Теперь во мне уже не вызывали сомнения долгие уговоры Серёгина, объяснявшего Гагарину, что тот не имеет права жертвовать собой, потому что он принадлежит не себе, а всей нашей планете и всему, что вокруг планеты. И если к нам прилетят люди с далёких звёзд, то они очень строго спросят с землян за Гагарина, сделавшего первый шаг навстречу звёздам. И ещё Серёгин говорил, что без Юры осиротеют все дети. И как им объяснить, почему не уберегли Гагарина? Но Юра на всё отвечал, что спастись они могут только вдвоём, а для одного себя он спасения не хочет. Серёгин ещё что-то говорил, видимо, приводил последние доводы, но я уже не узнал какие, потому что голос Ивана Николаевича, давно спотыкавшийся, вовсе оборвался.
Он вытирал морщинистое лицо большими бурыми ладонями, и я вдруг понял, что старый одинокий человек, рассказывая эту историю, в которую верил всем сердцем, прощался с Гагариным, как со своим сыном, прекрасным, знаменитым, так неоправданно рано ушедшим сыном…
Генерал-полковник поколдовал над сейфом, и тяжёлая, толстая дверца распахнулась бесшумно-легко, как если бы обладала невесомостью. Его чёткие, короткие движения приобрели такую бережность, словно он хотел пересадить бабочку с цветка на цветок и боялся повредить нежную расцветку крылышек.
Он положил передо мной тетрадь не тетрадь, блокнот не блокнот — книжицу в сером переплёте. Я раскрыл её и увидел несколько неровных строчек, написанных шатким почерком. «Вошёл в тень Земли…» Сердце во мне забилось — это был бортовой журнал Юрия Гагарина.
Генерал-полковник показал мне обгорелые бумажные деньги: десятки, пятерки, трешки, их нашли после катастрофы вместе с именным талоном на обед в куртке Гагарина, повисшей на суку дерева. До того как обнаружили этот талон, теплилась сумасшедшая надежда, что Гагарин катапультировался.
И ещё остался бумажник, а в нём, в укромном отделении, хранилась крошечная фотографическая карточка, даже не карточка, а вырезанный из группового снимка кружочек, в котором — мужское лицо. Так снимаются школьники, студенты техникумов и курсанты военных училищ по окончании учёбы, служащие в юбилейные даты своего учреждения и почему-то — революционеры-подпольщики в пору нелегальных съездов. Даже себя самого трудно бывает отыскать на подобных снимках — столь мелко изображение.
Кого же вырезал так бережно из групповой фотографии Космонавт-1, чьё изображение хранил так застенчиво-трогательно в тайнике бумажника? Это нестарое, сильное, лобасто-челюстное лицо принадлежит недавно умершему Главному конструктору Королёву. Он дал Гагарину крылья, Гагарин облёк его мысль в плоть свершения. Вдвоём они сотворили величайшее чудо века. Но внутренняя их связь была ещё крепче и значительнее, нежели принято думать.
Прекрасная мужская скромность, страшащаяся умильности и слезницы, не позволила Юрию Гагарину попросить фотографию у старшего мудрого друга, и он вырезал её ножницами из случайно попавшегося ему группового снимка и всегда носил с собой, возле сердца.
К Гагарину был прикован взгляд всех современников, ему выпало редчайшее счастье быть любимцем века. На него смотрели с восторгом, удивлением и нежностью тёмные, светлые, узкие, круглые, раскосые, молодые, старые глаза, но никто не видел его так проницательно, как Королёв. Главный конструктор говорил: если Гагарин будет по-настоящему учиться, из него выйдет первоклассный учёный. С его великолепным, ясным и мускулистым мозгом можно многого добиться в науке.
Раньше приходилось слышать: Королёв и Гагарин — это мозг и рука. О Королёве долгое время никто ничего не знал в широком мире. Он был засекречен. Но теперь-то мы знаем, что создатель советского космического корабля был не только Человеком мысли, но и Человеком действия, волевым, смелым и вместе — расчётливым и непреклонным в достижении поставленных целей. И мозг, и рука. Прощаясь с Гагариным, мы провожали в последний путь не только Героя, Человека действия, бесстрашного Исполнителя чужого замысла, но и — как некогда сказали о Пушкине — «умнейшего мужа России»…
ДЕНЬ С ГЕРМАНОМ ТИТОВЫМ,
ИЛИ ЕЩЕ РАЗ ОБ УЛЫБКЕ ГАГАРИНА
Герман Степанович Титов — один из самых ярких людей, с какими сводила меня щедрая жизнь. Бывают же такие счастливо одарённые натуры! Блестящий лётчик и спортсмен, он пишет стихи и прозу, выразительно декламирует, прекрасно разбирается в музыке, сам поёт и заразительно лихо пляшет.
