Снегурочка поднялась.
— Я па-пу-ас! — объявила она, и дети засмеялись.
Снегурочка пошла к выходу.
— Косметичку забыли! — крикнули хором близняшки.
— Оставьте себе, — махнула она, мимоходом взглянула в зеркало над раковиной и расхохоталась:
— Какой кошмар!
Смех у неё был звонкий, без всяких слёз в голосе.
— Ой, мамочки! — вздрогнула Галюха при виде «рыси». — Экое страшилище! Что за Снегурка такая?
— А я не Снегурка! — заявила девушка. — Я кровожадный страшный волк! И в поросятах знаю толк!
Она зарычала и ткнула Галюху пальцем в бок. Та взвизгнула и подскочила на месте.
Снегурка-рысь послала всем воздушный поцелуй и скрылась в дверях.
— Чего только со сна не привидится, — пролепетала Галюха и повернулась за ней.
— Галя! — с укоризной сказала Тося. — Ты что, радость моя, спиной чай пьёшь?
И отцепила от Галиного халата пожелтевший чайный пакетик.
Мы с Аней согнулись от смеха пополам. Потом я распрямилась, а Аня — нет.
— Ты чего? — Я наклонилась к ней, а она вцепилась мне в руку так, что ногти врезались в кожу. А они у неё короткие-прекороткие.
— Тошнит…
Я обхватила её свободной рукой и потащила в туалет.
Минуту спустя туда прибежала Анина мама, белая, как кафельная стенка.
Если тебя тошнит, кружится голова, хочется спать — знай, скорее всего, барахлит шунт, — так меня учила мама. И я в глубине души понимала, почему Аня целый день бледная и невесёлая. Но мне очень хотелось верить, что я смогу вылечить её смехом.
Оказалось, что шунт у Ани не просто засорился, а перестал работать. Бывают с шунтами такие необъяснимые штуки, и ничего тут не поделаешь. Тося вызвала дежурного хирурга, внутренний шунт у Ани вытащили, вставили наружный, с колбой, куда уходила лишняя жидкость из её измученного операциями мозга.
— Ну вот, — сказала Тося, — а постоянный тебе утром Игорь Маркович поставит. Он тебя никому не отдаст.
Мою подружку положили в вторую интенсивку, пустовавшую в новогоднюю ночь. Я вызвалась посидеть с ней. Анину маму отпаивали валерьянкой в ординаторской. Ей было очень плохо: они так надеялись на новый шунт.
— Опять операция, — шептала Анина мама между глотками, — сколько можно…
Анька пришла в себя сразу после того, как куранты пробили двенадцать раз.
— Тебя вопли разбудили? — спросила я.
— От наркоза-то?
Если можешь пошутить — шунт работает. Ещё одно, моё любимое правило. Пусть это наружный шунт, но он действует.
— Орут как психи, — пробурчала я.
— И ты иди, попразднуй.
— Сейчас, только разбег возьму побольше.
Мы помолчали.
— Как Новый год встретишь, так его и проведёшь, — вздохнула Аня и покосилась на колбу с лишней жидкостью.
— Не смешно.
Интересно, а грустные шутки считаются шутками? Анины руки на шерстяном одеяле казались совсем тоненькими и белыми.
Прошёл час. Мне показалось — Аня дремлет. Но вдруг она сказала:
— Я тебе подарок не довязала.
— Вот и славно. Будет чем заняться в новом году.
Я помыла содой стакан, налила минералку без газа, положила ломтик лимона.
— Пей. Тошнит?
— Нет.
— Значит, Новый год проведёшь без тошноты.
— «Поллианны» начиталась?
— Мне до неё, как до Китая. Поллианна бы тебе уже подарок принесла. А у меня даже самой паршивой открытки нет.
— Ты мне сегодня приключение подарила.
— Да ну, — поморщилась я, — не приключение, а позор какой-то. Жучка до сих пор не могу найти. Хотя весело, конечно, было.
— Вон твой Жучок, на окне, — показала Аня.
И правда. Сидит на раме, шевелит усиками. Лапки от холода дрожат.
— Попался, бродяга, — ворчу я, скрывая радость.
Беру его в руку, дую на спинку, чтобы согреть, и вдруг вижу за окном…
— Ань! Ань, сможешь встать?
— Если смогу, значит, проведу весь год на ногах?
— Да, Поллианна! Быстрей, а то уйдут!
Я сажаю Жучка на плечо, помогаю Ане перебраться в кресло, сама крепко держу в руках колбу и проводок. Очень странно держать в руках такую важную штуку.
Подвожу кресло к окну и мы видим, как на больничном дворе, покрытом плотным снежным ковром, стоит семья — папа, мама, ребёнок лет пяти, кажется, девочка.
— Откуда они? — шепчет Аня.
— Из глазного, наверное. Им разрешают гулять.
— В двенадцать ночи?!
