работает, каникулы… Я слышала, Андрей Олегович Лёне говорил: «Если что надо, приходи ко мне…» Сам он не в Липовке, в Кувакине живёт. Так Лёнчик к нему, если что, напрямик, полем – чтобы не через Собакино идти. Всего-то за час укладывается…
Костя спрашивает:
– А зачем к учителю ходить?
Катя поглядела с обидой.
– Как – зачем? Он за компьютером хочет посидеть, в интернет выйти…
Тут до меня дошло: своего компьютера у Лёнчика-то нет.
И у Кати, должно быть, нет.
Костя отпил молока, чтобы так просто не стоять. А после спрашивает:
– А где сейчас твой Лёнчик?
Катя сразу вспыхнула:
– И вовсе он не мой!
Костя ещё больше растерялся – чего это она?
Это я вижу, что Катя в этого Лёнчика влюблена. А Костя, хоть и старше меня, ничего не понимает! Думает, что она просто к словам придирается.
– Ну ладно, – говорит миролюбиво. – Не твой. Он что, сейчас у того учителя, в Кувакине?
Катя отвечает:
– Ты что! Учитель в отпуске, нет его в Кувакине с прошлой недели! Поехал, небось… – она сделала значительное лицо. – Поехал, небось, в Санкт-Петербург, он там учился…
Костя перебивает:
– Нет, ты скажи, а Лёнчик?
Катя ему:
– Лёнчик работает, понятно. Летом все работают…
Я спрашиваю:
– Что, тоже коров пасёт?
– Нет, – отвечает Катя, – он у Михал Григорича в хозяйстве… Михал Григорич на лето всегда берёт ребят: хозяйство-то большое – и на грядках, и за скотиной…
Костя говорит:
– Что, так целый день и работает?
Катя кивает:
– Ну да… Иной раз только на пруд сбегают мальчишки, окунутся – и опять на грядки. Да и сено заготавливают уже, пора. Они с большими косят – чтобы на зиму сено-то…
Катя вдохнула воздуха и зачастила снова:
– Но и платит он хорошо, Михал Григорич. Тёть-Наташа в прошлом году говорила, Лёнчику купили пуховик, кроссовки, в школу его собрали – всё на его же заработанные деньги…
Она загибала пальцы – что ещё купили Лёнчику. У меня уже голова затрещала от всех вываленных нам сведений.
Когда мы выходили, вдогонку неслось:
– Лёнчик – он и на тракторе умеет!
Выскакиваем на улицу, а там как раз мама идёт.
– Что, – спрашивает, – уже в гостях были?
И начинает рассказывать: в Собакине, оказывается, такая красота! Собакино с Липовкой не сравнить. Тротуары там вымощены плиткой, и везде клумбы с цветами. А какая гостиница при опытном хозяйстве! Душ есть, горячая вода – как в городе.
И оказалось, вполне можно было договориться, чтобы нам с Костей тоже в гостинице пожить.
А можно бы и на квартире.
Какой там отзывчивый, добрый народ!
Одна тётенька местная – она в хозяйстве лаборанткой работает – сразу предложила маме перебираться к ней. Вместе с нами, конечно. Где это видано, говорит, чтобы из Липовки пешком шагать на работу и с работы? У нас, что ли, некому на квартиру вас принять?
Костик спрашивает:
– Ну что, переселяемся?
Мама вздыхает:
– Теперь-то куда нам? Анна Ивановна приняла нас всей душой. Уйти – значит обидеть её. Да и друзья у вас уже появились, как я погляжу. Осваиваетесь понемногу! Так что уж как-нибудь проживём здесь до конца недели.
Пошли мы в дом к Анне Ивановне. Она точно услыхала, что мама не хочет её обижать. Обрадовалась нам, стала накрывать на стол. Мама выкладывает из сумки, что купила на работе. Котлеты, пирожки. Анна Ивановна, гляжу, миску с малиной несёт.
– Вот, – говорит маме, – Костя с Леной сами собирали. Уж до того молодцы дети, до того работящие…
Мы переглянулись. Она что, с ума сошла? Она же нас сама из сада выпроводила из-за того, что мы работать не хотели. А тут угощает маму ягодами и нас нахваливает!
Я вглядываюсь в её лицо, пытаюсь понять: шутит, может? Но нет, лицо серьёзное.
Мама поддакивает: уж до чего приятно слышать, что мы молодцы! И думает, что ёрзаем мы на стульях, оттого что стесняемся.