Мы встретились в Звёздном городке, и я не заметил, как промелькнул хмурый мартовский денёк, и сейчас трудно поверить, что всё бывшее там уместилось в одном коротком дне.
Приехал я к Титову в связи с предполагавшейся постановкой большого художественного фильма о Юрии Гагарине. Эту дерзкую мысль вынашивала киностудия имени Горького, а мне предстояло писать сценарий.
— Что вас интересует? — спросил Титов.
— Всё, — ответил я.
— Ну, если всё, так слушайте, — и неожиданно включил магнитофон.
Вначале было лишь смутное бурление сильных мужских голосов, затем шум примолк, и кто-то звонко, рублено произнёс тост расставания с хозяином дома.
— Это мне проводы вчера устроили, — пояснил Герман Степанович. — Николаев получил назначение на место Гагарина, а я на место Андрияна. — Он коротко усмехнулся. — Продвигаемся по службе помаленьку… Мы весь наш мальчишник на плёнку записали. Под старость будет что вспомнить.
Я с огромным интересом прослушал эту запись сдержанного мужского веселья с хорошими песнями и каблучной дробью, с добрыми шутками и розыгрышами, с тем подчёркнутым молодечеством, что должно прикрыть грусть, неизбежную, когда нарушаются привычные связи…
Как я понял, забегал на огонёк Алексей Леонов, самый весёлый из звёздных братьев, остальные же гости принадлежали к числу «нелетавших космонавтов». И сквозь шум застолья, музыку и песни, шутки и подначки порой прорывалась чья-то тоска о полёте в неведомое — когда же придёт долгожданный день?..
— Мой корабль уже строится!..
— Сказал тоже! Хорошо, если в проекте. Вот мой скоро стартует!..
Но это особая тема, за которую я не решаюсь браться…
А потом Титов читал мне свои записные книжки. Большинство записей касалось, естественно, космонавтики, но были и сжатые, острые характеристики разных людей и событий, оценки прочитанных книг, увиденных фильмов и спектаклей, отзывы на явления международной жизни.
Особенно интересны записи, посвященные Гагарину. Едва ли где найдёшь такую широкую и многогранную характеристику Космонавта-1, как у Германа Титова. Он открыл мне глаза на громадную общественную деятельность Гагарина.
Каюсь, я воспринимал его бесчисленные поездки по белу свету как затянувшееся праздничное турне. Всем хотелось взглянуть на человека, первым вырвавшегося в мировое пространство, и Юрий Гагарин с присущим ему добродушием давал полюбоваться на себя. Какая чепуха!
Ему не путешествовать, а летать хотелось, осваивать новую технику, двигаться дальше в своей трудной профессии, не терпящей остановки, застоя. Но он знал, как веско сейчас его слово, как верят ему люди, а в мире столько жгучих проблем, столько розни, жестоких противоречий, и надо делать всё возможное для человеческого объединения.
Как хорошо пишет Титов о погибшем товарище! Ни тени панибратства, той дружеской развязности, на которую он, казалось бы, имел право. Он даже называет его по имени-отчеству, и это в интимных, не предназначенных для публикации записях. Необыкновенное достоинство, высота тона, глубокое уважение, сквозь которое едва уловимо, как запах осени в августовский разгар лета, проникает печаль вечной разлуки.
В утро полёта они проснулись бок о бок в общем номере гостиницы космонавтов, минута в минуту открыли глаза, приподнялись, повернулись и столкнулись взглядом. Уловив марионеточную синхронность их движений, Титов со смехом сказал:
— Мы с тобой как чечёточники братья Гусаковы.
Эта синхронность оборвалась лишь на космодроме «Байконур», куда они прибыли в полном облачении космонавта. Гагарин летел, а Титов оставался.
— Тебя берегут для большего, — сказал Гагарин, прощаясь с другом. — Второй полёт будет куда сложнее.
Это было сказано от доброго сердца. Гагарин не знал, насколько он угодил в цель. Титов стал Космонавтом-2, но он оказался первым, ощутившим в полной мере космические перегрузки. За один виток Гагарин не мог их почувствовать.
Финал нашей встречи оказался обескураживающим для меня как сценариста. Я спросил, будет ли Герман Степанович поддерживать нашу картину.
— Вам откуда-то известна фраза Королёва об улыбке Гагарина: мол, слетал бы не хуже и другой космонавт, но поди улыбнись так миру и людям, как это сделал Гагарин. Шутка? Нет, это очень серьёзно.
