него выбраться. Когда удалось уговорить глаза открыться, Бим увидел, что рядом сидит чёрная кошка. Она задумчиво рассматривала пса, лениво помахивая кончиком пушистого хвоста. Зрачки янтарных глаз, то суживаясь до тонкой ниточки, то расширяясь, обдавали собаку холодным блеском. «Как это у них так получается? Кошки вообще существа странные, совсем на нас не похожие. Но ругаться я с ними не люблю, я ж сильнее. Вернее, не любил… Или всё-таки не люблю? Если меня нет, я же, наверное, ничего чувствовать не должен? Но я так же люблю хозяев и по-прежнему не люблю ругаться с кошачьими. Да, странная штука жизнь. Или не жизнь? А что тогда?» Бим всегда был философом, но на радуге его любовь поразмыслить расцвела пышными побегами. Наверное, неземной свет, щедро разлитый вокруг, весьма этому способствовал.
Из пелены размышлений его вырвал голос чёрной кошки.
– Здравствуй, – протянула она вальяжно и вместе с тем холодно.
– Привет, – радостно и миролюбиво застучал в ответ по зелёной дуге Бим.
Кошка помолчала, посмотрела вниз.
– Переживают, – полувопросительно-полуутвердительно протянула она.
– Угу, – скульнул Бим, мелко подрагивая. Эта привычка робко заявила о себе, когда он впервые зашёл в медицинский кабинет, пахнущий резко и незнакомо, и окончательно утвердилась после того, как в заднюю лапу вонзилась сотня игл. Правда, Катя утверждала, что их было всего четыре, но пёс был с ней не согласен, о чём громко заявил на все окрестности. С тех пор он всегда начинал дрожать, когда встречался с чем-то болезненным или сильно грустным.
– Лира, – с достоинством произнесла чёрная кошка, лениво махнув хвостом, что, видимо, означало у неё высшую степень дружелюбия.
– Бим, – с готовностью ответил пёс, изо всех сил колотя по радуге пушистым хвостом. Его он не без основания считал выдающейся частью своей привлекательной натуры.
– Знаю, – Лира роняла слова, как плохо закрытый кран – капли.
– Откуда? – удивился Бим. Он, конечно, знал, что ему посвящены стих, рассказ и повесть, но что об этом известно и здесь, пёс, конечно, предположить не мог.
– Вы читательница, то есть, почитательница? – с надеждой спросил прототип литературных творений, готовясь дать автограф. Правда, он не знал, как он это сделает, зато точно знал, что понаслаждаться славой у него точно выйдет.
– Щасссс! – фыркнула Лира. Подумав пару мгновений, она грациозно уложила хвост вокруг лап и снизошла до кратких объяснений.
– Хозяева наши дружили. К тому же здесь все всё знают про там. – Она слегка кивнула в сторону земли. – Привыкай.
– А, – догадался пёс смешанной породы, – ты та самая кошка, которая хозяйского сына от врача защищала?
– Догадливый, – мурлыкнула кошка, польщённая такой популярностью. – Как же его было не оберегать? Пришла, тычет в малыша какой-то блестящей кругляшкой, дышать громко заставляет, потом и вовсе заявляет: встань, а ему бедолажке так плохо было, он и лежал-то еле-еле. А она – встань! Совсем с ума сошла.
– Тогда ты на него забралась и лапой эту тётеньку, лапой! Смелая ты!
– Есть такое. Если не я, кто ещё Лёшку защитил бы? От людей в этом вопросе мало толку, особенно от родителей, – довольная Лира благосклонно взглянула на пса и, придвинувшись поближе, слегка лизнула в ухо.
Бим ощутил грустную нежность к серой подружке Пусе, которая любила вылизывать его большие уши, особенно почему-то нестоячее, и отвернулся от Лиры. Повисло тоскливое молчание. Бим думал о кошках, оставшихся далеко внизу, а Лира о недосягаемом доме. Чёрная кошка впервые за долгое время почувствовала, как тоска накрывает серой тучей. Лира отодвинулась в сторону, опустила мордочку на лапы и закрыла глаза, чтобы пёс не заметил, как непрошеные слезинки заструились по чёрному носу. Она вспоминала Лёшку, смешного, шумного, вихрастого мальчишку, который постоянно тискал её, называя это объятиями, пытался дрессировать, как глупого пса, и даже таскал на прогулки в шлейке, хотя это ей ужасно не нравилось. Лёшка мог забыть покормить её или почистить лоток, но Лира всё равно любила его больше хозяйки. Почему? Она и сама не могла себе объяснить, просто любила, а он… А он не мог заснуть без неё, да и она не могла спать ни с кем, кроме как с ним. Лёшка часто оставался дома один: хозяйка много работала, и чёрная кошка честно пыталась скрасить его одинокие вечера, развлекала и убаюкивала. Однажды незаметно подросший Лёша уехал в лагерь, и Лира часами ходила по дому, ища его по всем углам. Она привычно сидела у входной двери, где всегда дожидалась его прихода из школы. Однажды Лира услышала, как хозяйка кому-то со смехом рассказывала, что Лёша пишет: «Божечки, как же не хватает кошки в ногах». Лира удовлетворенно хмыкнула: кто бы сомневался, и даже не попыталась скрыть свою радость. Лёша приехал рано утром, обнял её первую! И завалился спать. Лира заняла своё любимое место у него на плече и зорко наблюдала за тихо снующей туда-сюда хозяйкой, дабы та не потревожила его сон.
А потом Лёшка уехал в чужой город. Надолго. В доме стало непривычно тихо. И одиноко. Жизнь Лиры превратилась в ожидание. Она безумно радовалась каждому редкому приезду хозяина и мгновенно занимала привычное место на диване рядом с ним.
Потом для чёрной кошки наступило страшное время. Лира не понимала, почему хозяйка всё время носит её в то неприятное место, где постоянно колют тонкими иглами и наворачивают на живот длинные ленты белой ткани. Однажды она там заснула, а когда проснулась, увидела заплаканное, но удивительно счастливое лицо хозяйки, которая шептала: «Чудо! Я знаю, оно будет». И Лире правда стало лучше: иглы больше не вонзались в лапы, её не заматывали тряпками, а ещё ей впервые за долгое время захотелось поесть. Много и вкусно, что она с урчанием, которого тоже давно за ней не замечалось, и сделала. Однако чудо очень быстро ушло из жизни чёрной кошки, а страх и ужас вернулись. Только теперь они стали нереально большими. Боль съедала её изнутри. Лире больше не хотелось есть. Пить. Спать. Ей вообще больше ничего не хотелось. Она уже не ходила, а еле ползала по квартире, пытаясь забиться хоть в какой-нибудь угол, в надежде, что боль отступит. А хозяйка, всегда такая понимающая, почему-то совсем не понимала, как плохо её любимице. Она каждый день укладывала Лиру в ненавистную переноску и несла туда, где её опять кололи и перевязывали, перевязывали и кололи.
И вот наступил день, когда у Лиры уже не было сил привычно сопротивляться, когда её клали в переноску. Не было сил громко возмущаться в такси. Но вдруг на столе, после укола, когда
