— Может, нам стоило подождать остальных, прежде чем пускаться на поиски, — сказала Мэри. — Все же собирались искать организованно, разделиться на группы. Может, даже вертолет пришлют.
Чем дольше ждать — тем меньше шансов его найти.
— В любом случае, мне нужно вернуться домой не очень поздно. А то я не успею помыться и причесаться.
— Да знаю я, знаю. Ты собираешься на вечеринку к Бенни Хоффману.
— Не понимаю, почему ты так бесишься. Я же не виновата, что меня пригласили.
— Я бешусь не потому, что тебя пригласили на вечеринку к Бенни Хоффману. Мне нет дела до этой дурацкой вечеринки. Я бешусь потому, что ты еле тащишься и тормозишь нас обеих.
— Отлично, раз я тебя так торможу, может, мне просто пойти домой?
— Прекрасная идея.
Несколько секунд девочки молча мерились взглядами. Тут приемник между ними ожил и заговорил:
— Требуются волонтеры в район Кэсс, для участия в розысках Чарли Годфри, ребенка, пропавшего из дома минувшей ночью. Розыски в Читском лесу официально начинаются в пятнадцать часов.
— Ладно, давай пока поищем, — сказала Мэри. — Я постараюсь идти быстрее.
Сара пожала плечами, развернулась и продолжила путь вверх по склону. Мэри шла за ней. Скоро они добрались до старой проволочной изгороди, некогда отделявшей пастбище от лесов. Сара медленно пошла вдоль ограды, крича:
— Чарли! Чарли!
— А если он тебя услышит — он точно пойдет на зов?
Девочка кивнула.
— Но вот когда сюда сбежится сто человек, и все будут прочесывать лес и кричать в мегафоны, тут Чарли может затаиться. Он испугается, я его знаю.
— Не пойму, с чего ты вообще решила, что он пошел этой дорогой.
— Просто знаю, и все. У меня всегда была эта способность — понимать Чарли. Как будто я точно знаю, что он чувствует и думает. Например, иду по улице мимо ювелирного — и думаю: будь тут Чарли, он бы встал перед витриной и до вечера смотрел на блестящие часики, и я даже точно могу сказать, где именно он захочет встать и как упрется в стекло ладонями, и какой у него будет взгляд. Так и вчера — я просто знала: ему так понравятся лебеди, что он не захочет уходить. Я всегда понимаю, что он чувствует.
— Это тебе так кажется.
— Да нет же, я знаю. Однажды ночью я думала о небесах — смотрела на звезды и думала, как это так: небо есть всегда, оно вечное, и сколько я ни думала — все никак не могла этого представить, и наконец меня уже просто начало тошнить. И тут я поняла — именно так Чарли воспринимает некоторые вещи. Знаешь, иногда, когда он пытается написать что-нибудь длинное, ему тоже делается нехорошо, и…
— Смотри, кто идет, — перебила ее Мэри. — Где?
— Вон, за деревьями. Нас ищет, наверное. Джо Мелби.
— Все ты врешь. Просто хочешь надо мной…
— Это точно он. Видишь? — Мэри начала лихорадочно повязывать платок на усеянную бигудями голову. — И ты еще будешь говорить, что мне нужны очки!
— Бежим через поле, быстро! — скомандовала Сара. — Нет, погоди, давай лучше поднырнем под изгородь. Ну давай же, Мэри, брось ты свой платок! Лезь под проволоку. Я не собираюсь встречаться с этим парнем. Ни за что.
— Не полезу я ни под какую проволоку. Потом, если мы будем убегать — получится куда хуже, чем если вести себя как ни в чем не бывало.
— После того, что я ему сказала, «как ни в чем не бывало» у меня не получится.
— Слушай, но ведь все равно тебе придется однажды с ним встретиться. Лучше уж сейчас, когда все тебя жалеют из-за брата. — Мэри развернулась и помахала рукой. — Привет, Джо! Нашел что-нибудь?
Парень подошел и протянул Саре коричневую войлочную тапочку.
— Это не Чарли потерял?
При виде тапочки Сара на миг позабыла напрочь историю с часами.
— Где ты его взял?
— Здесь, около изгороди. Только поднял, как сразу увидел вас.
Схватив тапку, Сара прижала ее к груди.
— Ох, я же знала, что Чарли пошел этой дорогой! Я знала, но все равно — какое облегчение, когда есть доказательство…
— Я только что говорил с мистером Эйкером, — продолжал Джо. — Он сказал, что ночью его собаки сильно разлаялись. Он их привязал у хижины. Говорит, что кто-то здесь ночью блуждал, вот псы и встревожились.
— Наверняка это был Чарли, — воскликнула Мэри.
