За лето он так легко научился плавать и нырять, не обращая внимания на погоду, что иногда Алене казалось, будто ее Брига — человек-амфибия, рожденный в воде. Можно было уже понять, что на реке ему ничего не грозит, но Алена всякий раз шла на берег, точно одно ее присутствие могло уберечь его от бед. И знала, что Женька замрет на краю вышки и оглянется на нее. И если бы он однажды не обернулся, девушка испугалась бы: а не обидела ли она чем упрямого мальчишку?
Женька вынырнул, отфыркиваясь:
— Я сегодня дольше, заметила? Заметила?
— Заметила! — согласилась Алена, хотя время всякий раз останавливалась, едва за смуглым телом расходились круги. Ее охватывал страх: Енисей, конечно, батюшка, но кто знает, что у него на уме?
— Алена! А я смогу долго, как ихтиандр? — Мальчишка поднимался по крутому берегу, и песок осыпался под ногами.
— Ихтиандр? — Алена уже жалела, что подсунула ему книгу про человека-амфибию: Женька любую фантастику с ходу рвался превратить в реальность.
— Ага! Так у него жабры были… — победно возвестил Брига, не дожидаясь подтверждения, и, клацая зубами, ринулся к деревянному, наспех сколоченному трамплину. — Я еще дольше смогу! — прокричал на ходу.
— Куда?! — всполошилась Алена. — Губы посинели уже! Хватит!
Но Брига легко мчался к крутому яру, сминая белые и розовые головки тысячелистника.
— Брига! — заголосила Алена, но Женька уже взлетел на трамплин и закачался на самом краешке, чтоб войти в воду дугой. — Ни черта не боится! — вздохнула девушка почти восхищенно.
Но Женька вдруг замер, постоял еще — и совсем неожиданно сел на хлипкие доски, спустив ноги, точно прислушиваясь к чему-то. Алена напрягла слух. В прозрачном вечернем воздухе гулко щелкал пастуший кнут, монотонно перекликались коровы, изредка взлаивали собаки, ревел шустрый мотоцикл, лишенный глушителя ради форса. Звуки, звуки, звуки…
— Слышишь? — обернулся Женька.
— Что?
— Музыка, — и замолчал.
Алена снова вслушалась в пеструю многоголосицу деревенского вечера. Действительно, где-то на краю села всхлипывала гармонь — неровно, неуверенно. Гармонист будто пробовал инструмент, не зная еще, на что он способен.
— Чудно! — пожала она плечами — Это кто же у нас играет?
Девушке казалось, что гармонь перевелась уже, исчезла, как вид и класс недолговечный. А она вот вдруг подала голос. Перебиваемый сотнями шумов, он то терялся, то проявлялся снова, ломкий, хрупкий. И было слышно, как кто-то играет до боли знакомое… Что?
Брига вдруг вскочил на ноги и принялся старательно раскачивать трамплин. Миг — и ушел в вечереющее, подернутое сизой дымкой небо. Волны плеснулись, пошли круги.
Вынырнул мальчишка уже далеко от берега и перевернулся на спину. Он и не старался плыть, боясь разбить хрупкое наваждение звуков. Просто плавно скользил по течению, не сопротивляясь, и слушал, слушал. Вода несла его, ласково покачивая, к песчаному берегу. И с каждым плеском волны все отчетливее становился голос далекой гармони.
Алена торопливо сбежала вниз. Брига уже выбрался на отмель и улегся на песчаное дно. Тут же стайка нахальных мальков ткнулась ему в ноги, щекоча и дразня. Обычно Женька начинал смешную и бесполезную игру, хватая шустрых рыбок руками, но, сколько бы он ни шлепал по воде, как бы ни замирал, мальки оказывались хитрее: рыбешки ускользали невредимые, и через миг эта же или другая стайка вновь набрасывалась на босые ноги.
Но сейчас мальчишка просто вытянулся у самого берега и ушел в слух. Мелодию почти не забивали бесконечно-привычные звуки. Она развернулась над деревней светлой, грустной пеленой. Женька сложил руки под подбородком и совершенно затих, досадуя даже на сонный плеск волн. Где-то под сердцем щемило сладко и чуть болезненно.
— Одинокая бродит гармонь… — само собой подхватила Алена мотив.
Брига поморщился: голос был лишним, чужим. Ему вдруг ужасно захотелось, чтоб гармонь развернулась и заполнила собой и берег, и широкую ленту реки, и весь мир.
Но гармонист смолк. Женька вздохнул и хотел уже было вскочить, как невидимые пальцы вновь побежали по клавишам. Музыка взметнулась живо, лихо, отчаянно, так отчаянно, что даже здесь, где она была еле уловима, хотелось подхватить разухабистый мотив. И Алена невольно повела ритм, отстукивая его носками босоножек. Брига улыбнулся:
— Класс, да?
