Ляля встаёт с весов, осторожно идёт по жёлтой дорожке, садится на корточки у куста и указательным пальцем трогает виноградную кисть.
— Эту, чтой ли, хотишь? — говорит какая-то девушка, наклонившись над Лялей. — Вот эту тебе интересно?
Девушка взмахивает садовыми ножницами. Из куста вываливается тяжёлая кисть.
— Чего глядишь? — говорит девушка. — Видишь, что режу, — значит, держи!
Ляля оглядывается и смотрит на девушку. Тут она замечает, что лицо у девушки почему-то вымазано извёсткой, как будто бы она клоун.
— Ты чего смотришь? — смеётся девушка. И видно из-под извёстки, что лицо у неё краснощёкое, а зубы белей извёстки. — Тебя, что ли, тоже помазать мазилкой, чтоб солнце не напекало?.. Ой, кукла!
Девушка смотрит на Лялю, на её тощие ноги, торчащие из-под короткого платья. Смотрит на Лялины узкие туфельки.
— Ой, кукла! — говорит девушка, кладёт в карман садовые ножницы и берёт Лялю на руки. — Может, хочешь кавунчика или огурчика? — говорит она Ляле на ухо.
— Спасибо, я не хочу, — говорит Ляля.
— Ой, куклу, куклу несу, — говорит девушка, измазанная извёсткой, и громко смеётся, — ой, кукла, глядите!
Девушки со всего виноградника обступают Лялю.
— Ты чья дочка́? — говорят они.
— Я ничья, — говорит Ляля.
— Она Сущёва, Сущёва дочка́! — кричит Света. — Варвары Степановны, бригадирши, внука…
Девушки переглядываются.
— О, сущёвская! — говорит одна.
А Ляля сидит наверху, на руках у девушки, вымазанной в извёстке, и смотрит на виноградник. Сверху ей виден весь виноградник, со всеми его коридорами и коридорчиками. Ей видны кусты молодого сада, примыкающего к винограднику. Ей видны огромные жернова с деревянной ручкой. Какая-то женщина крутит ручку. Вместе с ручкой крутятся жернова. В ведро вытекает сок винограда, а рядом стоит деревянная бочка в обручах.
«Как тут хорошо! — словно прислушиваясь к чему-то, думает Ляля. — Какая бочка большая, как пахнет славно, какие красивые зубчатые листочки!..»
По винограднику ходит бухгалтер. За ним семенит босой старичок и бредёт виноградарь. Он глядит на свой виноградник и отчего-то хитро улыбается.
«Хорошо бы тут, жить, вон как тот мальчик в сторожке! — думает Ляля. — Ходила бы я по коридорчикам, подстригала бы виноград».
Небо красное. Солнце проводит чуть видимую светящуюся полоску далеко, за широко раскинувшимися полями.
Чаще становятся тени. И вдруг зажигается в ярком луче виноградная кисть. Свет бежит сквозь каждую её ягоду.
Ягоды светятся, как малюсенькие фонарики с зажёгшимися изнутри свечами.
Потом они гаснут. Красное небо заливает последней красной краской куст на дорожке.
— Пора! — говорит бухгалтер.
И все возвращаются к дому, где живёт хозяин — Лукич.
— Заночевали бы лучше, чем в темень гонять, — говорит, останавливаясь у дома, Лукич.
— Ну-ну, — отвечает бухгалтер, — какая такая темень! Светлый день на дворе.
Он садится на телегу. Девочки тоже садятся на телегу.
— Да ты ж того, хоть сколько-нибудь погоди! — кричит Лукич. — Чуть было не позабыл, голова садовая!..
Он вбегает в дом и выносит оттуда корзинку, прикрытую сверху большими листьями.
— На вот, бабке своей отдашь, — говорит он Ляле. — Пусть поглядит, какой урожай. Скажешь, гостинец от кума, от Лукича.
— Спасибо, дядя, — отвечает Ляля и осторожно берёт корзинку из больших загорелых рук.
— Эх, ты! — говорит Люда шёпотом. — А ещё городская!.. Какой он тебе «дядя»? Он же вам чужой — значит, «дяденька»!
Ляля ничего не отвечает и, осторожно приподняв большие листья лопуха, заглядывает в корзинку: между пушистыми листьями нежно светятся прозрачные ягоды винограда.
Телега трогается.
Медленно, словно нехотя, катит она по освещённой последними лучами красной дороге. Вдоль дороги стоят кусты. Цветут маслины.
Далеко-далеко по широким полям бегут другие, незапряжённые лошади. На передней сидит мальчишка с большой хворостиной.
Солнце скатывается всё ниже.
Теперь только узкий кусочек солнца торчит над закраиной поля.
Нежно гикая, догоняет маму-лошадь маленький жеребёночек. Он заблудился. Жеребёнок кричит «и-и» и скачет по мягкой траве на нетвёрдых и тонких ножках.
«И-и», — задрав узкую морду кверху, кричит жеребёнок.
«И-и», — отвечает лошадь.
Темнеет. Темнеет. Совсем темно.