Наутро просыпаюсь – в комнате светло. На дощатом полу солнечные полоски наискосок, через всю комнату…
Понятное дело, вчера мы не захотели снова спать на сеновале, и хозяйка нам постелила в комнате.
Сейчас здесь уже никого. Мама, должно быть, ушла на работу. А Костик? Где Костик? Оделась я, выхожу во двор.
Там Анна Ивановна цыплят кормит.
– Тихо, – говорит мне, – в сад не ходи.
А сама подмигивает.
Я не понимаю:
– Почему не ходить?
А она:
– Там Костик работает. Утро-то мудренее. Вот он с утра и поправляет вчерашнее. Давай как будто мы не видели ничего?
Меня, конечно, разобрало любопытство. Я сделала вид, что не собираюсь в сад. Вышла за калитку, прошлась улицей и гляжу через забор: там Костик и впрямь возится, что-то делает на дорожке возле малинника. Я пролезла между перекладинами забора, подхожу, смотрю. А он, видать, на дороге нагрёб мелких камешков и теперь вчерашнюю ямку засыпает, заравнивает. А после ещё топчется сверху, чтобы плотней лежали.
Я спрашиваю:
– Это хозяйка заставила тебя зарывать?
– Нет, – отвечает Костик. – Это я сам. Она и не видела ничего.
И просит:
– Не надо, чтоб она видела. Ты тише говори, ещё услышит…
После завтрака мы решили пойти погулять.
Анна Ивановна велела нам без старших не купаться.
Об этом она могла бы и не говорить. Во-первых, дома мы занимались в бассейне. Я – год, а Костя – целых два года. И про то, что в воду можно только под присмотром, нам все уши пожужжали.
А во-вторых, мы не собирались залезать в их грязный пруд. Потерпим до города, а там можно будет на пляж сходить.
Мы закивали:
– Не, мы не будем!
Она говорит:
– И не ходите далеко.
Мы обещаем:
– Не пойдём!
Она поглядела на нас в сомнении и говорит:
– Отправлю-ка я с вами Пальму! И мне спокойней, что вы с провожатым, и Пальме радость. А то сидит на привязи – забыла, когда бегала…
Но если Пальма и забыла, то теперь сразу вспомнила, как бегают. Она так и летала мимо нас вперёд-назад по улице. То скроется далеко впереди в облаке пыли, то уже мчится нам навстречу, громко дыша. Налетает на тебя со всей скорости, ты так и садишься в пыль. А она тычется в тебя, пасть открывает. Ты жмуришься от страха – и чувствуешь, как Пальма тебя вылизывает. А ты барахтаешься, поднимаешься кое-как, просишь: «Пусти!» – и вдруг видишь: нет её! Только что здесь была, а уже только облако на дороге.
Моргнёшь – а Пальма навстречу по улице бежит, снова издалека к тебе.
Улица была длинная, прямая – по такой только и бегать. Мы тоже немного пробежались, но с Пальмой нам было не тягаться.
Так мы – всё прямо, прямо – дошли до магазина.
У магазина на скамейке сидели несколько старушек. Они велели нам занимать очередь за ними: скоро свежий хлеб привезут. Но мы сказали, что нам только посмотреть, и вошли вовнутрь. А Пальма ещё побегать осталась.
В магазине стоял полумрак. Летали мухи. С потолка свисали жёлтые ленты, сплошь обклеенные мухами. Несколько мух сели мне на руки и коленки. Я согнала их, но они сразу же уселись снова. Так что всё время надо было подёргиваться, пока рассматриваешь, что там есть в магазине.
По левую сторону от входа громоздились консервы, мешки с крупой и бессчётное количество бутылок в ящиках и на стеллажах рядами. По правую сторону прямо на полу стояла коробка с мылом, рядом – деревянный ящик, полный гвоздей. В углу были горой навалены галоши. Висели ситцевые платья, стояли кастрюльки, чашки. На полке под потолком блестели стаканы и графинчики. И к этой самой верхней полке были пришпилены два белых банта, какие носят первоклассницы. Ну, знаете, такие – каждый размером с полголовы?
На всём этом хозяйстве была одна только продавщица. Худая и в очках (мы с Костей даже переглянулись: совсем как мы!).
Я хотела спросить чёрные шорты. Вечером мы бы зашли с мамой и купили. Но продавщица всё не замечала и не замечала нас. Она беседовала с какой-то женщиной, как будто никого, кроме них двоих, и не было. Женщина стояла навалившись на прилавок – крупная, целая гора, втиснутая в обрезанные джинсы и в майку.