— Ага! Это вроде «Сибирская подгорная». Я точно не скажу.
— И не говори, — согласился Брига. — Все равно класс!
Теперь улыбнулась Алена.
Мальчик слышал только незамысловатую мелодию плясовой — ему хотелось встать и пройти колесом или вдруг взбить речной песок босыми пятками. Или… Ай! Черт! Он перевернулся на спину и раскинул руки:
— Класс!
— В краю магнолий плещет море! — резануло с яра.
Пестрая компания поселковой молодежи привычно устраивалась на ежевечерние посиделки. Кассетник ревел хрипловато, ухая на басах. Карамельный мотивчик лупил децибелами, смывая хрупкий голос гармони, гоня его прочь.
— Козлы! — взорвался Брига.
Он попытался различить легкую мелодию сквозь это уханье, но не услышал.
— Ален, а кто это так? На гармошке, — Женька растянул воображаемые мехи.
— Мама скажет. Я тут уже и половины не знаю. А уезжала в институт — на гармони никто не играл.
— Почему? — удивился Брига.
— Немодно стало. Вот гитаристов много было. А на гармони, может, старики… кто еще? Но ведь старики не вечные. Выбирайся из воды, идем домой, синий вон весь.
— Немо-о-одно, — протянул Брига и сузил глаза. — Мода — это про одежду, гармонь-то тут при чем?
Кажется, он впервые не поверил Алене. Вечер внезапно опустел; казалось, даже вечный Енисей поблек и утратил свою величавость. Раздолбанный кассетник все так же выплевывал последний шлягер в небо.
— А это модно? — усмехнулся Брига.
— Это — да, — печально подтвердила Алена.
Ее сейчас никто не заставил бы признаться, что еще пару месяцев назад она с удовольствием слушала эту песенку.
— Дурацкая мода! — отрезал Женька.
Эту ночь Брига почти не спал, все боялся проспать, упустить стадо, и блажного Костика, и гармонь вместе с ним. Просыпался и долго ждал, когда из старых ходиков выскочит хрипучая кукушка и начнет — три раза ку-ку, четыре, пять…
Вот Анна Егоровна зашевелилась, зашаркала по дому, скрипуче отозвались половицы.
— Да чего ты поднялась, мама? Я подою… — это Алена.
Когда она загремит подойником, значит, пора вставать и ему.
— А сможешь? — удивилась Алена, когда Женька первый раз схватился за прут выгнать корову.
Брига растерялся: а правда — сможет? А ну как заартачится Красавка? И что тогда? Будет стоять как дурак…
— Чего не смочь-то? — откликнулась Анна Егоровна, — Красавка и сама дорогу знает. Пусть ужо, раз парнишке хочется. Это хорошо, что за дело хватается. Вы ж там из них байбаков неумелых растите. Было тут, приезжали двое на картошку в совхоз, намучились мы с ними. Ни копарулю держать, ни клубень обтереть — как есть, с землей, в ведро кидают. Не столь вырыли, сколь зарыли. Иди, сынок, а если что, ты ее прутом шугани. Не бей, покажи, она прут-то помнит.
Брига кивнул и солидно, не торопясь, погнал Красавку по длинной улице. Утро шагало по Сосновке, звенящее, ясное, прохладное еще. Гулко бряцали ботала у коров на шее, перекликались хозяйки:
— Утро доброе, Семеновна!
— И тебе доброе! Слышь, что-то мою Зорю, кто-то сглазил. Не пошепчешь ли?
— Пошепчу. Молодые-то твои приехали?
— Какое там!
— Привет, бабоньки!
— Привет тебе — от штиблет. А нам — здравствуйте.
— А ты чего сам-то гонишь, жену бережешь?
— Рожать в город увез.
— Рожать? И чего?
— Поеду сегодня, узнаю.
— Куда он погонит-то нынче, в Черемошном логу совсем траву повыбили. Ты б ему сказал.
— А то Костик сам без ума! Сколько пас, не жаловались.
Бригу разглядывали долго, с интересом, перешептывались, но заговорить так никто и не решился. А Брига был бы не прочь поболтать — любил он это дело, хоть и редко доводилось поговорить с незнакомыми. Но бабоньки молчали и лишь приглядывались.
Женька отмахал за стадом километров пять, пригибаясь в траве, прячась за кустами. И вздохнул с облегчением, когда Костик остановил свою рогатую гвардию на берегу Енисея, в низинке. Брига скользнул по мокрой от росы траве к зарослям ивняка и удобно устроился в развилке. Отсюда и стадо было видно, и он был незаметен.
— Блажной, — повторил Брига и задумался.
По словам Анны Егоровны получалось, что на гармони вчера играл Костик, деревенский пастух. Что такое «блажной», Женька понял не совсем, но уяснил: это вроде как больной, только неизлечимый, не опасный и не заразный. На всякий случай мальчик решил близко к Костику не подходить.