— Новый год.
В руках у девочки загорелся бенгальский огонёк. Стёкла очков блеснули в его ярком свете, и девочка закричала, то ли от страха, то ли от восторга. Папа забрал у неё огонёк, но девочка всё равно верещала. Тогда папа стал скакать вокруг неё и размахивать огоньком.
Мы с Аней фыркнули, а девочка всё равно кричала. Папа размахнулся и закинул огонёк в сугроб. Девочка замолчала и подбежала к родителям. Они обняли её и стали вместе смотреть на огонёк, сверкающий на сиреневом снегу.
— Это тебе открытка, — сказала я Ане.
— Спасибо. Чудо.
Я помогла ей вернуться в постель. Села рядом, облокотившись на подушку и вскоре ощутила на руке тёплое и равномерное Анино дыхание. Тени деревьев на стене притягивали взгляд, я смотрела на них и ждала утра, когда придёт Игорь Маркович и поставит Ане новый, самый крепкий на свете шунт.
Совершенно дурацкая история
Да, в эту новогоднюю ночь сон ко мне совсем не шёл. Даже когда все успокоились и разошлись. Я по-прежнему сидела рядом с Аней, боясь пошевелиться. Больным очень важно, чтобы их не беспокоили ночью.
Всё думала об Анином шунте. Странная штука, всё-таки, шунт. Бывает, просто так, взял и сломался. Как у Ани. А бывает наоборот. Попадёшь в передрягу, а с шунтом ничего не делается. У меня в мае такая история случилась.
Когда в марте меня выписали с новым шунтом, Аня связала мне шикарный подарок — красно-белый шарф, правда, без кистей, а Тося на прощание, как обычно, выдала «страшилку». Она мыла руки строго по инструкции, висевшей над раковиной, и рассказывала:
— Пацану всего полгода было. Его выписали. А у родителей… Хотя разве это родители?! Так вот, у родителей дома шёл ремонт. Пацан стал везде ползать. Ранку от шунта расчесал и грязь в неё занёс. Результат — шунт-инфекция. И обратно к Игорю Марковичу.
— Тося, — пробормотала мама, пятясь к выходу, — я с Таши пылинки буду сдувать, не то, что инфекцию.
Маме очень хотелось скорее попасть домой. Тося тщательно, по инструкции, вытерла руки о полотенце. А потом замахала нам вслед чистыми руками: то ли «идите, до свиданья!», то ли: «да ладно, не верю!».
Тося как будто знала, что мне очень нравится Андрей Мурашов. Тихий, спокойный мальчик, чемпион школы по шахматам. Ну, или не чемпион, но страшно умный парень. Мне хотелось его поразить. А моим соседом по парте был хулиган Молочников. В мае, под конец четверти, он уговорил меня залезть поздно вечером в полуразрушенный дом. Я была уверена: когда Андрей узнает о моей храбрости, то оцепенеет и подхватит меня на руки. Нет, лучше упадёт на колени. Только на колени в результате упал Молочников.
По приставной лестнице, неубранной рабочими, мы забрались на первый этаж. Стены между комнатами были разрушены, и мы гуляли по прохладным залам, слушали эхо своего шёпота, гладили шершавый кирпич.
Потом мы открыли настежь окно и залезли на подоконник, чтобы посмотреть на луну. А на подоконнике оказалось мокрое пятно. То ли рабочие что-то пролили, то ли дождь вечером прошёл, а мы не заметили. В общем, я поскользнулась и грохнулась. Молочников спрыгнул и упал на колени.
— Жива? Идти сможешь?
Я пыталась его убедить, что да, могу, но он всё равно подхватил меня на руки и потащил домой.
Мама принялась ощупывать мою голову и, к своему ужасу, нашла сбоку огромную мягкую шишку.
— Шунт сломался? — выдохнул папа.
— Меня не тошнит, — возразила я, молясь, чтобы Молочников не рассказал классу и, главное, Андрею Мурашову о моём позорном падении.
Родители всё равно вызвали «скорую». Они пощупали мягкую шишку и отвезли меня в отделение травм головы. То есть в родное нейрохирургическое, откуда я выписалась пару месяцев назад.
Заведующий как раз запирал свой кабинет.
— Травма головы у шунтированной девочки? — переспросил он. — Ну вы, ребята, профессионалы.
Мама села в кресло и схватилась за голову. А я ещё раз пощупала странную шишку.
— Идите, — сказал заведующий, — в ординаторскую. Игорь ещё там, посмотрит вас. Может, и о рентгене договорится.
Игорь Маркович и посмотрел, и договорился. Раскладывая перед нами снимки, он улыбался.
— Вообще-то по степени тяжести травм головы сначала идёт сотрясение мозга. Потом — ушиб. А уж потом — перелом черепа. Натали, видно, решила не мелочиться.
— А шунт? — спросила мама шёпотом.