— И я так думаю. Кому-нибудь из нас нужно спуститься к заправке и рассказать остальным. Там много народу собралось, организуются группы, половина готовится обшаривать карьер.
Повисло неловкое молчание. Наконец Мэри его нарушила:
— Наверно, лучше пойти мне. Только вот не знаю, успею ли вернуться. — Она повернулась к Джо. — Понимаешь, я обещала Бенни Хоффману, что сегодня приду к нему на вечеринку. Поэтому у меня и бигуди.
— Скажи на заправке, что я нашел тапочку в полумиле от дома Эйкеров, у старой проволочной ограды, — объяснил Джо.
— Хорошо. А ты будешь вечером у Бенни?
— Я посмотрю.
— Приходи! Говорят, будет весело…
Сара прочистила горло.
— Извините, не хочу вам мешать — но мне нужно продолжать поиски. Всего вам хорошего. — Она развернулась и пошла вверх по склону. Позади нее повисло молчание — даже стрекот цикад как будто утих. Сара шла по высокой траве, прижимая к груди тапочку брата, и жесткие стебли ломались под ее кедами.
— Погоди минутку, Сара, я пойду с тобой, — донесся из-за спины голос Джо Мелби.
Он вскоре догнал ее — и девочка согласно кивнула, по-прежнему глядя на тапку в своих руках. На коричневом вельвете красовалась картинка — индейский вождь; в самом его профиле, несмотря на грубость изображения, было что-то безумно одинокое, чего раньше Сара никогда не замечала.
Она снова прочистила горло.
— Я… хотела сказать тебе одну вещь.
Собственный голос показался ей незнакомым — как магнитофонная запись.
— Давай, — после некоторого молчания отозвался Джо.
— Пожалуйста, не перебивай меня…. — Совсем простые слова, которые она хотела сказать — «Извини меня» — совершенно не шли с языка.
Молчание наконец нарушил Джо.
— Знаешь, я тут читал одну статью про индийского гуру, который двадцать восемь лет не говорил ни слова. Двадцать восемь лет, представляешь — ни единого словечка. И все вокруг ждали, когда же он наконец заговорит, потому что думали — раз уж он откроет рот, то непременно изречет что-нибудь великое. А я сразу подумал, как жалко этого парня — может, он двадцать восемь лет сидел и думал, что бы ему сказать, чтобы никто не разочаровался, что бы такое изречь хоть немножко великое — и, наверное, под конец он совсем отчаялся. Ведь с каждым днем его положение становилось все хуже и хуже.
— В этой истории есть какой-нибудь смысл?
— Кто ее знает.
Сара улыбнулась.
— Ладно, я просто хотела сказать — извини меня. — На мгновение ей показалось, что она сейчас расплачется.
«Ты просто улитка, ты неспешно ползешь по склону, — быстро сказала она себе. — Улитка, и ничего более!»
— Хорошо, извиняю.
— Я тут узнала, что, оказывается, тетя Вилли ходила разбираться к твоей маме.
Джо пожал плечами.
— Она хотела как лучше.
— Но все равно сделала гадость.
— Да ничего особенно гадкого. В конце концов, ради разнообразия меня в кои-то веки обвинили в том, чего я не делал.
— Но все равно — обвинять тебя на глазах тети Вилли, да еще и мамы Мэри… Это просто ужасно.
Дорога тем временем свернула в лес.
— Ладно тебе, ничего страшного. Я крепкий парень. Меня так просто не проймешь. Я как койот из «Дорожного бегуна»[11], которого все время расплющивают и взрывают динамитом, а в следующей серии он опять как новенький.
— Я… просто действовала поспешно. Это моя постоянная ошибка.
— Со мной то же самое.
— Ну, все-таки не до такой степени.
— Может, даже хуже. Помнишь, у нас в младших классах были табели — когда в конце года на одном листе писались отметки, а на другом — замечания учителя, например, «Ученик такой-то не способен правильно воспринимать критику»?
Сара улыбнулась.
— У меня всегда второй лист был исписан.
— У всех так. Мне вот каждый раз писали что-нибудь вроде: «действует импульсивно и не умеет думать о других». Был один год, когда мне особенно повезло и я получил зараз два замечания.
— Не может быть.
— Однако ж было. Во втором классе. Мисс Маклауд. Как сейчас помню — она перед всем классом сказала, что первый раз в жизни ей приходится оставлять в табеле ученика не одно замечание, а два. И когда она раздала табели, все боялись их открыть — каждый думал, а вдруг это у него два замечания. А потом я открыл свой — и увидел: да, действительно, две строки заполнены: импульсивные действия и неумение принимать критику.
— Небось расстроился?
— Просто ужасно.
