Она взялась соскребать песок столь бережно, что Вилю стало не по себе. И тут подошла Пирошка:
— Виль Юрьевич, я шампунь припасла. Он и в соленой воде пенится.
— Мы и без него обойдемся! — неожиданно отрезала Лидия-Лидуся.
— Да ты что! — беря у Лидии-Лидуси реванш, возмутился Олег. — Дают — спасибо скажи.
Придерживая рукой полы халата, Пирошка ступила в воду, подала парню примятый тюбик.
Виль чего-чего, а восторженности за собой не замечал. Но сейчас во всем его существе фанфарно звенело, в общем-то, скрипучее слово «припасла». Пирошка загодя позаботилась о нем, припасла пустяковую вещь, однако в пустяковости-то и заключен был радостный смысл… Это было ново и незнакомо…
Чистый, освеженный, полный силы, радости и любви к озаренному солнцем миру, он выбрался на берег. Олег и Лидия-Лидуся остановились в воде и смотрели на Виля как на произведение своих рук. Он застенчиво хмыкнул и намеренно официально сказал:
— Благодарю вас, ребята… Ты, Чернов, нырни, проверь, как там держатся наши якоря. Ты, Клименко, сходи понаблюдай, как малышей купают. Понадобится — помоги, чувствуй себя ответственным представителем плавкоманды.
…Олег подплыл к флажку. Лидия-Лидуся шла по краю берега. Удаляясь, она все меньше походила на девочку, все больше — на невысокую, крепенькую, очень соразмерную и очень независимую женщину.
В ту же сторону медленно скользил за поплавками белый ялик. Вадик — на веслах, Костик — на носу, как впередсмотрящий.
Баканов и физрук Антарян, сыгравший роль Нептуна, возвышались на мостике. Горнист сверкал своей трубой — одну смену выпроваживал из моря, другой разрешал окунуться.
Начальник перевернул рубаху и брюки, чтоб быстрей сохли, протянул руку:
— Итак, позволь поздравить тебя, дорогой товарищ Юрьев. Все образовалось, как положено быть. Желаю тебе каждодневного тихого моря и ясного неба. Что касается порядка на пляже, то о нем порадей сам. И дай нам Нептун, чтоб как началось нынче, так и ладилось дальше, чтоб сплошные мирные будни и никаких чепе!
Шаг. Второй. Третий слился с толчком. Он пришелся туда, где было по щиколотку, — практически слой воды не ощущался, а смесь крупного песка и мелкой гальки под ней послужила достаточно плотной и пружинистой опорой. Олега подбросило и под хорошим углом вонзило в тугую толщу — так, что он едва не врубился в близкое покатое дно. Ему удалось до конца использовать силу толчка — примерно половину пути до якоря он преодолел под водой. Потом три энергичных гребка на поверхности. Потом резкий вздох и погружение к неясным глыбам, меж которых темнел якорь-мешок.
Расчет оказался верным, точным оказалось исполнение — ни одного лишнего движения, ни секунды бесполезно истраченного времени. Недолгий, но тщательный осмотр якоря и капронового конца, что вел к крестовине с флажком, — все в порядке.
Держась на плаву, Олег оглядел пляж. Вилюрыч шел наискосок — от берега к мостику, что на крыше кладовки.
Лидка, словно ей нипочем горячий рыхлый песок под ногами, шагала ровно и споро. Вплавь за нею не успеть. Олег подгреб к берегу, вприпрыжку побежал вслед за Лидкой, а поравнявшись со вторым якорем, отвалил в сторону — дело прежде всего.
И последний якорь служил исправно. Его завели недалеко, чтоб «лягушатник» для малышей был неглубоким. Олег дал себе короткую передышку — стал коленями на дно, голова — над водой. Она здесь ходуном ходила — коротышки из малочисленного восьмого отряда зашли в море все сразу и прыгали, толкались, обливали друг друга, не уставая. Олегу это было на руку — сквозь брызги он незаметно смотрел на Лидку.
Стояла она, как гвоздик. Жестикулируя, о чем-то уславливалась с воспитательницей, та согласно кивала.
Фигурка у Лидки — фирменная. Фирменная у нее фигурка. Слова эти Олег повторял не потому, что они ему нравились. Они ему как раз не нравились — в общем-то пижонские слова, которые всякий пацан волен прилепить к любой серийной девчонке. Лидка — не серийная. Но про то, что в ней волнует его прямо-таки до обалдения и стыда, — про то он не может даже подумать предметными словами.
Жаль, что отсюда не посмотришь ей в глаза. А так хочется глубоко заглянуть в них, понять ее. И быть понятым ею — ведь когда изучаешь глаза человека, непременно и себя раскрываешь…
Он безнадежно вздохнул и двинулся к берегу. Пора было идти к плавруку с докладом. Минуя Лидку, зыркнул на нее сбоку — свести свой взгляд с ее взглядом смелости не хватило.