— Дядь, а дядь! — спрашивает у бухгалтера Света. — А это правда, что в поле волчица живёт?
— Чего? — говорит бухгалтер и вздрагивает: он задумался. — Волчица? Да, безусловно. В поле живёт волчица. А ты как думала?
Посреди поля машет длинными рваными рукавами большое пугало. На него надета шапка-зюйдвестка.
Зажигаются в небе звёзды. Темны поля. Не видно подсолнухов и кукурузы. Горят своим тусклым светом в тёмной траве светляки.
Телега катит по тёмной, широкой, длинной дороге…
Девочкам холодно. В поле темно.
Долго катит телега. Девочки дремлют, прижавшись друг к другу. Дремлют бухгалтер и конюх Митрич.
Ляля тоже дремлет. Ей мерещится кум Лукич с разросшейся, словно поле, садовой головой. Из его головы, завиваясь, растут травинки. В траве желтеет ромашка…
Ляля вздрагивает и просыпается.
Вот крайние хатки бабушкиной станицы.
Она светит из темноты целой цепью неровных огней. Белеют стенами первые хатки. Сквозь марлевые занавески в окошках виден жёлтый свет электричества.
— Вон твой дом, гляди! — говорит Света.
И Ляля видит раскрытые ставни бабушкиного дома. Кто-то ходит по комнате. На занавеске мелькает тёмное. Это тётя Сватья. Калитка заперта на задвижку.
Услышав стук, выбегает из будки Тузик и, печально склонив набок мохнатую морду, длинно и жалостно лает.
— Остановитесь, пожалуйста, дяденька! — говорит Ляля. — Вот бабушкин дом.
— Осаживай! — говорит бухгалтер.
— Спокойной ночи, — говорит Ляля, забирая с телеги бабушкину корзинку. — Спасибо, дяденька.
— Ишь ты, стало быть, хорош виноград? — усмехается Митрич. — Ягода!
Он причмокивает губами и едет дальше.
— Бабушка-а-а, ба, вот тебе от кума, от Лукича! — кричит Ляля ещё на улице и открывает бабушкину калитку.
Она протягивает корзинку к светящимся окнам бабушкиного дома. Она машет руками. Она захлёбывается от радости.
— Ой, правда, бабушка, правда!.. Я не просила, это он сам. Он сам подарил! — кричит на крылечке Ляля, размахивая корзинкой и открывая дверь.
Навстречу ей выходят Сватья и бабушка.
— Нашлась! — говорит Сватья. — Голубчики светы!..
— Нашлась! — говорит бабушка. — Погоди у меня ужотко! — и берёт Лялю за руку. — Погоди, погоди, погоди… — шепчет бабушка. И рука у неё дрожит.
Они входят в комнату, и бабушка словно падает на табуретку. Она не мигая глядит на Лялю и не выпускает Лялину руку из своей жёсткой руки.
— Где была? Не таись! Всё равно дознаюсь, — говорит бабушка и наклоняется к Лялиному лицу.
У Ляли от света щемит в глазах. Она часто мигает.
— Где была? Говори! — шепчет бабушка и стучит по столу своим тёмным пальцем.
— На винограднике! — шёпотом говорит Ляля и ставит на пол корзиночку Лукича.
— А то в уме не держала, — откинувшись назад, говорит бабушка, — что старая бабка ума решится, по станице бегавши? То в уме не держала, что мать мне тебя доверила?.. Говори! Отвечай! Ты ребёнок, кажись, не малый, грамоте обученный. Даже слишком самостоятельный. Где ж твой разум?.. Набалована у отца, у матки… Так я тебе не отец, не матка. Управу найду…
Бабушка вытягивает вперёд худую тёмную руку. Ляля смотрит, куда показывает бабушка, и видит, что на стене висит ремень.
— Отца твоего учила, — хрипло говорит бабушка, — и тебя, коток, не задумавшись…
Ляля молчит. Она вырывает из бабушкиной руки свою руку.
…Эта бабушка — папина мама — учила Лялиного папу вот этим старым длинным ремнём? Её папу, в кителе с золотыми пуговицами… Да как же так?
Ляля сжимает руки и прижимает к глазам оба кулака. Она плачет…
Бабушка долго молчит. У двери вздыхает Сватья.
— Ну-ну, — наконец говорит бабушка. — Ну, будет, будет. Ты кормлена?
Ляля плачет.
— Ну-ну, — говорит бабушка. — И сказать нельзя! Ты что же это задумала? Хочешь над бабкой командовать! Нет, такого, милок, не будет. Я себя до такого не допущу.
Ляля плачет.
— Ну ладно, ну, не плачь, не надо… Стели, Анюта, — говорит бабушка.
Ляля плачет.
Бабушка ходит по комнате. Шаги у неё какие-то шаркающие, виноватые.
— Мать письмо тебе передала, — не глядя на Лялю, дрогнувшим голосом говорит бабушка. — На, читай!
Ляля берёт письмо руками, мокрыми и солёными от пролитых слёз.
Она читает и плачет. Она стоит под лампой и держит мамино письмецо, исписанное большими печатными буквами. Буквы двоятся, троятся, сияют…
