— Нельзя всегда брать ребенка под свое крылышко...
— Подрастет и сам исправится, — продолжала бабушка, — он такой же, как его дядя Сабыр. Тот в таком возрасте стукнул по голове муллу и убежал. Позднее, когда он вырос, завел семью и сам исправился, а в детстве все мальчишки — озорники...
— И-и-, какая вы наивная, — сокрушалась мама, — какой вырастет из ребенка человек после ваших наставлений?..
Вдруг в разговор двух женщин вмешался мужской голос:
— Благополучно ли доехали, женгей?[8]
Я слегка приподнял голову и увидел директора школы Ахметова.
— Люди с джайляу приезжают какие-то особые, — продолжал директор. — Вы поправились загорели, словно приехали с курорта. Говорят, нынче на джайляу просто замечательно. Я давно собирался съездить туда, попить кумыс, да все лето провозился с ремонтом школы. Вы получили мое письмо?
— Поэтому и приехала. Что он тут опять натворил?
— Ваш сын совсем испортился. Он связался с сыном Сугура, пропускает занятия, будоражит весь аул. Четыре дня назад мой отец искал в лесу коня. Вдруг видит в лесу густой дым. «Кто бы это мог развести костер?» — подумал отец и пошел туда. Оказывается, это был ваш сын с Султаном. Они опаливали гуся. «Вы что здесь делаете? Чей это гусь?» — спросил мой отец. «Мы отстреляли», — говорят. «У вас же нет ружья, из чего же вы стреляли?» — «Из лука». Когда отец вернулся домой, он встретил старуху дедушки Мурата, которая ему сказала: «У меня украли гуся».
— Какой позор! — произнесла мама, расстегивая ворот кофты. — Пропадает, несчастный! Пропадает! Но, дорогой, что вы теперь думаете с ним делать?
— Вечером обсудим на педсовете. Обязательно приходите. А что в этом коржуне... ой-ой, да это же кумыс, женгей! То-то я и чувствую, что кумысом пахнет...
— Идемте, я вас угощу, — сказала мама.
Зарывшись в сене, я пролежал дотемна, стыдясь показаться маме.
На площадке перед школой ребята уже давно играли в волейбол. Сейчас они с веселым шумом расходились по домам. «Вот они, счастливцы, — думал я. — У них никакого горя. Почему это я не могу быть таким же? Кто загнал меня сюда, где должна лежать только собака?»
Всему бывает предел. Наконец, я скатился с сена на землю и побрел домой с таким видом, будто ничего не слышал и ничего не знаю. Вечером, казалось мне, не так страшно показаться маме. В сенях мне повстречалась бабушка с ведром в руке — она шла доить корову.
— Где это ты весь день бродишь? — спросила она. — Приехала мать и разыскивает тебя. Эй, подожди-ка, — бабушка подошла и начала шептать мне на ухо. — Ты смотри, мать, кажется, сердита на тебя...
В комнату мамы я вошел безмолвно, маленькими шагами, словно шел по скользкому льну. Тишина, словно в доме никого нет. Я оглянулся. Действительно, никого нет. «Может быть, она вышла куда-нибудь?» — подумал я. В это время из дальнего угла послышался глубокий вздох. Я насторожился и внимательно посмотрел в темный угол. Мама ничком лежала на постели прямо в одежде, прикрыв лицо обеими ладонями.
Я прошел на середину комнаты и тихо сказал:
— Здравствуйте, мама.
Она не ответила. Я подошел ближе.
— Мама, что с тобой, ты плачешь?
Она спокойно подняла голову, повернулась лицом ко мне и села поудобней.
— Да, плачу, — проговорила она, вздыхая, — Как же мне не плакать, если аллах создал меня такой несчастной. Одни только твои похождения убивают меня. Что с тобой становится изо-дня в день? Какой позор! Ты же убиваешь свою мать! Даже стыдно смотреть людям в глаза! Что мне делать с тобой? Что? Чего тебе не хватает?
Она говорила это быстро, взволнованно, и я чувствовал, что она вот-вот разрыдается. Никогда я ее не видел такой. Я был так тронут ее словами, что бросился к ней.
— Перестань, мамочка! Милая мама...
Она отстранила меня.
— Не подходи! Не смей называть меня мамой!
У нее больше не было сил говорить. Она прикрыла глаза скомканным платочком и опять упала на подушку. Я подошел и обнял ее.
— Прости меня, мамочка! Прости! Даю самую торжественную клятву...
Теперь я плакал вместе с ней. Через некоторое время мама снова подняла голову. Она заговорила, и голос ее в потемках показался мне странно чужим:
— Дом и имущество, оставшееся от твоего отца, оставляю вам. С меня хватит. Я уйду от вас...
Я стоял, как вкопанный... Уйдет. Куда? К Каратаю? И я представил, как мама уезжает с ним на его мотоцикле, и мы с бабушкой остаемся совершенно одни.