Солнце взбиралось все выше, становилось все меньше, жгло сильней. Лучи его растворялись в сухом и легком воздухе, и он прозрачно золотился. Четко прорисовывались горы и леса — чуть ли не до каждого дерева, каждой ветки. Голубел песок. По морю, местами пронзительно синему, местами неправдоподобно зеленому, местами бронзовому, как сазанья чешуя, медленно, словно во сне, скользил кораблик.
Мир был спокоен, светел, устойчив. Люди были невозмутимы до безмятежности. Жизнь шла своим чередом и будет идти и идти тем же порядком. Ничто в ней не переменится, не произойдет, а Олег был бы рад, когда бы грянуло небывалое, жуткое, опасное, что потребовало бы от него немедленных действий, решительности и отваги, находчивости и самоотверженности. И все — для Лидки, ее безопасности… Да ничего не придумывалось, кроме пожара и наводнения, кроме спасения Лидки от бушующего огня или от стремительных горных потоков, от хлынувшего на сушу моря. Как бы он рискнул, как бы боролся за победу над стихией! И оставалось бы ему только набраться мужества — выдержать прямой, признательный, счастливо изумленный взгляд Лидки!
Виль вернул Пирошке тюбик с шампунем. Она была занята, — прячась в тени под стеной медпункта, мазала зеленкой ссадину на ноге пацаненка. Не глянув, кинула тюбик в карман халата, упрекнула поскуливающего пациента:
— Разве мужчинам бывает больно?
— Еще как! — отозвался Виль с той значительностью в голосе, которая и выдавала человека, еще не испытавшего по-настоящему мучительной, нестерпимой боли.
Пирошка повернулась к нему, в глазах ее было невеселое любопытство.
— Только они умело скрывают это, — неубежденно, скорей, по инерции добавил он.
Пацаненок насильно улыбнулся мокрыми глазами. Пирошка погладила его короткие вихры, а когда он встал и осторожно потоптался на месте, дала ему подшлепника:
— В отряд и обязательно бегом! Но не забывай смотреть под ноги!
Пациент помчался вприпрыжку — чем дальше, тем быстрей. Бежал, задрав голову, — когда еще годы согнут его так, чтобы он постоянно глядел, куда ступает! Наверно, подумав о том же, Пирошка качнула головой.
— Во-во, мужчинам не до боли! — крикнул сверху Баканов. — Ибо под их ответственностью важнейший фактор всей нашей оздоровительной кампании… Море!
Виль глянул вверх. Баканов сцепил перед собой руки — мол, приветствую и поздравляю! — пробасил:
— Да кабы кто не сглазил!..
И этот туда же! «Чтоб сплошные будни и никаких тебе чепе!» Да что может омрачить эту вот жизнь, какая непогода, какой шторм? Разумеется, без ветров да качки лета на море не бывает, однако и непогода здесь празднична. Все и было бы празднично, даже не гори костры, не витийствуй Нептуны! И может ли быть по-иному там, где сошлись море, горы, солнце и дети, где нераздельны вечное и новое, первозданно клокочущее, напирающее с нерастраченной силой, как бы самосветящееся!
— Тринадцатый за стол не садится! — с досадой бросил Виль вверх Баканову и передразнил: — Кабы!..
— Ага, а трус в карты не играет, — уступчиво продолжил Баканов: дескать, поживем — увидим, и, возвращаясь от риторики к делу, спросил: — Там не твоя кадра малышей обучает?
Окруженная ребятишками, Лидия-Лидуся стояла в воде и показывала, как надо держаться на плаву.
— Моя! Чья же еще?
— Полезнейшая инициатива! Не дай ей заглохнуть. Распространи под лозунгом: «Умеешь плавать — научи товарища!». Подспорье тебе как плавруку.
Баканов был столь искренним, что зачерствелые слова и теперь звучали у него свежо и выразительно.
— Немедля иду обобщать передовой опыт! — в тон ему сказал Виль.
Пошли втроем — к Вилю присоединились явившийся с докладом Олег и Пирошка, которой пока некого было лечить.
В октябрятском отряде настоящих октябрят — раз-два и обчелся. Собраны в нем главным образом дошколята, которых здесь называют родительскими детьми. Все они — отпрыски сотрудников лагеря. Лидия-Лидуся жалеет их — несчастные дети! — ни в семье они, ни в лагере. Мамаши норовят присмотреть за ними, приласкать и прикормить — сковывают их и выделяют, ставят в дурацкое положение. Вот и эта рохля-воспитательница, многопудовая тетя, не дает покоя своему крошечному и хлипкому сыну, боясь переохладить, раньше всех выгоняет из воды, боясь перегреть на солнце, кутает в огромное толстое полотенце, чуть ли не облизывает. А рядом сидит девочка-дюймовочка, едва не плачет от зависти и исподтишка сыплет на затылок «счастливчика» песок — не понимает, что у нее тут воли больше!