Спустя полчаса, мы пришли в школу на педсовет. Ахметов стоял у входа и курил. «Мы ждем вас», — сказал он, под руку увел маму в коридор, а мне сказал: «Побудь здесь, когда будет нужно, мы позовем».
Я бесцельно брожу по двору школы. Слова мамы: «Уйду» — не выходят у меня из головы. Куда она может уйти? Неужели она хочет выйти замуж?
Перед моими глазами снова всплывает старый мотоцикл и Каратай. Я вижу, как он сажает ее, маму, и они уезжают, даже не попрощавшись со мной. Слезы подступают, и я чувствую, что сейчас заплачу. «Милая мама! — шепчу я. — Не выходи замуж! Я больше никогда, никогда не буду тебя расстраивать. Я буду самым примерным». А вдруг меня сегодня исключат из школы... Как быть тогда?
За углом послышались шаги. Это был сторож школы Сайбек. Он подошел ко мне и заглянул в лицо.
— Кто это?
— Я, дедушка.
— Кто это я?
— Я, Кожа.
— Что ты здесь делаешь?
— Я пришел на педсовет.
— Ах, да... Это о тебе сегодня говорят. Что решили?
— Не знаю, меня еще не вызывали.
— Эх, детка, — проговорил Сайбек, качая головой, и кольнул палкой землю. — Твой отец, покойный Кадыр, был настоящий человек. Ты не походишь на него! Разбаловался! Я в долгу перед твоим отцом. За мной не копейка, не рубль, а целое животное. Ты спросишь, как это? А вот как. В первую осень, когда организовали колхоз, у Кадыра был конь-иноходец. Я договорился с твоим отцом, поехал на этом коне на мельницу и утопил в грязи. В этом был виноват только я: не напоил коня и пустил на выпас. На ногах у него был путы. Конь пошел на водопой и провалился в грязь. Утром прихожу, а он весь в грязи, одна задняя часть видна. Другой не дал бы мне и пикнуть, заставил бы уплатить. А у покойного Кадыра была такая широкая душа, что он сказал: «Ведь вы не нарочно, не из-за вражды ко мне угробили коня. Видимо, такова его судьба!» — и простил меня. Вот какой умный человек был твой отец, он всегда стремился помогать родственникам, — сказал Сайбек, потом немного подумал и добавил. — А ты... да не только ты, многие из вас сейчас глупые. Вам говорят — учитесь, не хулиганьте, а вы — наоборот. А что, если тебя выгонят сегодня из школы? Нехорошо...
В это время на крыльцо вышел завуч Оспанов.
— Кадыров, где ты? — прокричал он.
— Здесь.
— Иди, тебя зовут... озорник...
Эти слова Сайбек произнес каким-то особенным, ласковым голосом.
Если кто больше всех бывал в кабинете директора, так это я. Ведь это мое привычное место. Сюда апай Майканова приводила меня много раз, здесь я давал щедрые обещания исправиться. Но сейчас я вошел сюда не как обычно. Я вошел тихим, скромным, с опущенной головой. Я действительно решил исправиться. Прислонившись к холодной голландской, печи, я стал ждать своей участи.
В конце комнаты сидел Ахметов. Над его головой горела электролампочка, и его густые волосы отсвечивали.
— Подойди поближе, — сказал он, указывая авторучкой на середину комнаты. Две морщинки у него на переносице казались сейчас более глубокими и суровыми, чем обычно.
Мелкими шажками я прошел немного вперед и замер, как вкопанный. На меня со всех сторон смотрели учителя. Особенно суровым и мрачным был взгляд Майкановой, сидевшей рядом с директором.
— Кадыров, ты знаешь, для чего мы вызвали тебя сюда? — сказал Ахметов.
— Знаю, — кивнул я.
— Для чего?
— За мою недисциплинированность.
В углах послышался легкий смех.
— Вот, какой он бесстыдник! — указала на меня Майканова. Однако Ахметов остановил её:
— Товарищ Майканова! — Потом снова посмотрел на меня. — Тебе уже надоело учиться? Дальше не хочешь учиться? — спросил Ахметов.
— Нет, учиться я хочу.
— Так почему же ты себя так ведешь?
Слово «почему» директор произнес по слогам, вскочил с места, стукнув по столу большой, тяжелой ладонью. Не только я, но и все присутствующие вздрогнули. Мне казалось, что он готов сейчас же выпороть меня. Я моргал глазами и стоял, опустив голову. Никогда еще я не видел директора таким сердитым.
Несколько минут длилась мертвая тишина. Потом Ахметов, продолжая стоять, задал мне следующий вопрос:
— Ну, что скажешь?
— Простите... Я больше не буду...
— Это какой раз по счету?.. — вмешалась Майканова. — Все равно он не перестанет хулиганить. Надо исключить его из школы!
